– С самого начала?

– Конечно, почему нет? – Кин сдвинул шляпу на затылок и откинулся на стуле.

Томас поднял бровь и задал вопрос:

– Ты никогда не задавался мыслью, что привлекает мужчину в женщине?

– Не думал над этим. Наверное, у всех по-разному.

Томас проигнорировал этот ответ.

– С самого начала я понял, что меня привлекало в Роури, конечно, помимо красоты, – ее мужество. – Он наклонился над столом к Кину. – Знаешь что, Кин? У женщины нет возможности проявить свою храбрость, как это делают мужчины, к примеру, идя в сражение плечом к плечу. Женщины показывают свое мужество совершенно иначе.

Кин подумал о том, что Кэтлин приходилось каждый день проявлять мужество, сталкиваясь с грубостью своего мужа, и он согласился:

– Не стану спорить, доктор.

– Но я, похоже, ушел в сторону.

– Похоже, – подтвердил Кин.

Томас откинулся на стуле и окинул Кина мутным взглядом.

– О чем я говорил?

– О Роури, – чуть улыбнулся Кин.

– Она даже предупреждала меня, что слишком избалованна и привыкла поступать так, как хочет. И я, тридцатилетний мужчина с богатым опытом общения с женщинами, должен был прислушаться к этим словам. Верно?

– Думаю, так, доктор. Томас горестно покачал головой:

– А я этого не сделал. И я получил то, что заслужил.

– Доктор, Роури очень предана тем, кого любит. Она не покинет Ти Джея, когда тонет его корабль. Но она привязана и к тебе и не собирается тебя бросать. Так что тебе надо просто немного подождать.

– Но скоро строительство закончится, а я собираюсь сразу после этого уехать в Виргинию.

– Ручаюсь, что к этому времени Роури к тебе вернется.

Черты лица Томаса смягчились.

– Расскажи мне, какой она была в детстве. Иногда, глядя на нее, я вижу маленькую девочку, и тогда мне хочется знать, какой она была когда-то.

– Мне сейчас трудно вспомнить, как она выглядела. Ноги, как у жеребенка. Чертовски надоедлива. Всегда держалась рядом со мной, как собака-ищейка. И постоянно ввязывалась в разные неприятности, из которых мне приходилось ее выручать. Сара была учительницей до того, как вышла за Ти Джея, и она учила нас вместе. – Кин покачал головой. – Мне было семнадцать, Роури – десять, когда она узнала, что Ти Джей – мой отец. Она пришла с круглыми от удивления глазами, чтобы спросить, правда ли это. Я предложил ей спросить отца, но она настаивала. Мне пришлось сказать, что это правда, но Ти Джей никогда этого не признает. – Кин усмехнулся, вспоминая тот момент. – Роури заплакала, обхватив меня руками. Я не знал, как ее успокоить, и сказал, что, может, все это сплетни, и ей не нужно об этом думать. Она подняла голову, взглянула на меня – слезы катились по ее лицу – и сказала, что хочет, чтобы я был ее братом.

– Это никак не изменило твое положение в «Округе Си».

– Какое положение? – фыркнул Кин. – Дьявол! У меня не было никакого положения. Я зарабатывал свои деньги, как и все рабочие. Думаю, Ти Джей заставлял меня работать больше всех. Только Сара и Роури относились ко мне как к члену семьи. Сара даже настояла на том, чтобы я жил в большом доме.

– Ты считал Коллахена своим отцом? – нахмурился Томас.

Пожав плечами, Кин произнес:

– Это мне мать сказала только в день своей смерти.

– И ты никогда не говорил на эту тему с Коллахеном? – спросил Томас.

– Видишь ли, доктор, если бы Ти Джей хотел признать, что я его сын, то он бы давно это сделал.

– Но ты имеешь определенные права по своему рождению.

– Права? – Кин покачал головой. – Нет. Незаконнорожденные не имеют прав.

– И относительно «Округа Си»?

– И относительно «Округа Си». Его создал Ти Джей. И он вправе делать то, что захочет.

Решив, что рассказал Томасу слишком много из своего прошлого, Кин Маккензи отставил стул и поднялся.

– Думаю, мне надо немного поспать. Ты сможешь сам добраться до дома?

– Да, со мной все в порядке, Кин. Увидимся завтра.

Смотря вслед уходящему разведчику, Томас подумал, что Т. Дж. Коллахен – еще больший ублюдок, чем он думал.

