— Нас должны бы предупредить. Я в своем докладе не премину...

— Прошу вас, замолчите, — сухо сказал Ральф.

Мы прошли еще около двухсот метров, затем остановились возле дома — темного, тихого, как и все другие дома на этой улице. Ральф засветил свой электрический фонарик и пробормотал:

— Да, здесь.

И постучал в дверь.

— Где мы находимся? — спросил полковник Гарвей. — Кажется, в районе Черч-стрит?

— Да, поблизости, господин полковник, — если говорить точно, то возле № 172 по Норс-Кинг-стрит, — ответил Ральф, всегда относившийся к американскому делегату с особым почтением.

В доме задвигались. Под дверью засветилась желтая полоса. Ральф постучал еще раз.

— Господин Хью! Эй, господин Хью!

— Сейчас отопру, господа, сейчас.

Послышался лязг железных засовов. Дверь приотворилась. Мы, следом за Ральфом, вошли все четверо в маленький магазин.

— Добрый вечер, господин Хью. Я привел к вам вот этих господ согласно распоряжению республиканского правительства. Не задвигайте засовы. Я сейчас же должен опять уйти.

Г-н Хью почесывал голову. Трудно сказать, был ли он польщен нашим прибытием, или думал, что эта честь ставит его в затруднительное положение. Было ему лет шестьдесят, такое доброе, славное лицо.

— Надеюсь, вы были предупреждены? — спросил Ральф.

— Да, предупрежден, — сказал Хью, — но...

— Но что?

— Мы маленькие торговцы. И потом, мы всего какую-нибудь неделю как переехали сюда. Боюсь, этим господам будет тут неудобно...

— И я боюсь того же, — профессор Генриксен, брезгливо обводил глазами лавку.

— Эти господа не требовательны, — строго сказал Ральф.

Он повернулся к профессору Генриксену спиной и обратился к нам:

— Господин полковник, господа, вы находитесь здесь согласно инструкциям, данным г-ном Пирсом, председателем временного правительства. Пирс считает бесполезным подвергать вас неизбежным случайностям борьбы и помещает по соседству с Главной квартирой. Норс-Кинг-стрит в данный момент находится вне зоны сражения. И потому к Майклу Хью, собственнику этого дома, была обращена просьба — оказать вам гостеприимство. Республиканское правительство, господа, заинтересовано в том, чтобы вы все время были в безопасности. Оно поручило мне просить вас не выходить из этого дома, пока не будет уверенности, что это возможно. Завтра утром, в восемь часов, я приду за вами и провожу к месту сражения, где вы сумеете вполне исполнить свою роль свидетелей. А пока воспользуйтесь этой ночью, чтобы отдохнуть. Может быть, следующие ночи будут более тревожны... Господин Хью!

— Слушаю.

— Надеюсь, вы приготовили для этих господ обед?

— Да, жена накрывает на стол.

— Хорошо. Должен прибавить, господин Хью, что эти господа не принадлежат к шинфейнерам. Они даже не ирландцы. Их присутствие здесь не может причинить вам никаких неприятностей. Наоборот.

— Наоборот?

— Совершенно верно, Хью, — наоборот. Присутствие этих господ было бы для вас и для вашей семьи гарантией, в случае если бы — что абсолютно невероятно, заметьте это, господин Хью, абсолютно невероятно, — если бы дела приняли не тот оборот, какой нам желателен. Больше мне нечего вам сказать. Итак, господа, до свидания. До завтра, в восемь утра.

Он пролез через полуотворенную дверь и исчез.

Мы прошли следом за г-ном Хью в заднюю часть лавки, разукрашенную всякими трогательными безделушками. Г-жа Хью кончала накрывать на стол.

Это была женщина лет пятидесяти, скромная и ласковая.

— Ах, господа, господа, — заговорила она, увидав нас, — вы должны нас извинить. Муж должен был вас предупредить. Мы сделаем все, что можем. Обед сейчас будет готов. Может быть, вы хотите пока взглянуть на ваши комнаты? Ваши чемоданы уже там, ждут вас. Майкл, проводи господ в их комнаты. А ты Дэни, останься со мной, пособи немножко.

Дэни, высокий белокурый юноша, грелся у камина. Он с любопытством и не очень-то дружелюбно поглядывал на нас. По-видимому, наш приход не доставил ему особой радости.

Г-жа Хью представила его нам.

