— Я имел до последней среды, — сказал я с усилием, — сведения через барона Идзуми и полковника Гарвея.

— Кстати, может быть, эти господа не сказали, что вы им обязаны жизнью. Я считаю справедливым сообщить вам это.

— Они так же скромны, как и добры, — прошептал я.

— И очень храбры, господин профессор. Я могу вам рассказать, как все это произошло. Когда злополучный снаряд попал в дом, почти в ту самую комнату, где только что была подписана капитуляция, — все остались почти совершенно невредимы, кроме вас, господин профессор. Вас отшвырнуло к стене, затылок у вас, по-видимому, слабый, и вы лежали без чувств. Вы, конечно, сами понимаете, не такой это был момент, чтобы заняться вами. Те мужчины и женщины, господин профессор, которые бы особенно хотели сделать это, сами бы тут же арестованы нашими добрыми британскими друзьями.

— Я знаю, в этот момент вмешались Идзуми и Гарвей.

— Со своими документами в руках, господин профессор, они подняли чертовский шум; в то самое время, когда профессора Генриксена солдаты подняли на ноги прикладами, они не только не тронули вас, но, ошеломленные ругательствами американца и японца, очень любезно перенесли вас в более спокойное место; полковник гремел впереди вас, барон Идзуми бушевал позади... Я дальше не видел, так как предпочел уклониться от объяснений, которые были вправе от меня потребовать верные войска его величества Георга V.

— Барон Идзуми и полковник Гарвей покинули Дублин два дня назад, — сказал я. — Я знаю, что перед отъездом они сделали все необходимое у генерала Максуэла, чтобы я, как только поправлюсь, мог вернуться во Францию. Я всегда буду у них в долгу.

Ральф старательно тер пол. Он повторил свой вопрос:

— А другие? О них вы меня не спрашиваете?

— Пирс?

— Расстрелян, господин профессор, в эту среду.

— Клерк?

— Расстрелян, тоже в среду.

— Мак-Донаг?

— Расстрелян, все в ту же среду.

— Конноли?

— Приговорен к смертной казни. Но они гуманны. Они отложили расстрел до того времени, когда он будет в состоянии стоять.

— Мак-Бранд?

— Расстрелян, так же как Планкетт, Эдуард Дэйли, Уильям Пирс, О’Ганраган, один — вчера, остальные — третьего дня.

— Граф д’Антрим? — спросил я, понизив голос.

— Его сиятельство, — сказал Ральф голосом как будто спокойным, под которым крылось страшнейшее волнение, — его сиятельство был арестован 26 апреля и немедленно заключен в тюрьму в Трали. Но, вы понимаете, для старика такие потрясения... Прибавьте, что в это время года камеры довольно холодные. Графа д’Антрима нашли мертвым в его камере в воскресенье, 30 апреля, когда тюремщик пришел спросить, не желает ли он присутствовать на мессе.

Оба мы замолчали. Ральф выжимал с губки коричневые капли воды в чашку.

— Еще кого нет ли, господин профессор, о чьей участи вы хотели бы получить сведения?

— Графиня, — проговорил я дрожащим голосом, — графиня Маркевич?

Ральф собрал свои принадлежности и собирался уходить.

— Графиня Маркевич... Она ждет в тюрьме, когда военный суд произнесет свой приговор. Недолго ждать.

Он с усмешкой прибавил:

— Теперь, конечно, все, не правда ли? Право, как будто больше не о ком... До свидания, господин профессор.

Я с мучительным стоном приподнялся на постели.

— Ральф, постойте, ради Бога, постойте!

Он опять подошел ко мне. Лицо его было бледно, на нем блуждала улыбка.

— Прекратите, прекратите, — сказал я, — эту отвратительную комедию. Не видите вы, что ли, что нет у меня сил?

— В самом деле, господин профессор?

— Довольно, Ральф, довольно! Скажите мне, скажите!

В эту минуту послышались тихие шаги.

К нам шла мисс Герти, сухая и торжественная, скрестив руки на плоской груди.

Ральф уронил губку.

Когда он наклонился, чтобы ее поднять, я расслышал его свистящий шепот:

— Она также ждет в тюрьме своего приговора. Она тверда. Будем, как она.

И он умолк.

Мисс Герти стояла между нами.

— Что вы тут делаете? — сказала она подозрительно. — Разве вам неизвестно, что правилами воспрещается служителям разговаривать с больными?

