Всюду слышались веселые крики, смех, иногда заглушаемый пронзительными звуками флейт и кларнетов.
Бартелеми, Тома, Онорина и все остальные дети очень радовались, глядя, как пируют индейцы. Ведь у этих почетных гостей манеры были гораздо хуже, чем у них, белых малышей, которых взрослые постоянно укоряли за неумение вести себя за столом! Пусть попробуют теперь сказать, что нельзя хватать еду пальцами и рыгать, что нужно вытирать руки и закрывать рот, когда жуешь!
И каждый ребенок с торжеством косился на мать: вот будет здорово рыгнуть так, словно ты настоящий индеец! А матери делали вид, что ничего не замечают.
Верно, индейцы не отличались изысканностью манер и были, правду сказать, изрядно грязны. Но они были такие веселые, так простодушно верили в свою благопристойность, что никто не испытывал неловкости, видя, как они вытирают руки о мокасины, вылавливают из миски кусок мяса и передают его дальше, предварительно попробовав, дабы убедиться, что он хорош и должен понравиться соседу.
В этот день между белыми было состязание, кто сумеет наилучшим образом продемонстрировать индейские манеры, иными словами, те, которые категорически запрещаются в «Правилах приличия, коим должно следовать юношество».
Пальма первенства досталась Жоффрею де Пейраку. Ни в чем не теряя своего достоинства знатного вельможи, которое было врожденным и угадывалось под любым одеянием, он с неподражаемой серьезностью садился на корточки рядом с каким-нибудь индейцем, и в его умном взгляде, обращенном на меднолицего собеседника, выражалось внимание, одновременно почтительное и братское.
Он доставал руками куски мяса из кастрюли, жевал с той же благоговейной сосредоточенностью, как и его гости, а затем бросал через плечо кости так непринужденно, как будто привык делать это всю жизнь.
Без малейшего колебания подносил он к губам переходящую из рук в руки трубку. В сущности, все эти обряды имели для него только одно значение: с их помощью возникало и укреплялось взаимопонимание между двумя расами, изначально чуждыми друг другу, и если ради этого надо было есть руками и брать в рот обслюнявленную трубку, что ж — он нисколько не возражал.
Именно благодаря такому его поведению свободно чувствовали себя остальные европейцы. И снисхождения в этом было столько же, сколько уважения.
А к детям это приходило сразу. Между детьми и дикарями существует родство духа. Эльвира говорила, что ее мальчишки вполне могли бы однажды убежать от нее и уйти, не повернув головы, вслед за индейцами в их вигвамы. Было известно множество историй о канадских детях, французах и англичанах, похищенных индейцами во время налетов, которые так привыкали к образу жизни своих похитителей, что приютившее их племя становилось им ближе и дороже, чем родная семья.
Ближе к концу пирушки кто-то из вновь прибывших, не зная нрава континентальных индейцев, предложил, дабы увенчать празднество, поднести каждому по «капельке», по рюмочке вина Это была ошибка. Мопунтук вознегодовал.
Водка и вино белых были для индейцев источником священного восторга. Но разве смогут они впасть в транс от одной «рюмочки» не больше дамского наперстка! Выпить такую жалкую порцию означало для вождя металлаков не только пустую трату драгоценного напитка, но и оскорбление, нанесенное богам. Когда служишь богам, нужно не жалеть себя!
Он запретил своим воинам принимать этот унизительный скаредный дар.
Некоторые тайком все же подошли за своим «наперстком», намереваясь присовокупить его к нескольким пинтам, терпеливо собранным за лето путем обмена с белыми, — они хранили свой запас в неприкосновенности для священной попойки, которая будет последним празднеством перед наступлением зимы.
Когда этот маленький инцидент был исчерпан, пир продолжился как ни в чем не бывало. Металлаки, наевшись так, что без сил валились на землю, блаженствовали, устроив сиесту. Запах виргинского табака стоял в воздухе.
Отдохнув, Мопунтук и другие вожди подхватили ребятишек, среди которых была Онорина, и, посадив их себе на плечи, повезли кататься на лошадях, устроив в прерии настоящую скачку.