Вернувшись в свою комнату, Кин зажег лампу. Он снял пояс с кобурой, бросил его на спинку кровати и присел на край, чтобы стянуть с ног ботинки. Все еще под впечатлением своего разговора с Томасом, он подумал, что стоит завтра утром отправиться в «Округ Си» и выяснить у Роури, что же все-таки произошло. Кин старался никогда не вмешиваться в чужие дела, но такому человеку, как Томас Грэхем, он хотел помочь. К тому же и Роури наверняка страдала от этой размолвки.

Кин стягивал с себя рубашку, когда внезапно скрипнула дверь. Он поспешно выхватил из кобуры «кольт» и обернулся. В двери появилась Кэтлин. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. По глазам оба поняли то, что не могли выразить словами.

Кин сунул «кольт» обратно в кобуру, поднялся, закрыл дверь и запер ее на замок. Взяв Кэтлин за плечи, он привлек ее к себе. Она подняла голову и встретила его взгляд.

– Это, наверное, грех – быть в объятиях другого, когда мой муж еще не предан земле. Но у меня нет сил быть вдали от тебя, Кин Маккензи.

Он не ответил. Стоило ли еще произносить ненужные слова, которые призваны прикрыть правду? А правдой было его долго сдерживаемое желание. Он хотел целовать ее, обладать ею, чувствовать наслаждение от ее тела.

Повинуясь порыву, он прижался к ее губам своим ртом. Это был такой страстный, жаркий и долгий поцелуй, что она чуть не задохнулась. Она жадно глотнула воздух, а он все целовал и целовал ее. Его руки скользнули вниз по ее стройному телу. Когда он вдруг понял, что под платьем у нее ничего нет, желание захватило его целиком, лишив последних остатков разума. Он хотел обладать ею прямо сейчас, здесь, немедленно. Он поднял ее над собой, чувствуя, как стремительно твердеет его плоть, и, с трудом обуздав свое желание, отнес ее на кровать.

Лихорадочно сдергивая платье, Кин бросил взгляд на лицо Кэтлин и увидел в ее голубых глазах страх. Как у мыши, загнанной змеей в угол. И змеей был он, Кин Маккензи. И Кин понял – слишком поздно, – что ведет себя так же по-животному, как делал это Майкл Рафферти.

Его будто окатило холодной водой. Лицо Кина смягчилось, и он попытался улыбнуться.

– Бог мой, Кэтлин. Я должен просить прощения. – Он осторожно протянул руку и погладил ее по щеке. – Я потерял голову. Если ты не готова к этому, я могу подождать.

Она с облегчением выдохнула и расслабленно откинулась на кровати.

– Тебя кто-нибудь прежде целовал? – тихо спросил он.

В ее глазах было видно смущение.

– Конечно.

– Я имею в виду, поцелуи доставляли тебе когда-нибудь удовольствие? – уточнил Кин.

– Нет, – коротко бросила она, опуская глаза. Он заметил, что ее щеки горят от смущения. Не поднимая глаз, она проговорила:

– Я не хочу вводить тебя в заблуждение, Кин, я не… из числа горячих женщин. Майкл мне это часто говорил.

Кин подумал, что перед ним одна из самых теплых и нежных женщин из всех, кого он когда-либо знал. Он приподнял пальцем ее подбородок.

– Горячая женщина? Что это значит, Кэтлин? Ее лицо снова залила краска.

– Ты знаешь… – Она попыталась отвести глаза. – Майкл говорил, я… холодная. В постели.

– А он пытался заняться с тобой любовью? Она отвернулась.

– Ты надо мной смеешься, Кин Маккензи?

– Я над тобой никогда не смеялся, Кэтлин, – серьезно произнес Кин.

Она повернулась к нему. Ее голубые глаза были полны слез.

– Тогда почему ты спрашиваешь меня? Ты же знаешь, сколько раз я теряла ребенка? – И она сокрушенно покачала головой: такой грубый вопрос задавал какой-то другой Кин Маккензи, совершенно незнакомый и непонятный. – Ты никогда не был так жесток.

Он положил руки ей на плечи:

– Бог мой, Кэтлин! Ты не то подумала! Я не хотел тебя обидеть. – Он привлек ее к себе и положил ее голову себе на грудь. – Я знаю, как с тобой обращался Рафферти. – И он мягко поцеловал ее в шею. – Но это нельзя назвать любовью.