Ральф с сокрушенным видом прижал чашку к груди.

— Известно, мисс Герти. Но господин позвал меня.

— Да? — обратилась она ко мне. — Правда? Что же вам было угодно?

— Господин хотел узнать, — проговорил он, смиренно опуская глаза к своей губке, — хотел узнать, к кому обратиться, чтобы достать Библию. И я позволил себе, мисс Герти, сказать им, что вы почтете за большое удовольствие доставить ему Библии.

Глаза ее выразили и удивление, и чувство удовлетворенности.

— За удовольствие? Нет, — сказала она величественно, — скажите, что я почту это за долг.

— ...Между тем все Мадианитяне и Амаликитяне, и жители Востока собрались вместе, перешли реку и стали станом на долине Израильской. И Дух Господень объял Гедеона; он вострубил в трубу, и созвано было племя Авиезерово идти за ним. И послал послов по всему колену Манассиину, и оно тоже вызвалось идти за ним...

Ральф ровным голосом читал мне Священное писание, так как я заявил, что у меня плохо с глазами, и сам я читать не могу. Уже три дня нес он эту службу при мне. Мисс Герти охотно согласилась сократить ему работу по уборке комнаты, чтобы забота о моей душе шла рядом с заботою о моем теле. Достойнейшая сиделка, страдавшая изрядною глухотою, обычно присутствовала при наших душеполезных занятиях. На этот раз она вязала и отрывала глаза от работы лишь за тем, чтобы поправить на носу очки или окинуть нас удовлетворенным взглядом.

— ...Мадианитяне же и Амаликитяне и все жители Востока расположились на долине в таком множестве, как саранча...

— Ничего нового? — спросил я шепотом.

— ...Верблюдам их не было числа, много было их, как песку на берегу моря... — продолжал невозмутимо Ральф. И тем же тоном, не показывая, что прервал чтение, сказал: — Да, есть новости.

— Какие?

— ...Когда же пришел Гедеон, то некий человек рассказывал другому сон и говорил так: снилось мне... Вы выходите из госпиталя завтра утром, в четверг, 11 мая. Все это было предусмотрено... будто бы круглый ячменный хлеб катился по стану Мадианитян.

— А... она?

— ...это не иное что, как меч Гедеона, сына Иоасова, Израильтянина... Она?.. Военный суд еще не вынес приговора... Завтра или в субботу.

— Я не хочу уезжать из Дублина, пока не узнаю...

— Вы говорите: не хочу. Но о вашем желании и не спросят. Решено, что вы оставите Дублин завтра вечером... Когда я и находящиеся со мной затрубим в трубы, трубите и вы в трубы ваши вокруг всего стана и кричите: меч Господа и Гедеона... Сношения морем между Дублином и Англией еще не восстановлены. Завтра вечером вы поедете поездом на Белфаст. Не качайте головой, это только привлекло бы внимание мисс Герти; она глупая, но не совсем уж идиотка. ...обратил Господь меч одного на другого во всем стане и бежали полчища до Беошиты, до предела Авелмехолы близ Табафы... Право, весьма интересная история.

— О, значит я не могу ничем быть ей полезным! — сказал я.

— Вы будете читать газеты, — сухо ответил г-н Ральф. — И вы не забудете, что я тут. ...И поймали двух князей Мадианитских: Орива и Зива, и убили Орива в Цур-Ориве, а Зива — в Иекев-Зиве и преследовали Мадианитян... Не могли бы вы, господин профессор, оказать одну услугу и мне, вашему покорному слуге?

— Вам?

— Да, мне. Вы завтра вечером, повторяю, оставите Дублин. В Белфаст приедете около полуночи. Пароход в Ливерпуль отходит лишь в воскресенье, 14 мая. Таким образом, в вашем распоряжении вся суббота. Даю вам слово, Белфаст — не очень уж веселый город. Когда походите вы часик вокруг памятника — фонтана Томпсона...

— Ну?

— ...Виноградная гроздь Ефраима не драгоценнее ли всего урожая Авиезерова... Прошу вас, господин профессор, сесть в поезд на станции Мидланд. Через два часа вы будете в Колмайне и Портраше. Оттуда электрический трамвай доставит вас к замку Денмор. Вы, конечно, знаете, господин профессор, что их сиятельства жили в Денморе до переезда в Кендалль.