Анжелика назвала ей несколько трав, которые можно отыскать у аптекаря, и растолковала, как их приготовлять и смешивать.
Дельфине захотелось услышать про близнецов. Анжелике пришлось рассказать о Глорианде и Раймоне-Роже, о том, как они растут и что вытворяют. Тема оказалась неисчерпаемой.
Наконец настала минута расставания.
— Выкиньте прошлое из головы, — посоветовала напоследок Анжелика. — Вы наказываете саму себя страхом и воспоминаниями о ней. Ведь она лютой ненавистью ненавидела чужое счастье! Нанесите ей поражение, родив ребенка.
Пейте настои трав, которые я вам перечислила, а также ликер Эфрозины Дельпеш. Говорят, это непревзойденное средство для разжигания пылкой любви.
Увидите, вы зачнете дитя и обретете счастье.
Молодая женщина в конце концов расплылась в улыбке.
— Такие целители и целительницы, как вы, держат в руках жизнь и смерть, здоровье и хворь, счастье любви и горе, зачатье и бесплодие. Понятно, почему вас страшатся те, кто хочет безгранично властвовать над людьми!
Промеж разбегающихся облаков блеснуло горячее летнее солнце, и умытые дождем листья засверкали, отражая его лучи. Потоки воды стекали с Соборной площади, грозя затопить Нижний Город. Прежде чем начать спускаться туда по улице Горы, Анжелика устремила взгляд на восток, как делала часто, не желая расставаться с Францией, ибо для этого не было причин.
Перед ней расстилалась река, похожая на золоченое озеро, со снующими по ней лодками, осененными парусами. Картина была мирной, в ней не таилось никакой угрозы. Однако Анжеликой все еще владела нерешительность, словно она была обречена носиться по свету, лишенная возможности где бы то ни было бросить якорь…
За ее спиной послышались чьи-то легкие шаги. Обернувшись, она увидела маленькое создание в беленьком платьице.
— Эрмелина! Крошка!
Однако девочка уже не была крошкой: она успела подрасти.
— О, дитя мое, сокровище, — шептала Анжелика, сжимая ее в объятиях, — будь всегда такой же просветленной! Никогда не расставайся со своей тайной! Ты по-прежнему неисправимая лакомка?
Ребенок смеялся, но ничего не отвечал.
— «Верно! Ее мать писала мне, что она так и не заговорила…»
Несмотря на немоту, Эрмелина казалась вполне здоровой девочкой. Счастливая, как мотылек, резвящийся над луговыми цветами, она сверкала румяными щечками и показывала в развеселой улыбке все свои круглые зубки. В ее глазах горел хитрый огонек, и они так искрились, что было трудно разобрать, какого же они цвета; скорее всего это цвет озерной воды в солнечный день…
— Ты ни капельки не изменилась! Какое счастье! Эрмелина, не сердись на меня, но у меня нет конфет. Но я все равно очень рада тебя видеть. Дай-ка тебя чмокнуть…
Ее воркующий голос так развеселил ребенка, что он смеялся теперь, как заливистый колокольчик.
«Как бы мне хотелось побаловать тебя конфетами!» — упрекнула себя Анжелика.
Она вспомнила слова Ломени-Шамбора, подарившего Онорине лук со стрелами:
«До чего приятно одаривать невинные создания! Они одни заслуживают нашей щедрости!»
Что же делать с этим блуждающим огоньком? Ей уже случалось бежать по Квебеку, сжимая Эрмелину в объятиях… Она вспомнила тот грозовой день, когда малышка едва не взлетела в воздух, подхваченная порывом ветра.
А вот и кормилица Перрина, испуганно семенящая к ним в тени вишневых деревьев. Анжелика, как и в прошлый раз, торжественно передала ей беглянку.
— Все семейство Меркувиль в сборе, — сообщила ей чернокожая кормилица.
— Я отплываю уже завтра, но я пришлю Куасси-Ба, чтобы вы могли с ним поболтать, Перрина. Прощай, Эрмелина, моя крошка! И больше не убегай, напутствовала ее Анжелика, которой встреча с этой девочкой была дороже встречи с кем-либо еще в целом городе.
«Странные создания — малыши, — размышляла она, не спеша удаляясь по улице, — но до чего очаровательные! Как долго их сопровождает загадка, осеняет крыло неведомого! Вот почему я так люблю их, а они души не чают во мне…»
Раздавшийся за ее спиной голосок заставил ее порывисто обернуться.