— Дэни, Дэни Хью, племянник мужа, господа, солдат ирландской гвардии, он в отпуску, и отпуск проводит у нас. Он оттуда. Его полк стоит у Ипра; ведь так Дэни?

— Да, — пробурчал сердито Дэни.

— Ну, Дэни, будь полюбезнее. Вы не обижайтесь на него, господа. Сами понимаете: юноша ушел от сражения — и попал в новое сражение, а думал, что немножко отдохнет, развлечется.

Дэни сердито засмеялся.

— Вот это-то — сражение? Бедная тетушка!

— Э, дитя мое, нам, мне и твоему дяде, и такого за глаза хватит, — сказала г-жа Хью, прислушиваясь к канонаде.

— Во всяком случае, это сражение не помешает мне сейчас же пойти, — сказал он с презрительной гримаской.

— Нет, ты не сделаешь этого, Дэни.

— А вот увидите, тетушка.

— Да ты только подумай, деточка моя, что бы ты ни сделал, на улице у тебя непременно выйдут неприятности. Выйдешь в штатском, заберут тебя английские солдаты, в форме — заберут шинфейнеры.

Дэни засмеялся.

— Вот так и пойду, — сказал он, указывая на свою одежду.

На нем были окопные сапоги, короткие штаны и обмотки, но вместо куртки — штатский пиджак. Часы с кукушкой зазвонили.

— Восемь! — сказала г-жа Хью. — Ради Бога, простите, господа, тысячу раз, извините. Будьте любезны, пожалуйте к столу.

Начало обеда прошло в полном молчании. Было видно, что г-н Хью не очень-то любит слушать, как стреляют. Лица профессора Генриксена и Дэни были угрюмы.

— Довольны вы, господа, своими комнатами? — спросила добрейшая г-жа Хью, которой всегда хотелось, чтобы все вокруг нее были счастливы.

— Очень довольны, сударыня.

— Вы очень любезны. Еще раз: вам надо извинить нас, господа, но вы же, конечно, понимаете, все это так сразу: наш переезд сюда, отпуск Дэни, эта история... Когда я в час дня услыхала первые выстрелы, я так заволновалась... Теперь немножко пришла в себя. А все-таки, господа, какая история!

— Разбойники! — пробормотал г-н Хью.

— Попались бы они мне! — сказал Дэни.

— О ком вы говорите? — спросил полковник Гарвей.

— Да о ком же еще, позвольте вас спросить, — сказал Дэни, — конечно, об этих проклятых шинфейнерах. Если уж такая им охота забавляться ружьями, пусть идут туда, в сторону Пассценделе или Поперинге... Там возьмут...

— Хоть бы расстреляли их всех! — сказал г-н Хью.

Профессор Генриксен хихикнул своим обычным злым смешком.

— Говоря совершенно беспристрастно, — сказал он, — шинфейнеры, кажется мне, в Дублине куда менее популярны, чем хотели нас уверить в замке Кендалль. Как вы полагаете, полковник?

Полковник Гарвей сделал неопределенный жест.

— Хоть бы их всех расстреляли, — повторил г-н Хью, — чтоб ни один не ушел.

Добрейшая г-жа Хью всплеснула руками.

— Что ты, Майкл! Ты, такой добрый человек! Как хватает у тебя духу говорить такие вещи!

— Уж не станешь ли ты их защищать? — оборвал ее г-н Хью.

— Дело вовсе не в том, чтобы их защищать, Майкл. Я согласна с тобой, ведут они себя, как сумасшедшие, и завтра по их милости много порядочных людей разорится. Но от этого еще далеко до того, чтобы желать им смерти, Майкл. В этих юношах — наша кровь, нельзя этого забывать, и они-то уверены, что поступают хорошо, с этим тоже нельзя не считаться. Не можешь же ты отрицать, все они — мальчики очень порядочные и с добрым сердцем. Ну, назвать хоть вот этого одного только: сына Барнетта, ведь он — тоже из них. А ты же знаешь, что не найти юноши более скромного, порядочного, честного, работящего.

— Э! — не сдавался г-н Хью, — вот они-то и делают больше всего беспорядка, если им случится попасть в переделку.

— Вы настроены враждебно к шинфейнерам, — сказал я кротко, — а между тем у вас висит на почетном месте эта картина.

И я указал пальцем на висевший над камином раскрашенный, с позолотой экземпляр пророчества Донегаля.

Г-н Хью немного запутался в своих объяснениях.