— До свиданья, до свиданья, солнышко!
Перрина прижимала Эрмелину к себе, а та верещала, по-прежнему хохоча:
— До свиданья, до свиданья!
Пухлой ручкой она посылала Анжелике воздушные поцелуи.
Что ей за дело теперь до всяких гарро антремонов, амбруазин, что ей до страха и ненависти, в плену которых они влачат свое жалкое существование?
Что могут они противопоставить подлинной любви?
— О, моя милая, стоило мне о вас подумать, а вы тут как тут…
Пред ней стояла мадам ле Башуа.
— Кажется, вы посылали воздушные поцелуи небесам?
— Нет, всего-навсего малютке Меркувиль.
То ли из-за приближающегося праздника Святой Анны, заставившего горожан поспешить назад в свои жилища, то ли из-за скорого отплытия Анжелики город испытал толчок, заставивший его очнуться. Квебек неожиданно ожил.
Ближе к полудню в гостинице «Французский корабль» столпилось видимо-невидимо народу. На пристани тоже было не протолкнуться.
Анжелика заканчивала последние приготовления, слушая напутствия собравшихся, превратившиеся в сплошной гул. Можно было подумать, что, спохватившись, что долго теперь не увидятся с нею, знакомые сбежались, чтобы поведать ей обо всех своих неотложных заботах. Не отставала от остальных и Полька, которая, казалось бы, могла успеть выложить ей все наболевшее гораздо раньше.
— …Если супругам Пейракам придется отправиться во Францию, — тараторила Полька, — то пусть они захватят с собой маленьких савойцев — ты их знаешь, это те, которых Карбонель спускал в дымоход, потому что они все равно прирожденные трубочисты. Они прибыли сюда как малолетние слуги Варанжа того самого, который потом исчез.
Дети были совершенно немощны; такие долго не живут.
Добросердечная мадам Гонфарель решила позаботиться о них, поскольку прознала, что их болезнь зовется «болезнью горцев». В армии для нее придумали ученое название, однако неоспоримо одно: этой болезнью болеют только рекруты, спустившиеся с гор; это «ностальгия», тоска по родине.
Единственное лекарство от нее — вернуться домой.
— Понимаешь, они не могут без своих посвистывающих сурков, без высокогорных долин, закрытых со всех сторон хребтами, без тишины; им необходимо беспрерывно сновать вверх-вниз, как сернам, иначе… Я знаю, о чем говорю.
Я ведь из Аверни! Зимой у нас белым-бело, а летом — черным-черно; мы лопаем один ржаной хлеб с сыром. Голод, тишина… Я еще помню былые времена, до того, как мать продала меня забредшему к нам вербовщику, который подыскивал девушек для солдат.
— Но ты, кажется, никогда не страдала от ностальгии?
— Женщины — другое дело.
— Послушай, Полька, разве сейчас время говорить мне об этом? Я не могу забрать этих детишек, не поговорив с Карбонелем.
— Вот и он сам!
— Сжалься, Полька! Говорю тебе, сейчас не время! Ведь мы не собираемся во Францию! Видишь этот кошелек? Возьми его и оплати из этих денег их путешествие на корабле с каким-нибудь жалостливым церковником, возвращающимся во Францию. Так они скорее окажутся в родной Савойе… Кроме того, дай полакомиться вкусненьким детям Банистера, находящимся в семинарии и у урсулинок, и не забудь передать от меня привет матери Магдалине.
Тут к Анжелике подошел Янн Куэннек, попросивший разрешения сбегать в монастырь урсулинок, чтобы повидаться или по крайней мере оставить записочку некой молодой особе, приглянувшейся ему еще в Голдсборо, по имени Мавританка, хотя ее грация и миловидность вполне достойны более христианского имени.
— Что вам стоило заговорить со мной об этом немного раньше, Янн?
Оказалось, что он только сейчас узнал, что девушка все еще не нашла себе подходящей партии.
— Мавританка разборчива! — И Анжелика повторила ему то, что слышала от мадам Меркувиль и от Дельфины. — Она именует себя Люсиль д'Иври…
Накануне вечером Куасси-Ба виделся с Перриной-Аделью. От них требовалось быстрое решение, но именно этого у них и не получалось, ибо ни она, ни он не могли расстаться с людьми, рядом с которыми прожили столь долго.