Вновь зазвенел смех, раздались крики, зазвучали песни. Женщины чистили котлы и убирали кухонную утварь.
На смену прозрачной ясности дня шли сумерки, и все вдруг как-то помрачнело.
Потянуло холодом; Анжелика, оглядевшись вокруг, слегка вздрогнула, но не от того, что озябла.
Под золотой пыльцой солнечных лучей в роскошной красоте этих последних дней осени внезапно ясно проступило увядание. Солнце стало гораздо бледнее, и вот уже уходят на зимовье индейцы-охотники.
С вершины холма люди из Вапассу махали им вослед, а они в последний раз проходили берегом озера, чтобы затем скрыться за серыми деревьями. В воде, подернутой тончайшей пленкой льда, качались их отражения, которые тут же смывались набегающей рябью.
Все лето и осень, вплоть до наступления зимы, на сторожевой башне несли вахту часовые, и каждый день командир наемных солдат Марсель Антин высылал на разведку несколько патрулей, которые прочесывали окрестности.
Только с первым снегом напряжение несколько спадало, и можно было позволить себе немного ослабить бдительность. Ибо снег, помимо покрова божественной красоты, сверкающего тысячами огоньков под лучами зимнего солнца, нес покой и нечто вроде перемирия.
Это отнюдь не было игрой воображения. Снег и холод давали людям гарантию мирной жизни. То было тяжкое время для зверей и всех, кто страдал от недостатка пищи и тепла, но зато оно великодушно избавляло от самого страшного, самого разрушительного бедствия — войны.
Таково было своевольное решение природы, воздвигшей барьер между человеком и его страстями, его тягой к насилию и крови. Природа слепа, но она бдительный страж: капризная и язвительная, она с пренебрежением относится к человеку — букашке, возомнившей себя великаном. А если тот пытается вступить с ней в борьбу, она приходят в ярость. Если бы мы умели понять ее внешне безрассудные проявления, то должны были бы не проклинать их, а благодарить за то, с какой самоуправной небрежностью опрокидывает она все честолюбивые планы человека. Так произошло с «Непобедимой армадой»: прахом пошли долгие годы тщательных приготовлений; буря разметала испанский флот, изменив тем самым ход истории, и все эти корабли, груженные золотом, опустились на дно морское…
То была одна из причин, по которым Анжелика любила снег. Нет ничего более восхитительного, когда поднимаешься с теплой постели в хорошо протопленной спальне, чем, подойдя к окну, не столько увидеть сквозь заиндевелое стекло, сколько угадать бесшумно выпавший за ночь снег, окутавший землю своим пушистым покрывалом. День будет совсем иным.
Но надвигались другие заботы: надо было приниматься за пирог. Детей отослали гулять.
В едином порыве они побежали за близнецами, чтобы показать им их первый снег. Нянькам пришлось уступить: младенцев вынули из колыбели и торжественно понесли на улицу. Закутанные в меха, они щурились и моргали своими крохотными веками от непривычного блеска, потому что снег отражал солнечные лучи как зеркало. А дети, сгорая от желания поделиться с ними своей радостью, казалось, говорили им:
«Смотрите! Смотрите, маленькие принцы, как прекрасен надаренный вам мир!»
Лукас М'боте, негр из племени банту, бесстрашно смотрел на снег, который видел впервые в жизни. Он входил в этот новый для себя мир с невозмутимостью первобытного воина, для которого земля за пределами его деревни представляется неведомой враждебной территорией, полной ловушек, опасностей и колдовских чар, и его с детства приучали встречать их с достоинством, не унижая себя ребяческим удивлением.
Напротив, Ева Гренадин, также никогда не видевшая снега, радовалась ему так шумно, с таким восторгом зарывалась в белоснежные сугробы, что ничем в этом отношении не отличалась от ребятишек.
Да, Анжелика была уверена, что всегда любила снег, и, разбирая вместе с Онориной, сидящей на скамеечке у ее ног, целебные корни, складывая их в берестяные шкатулки, она вспоминала свое детство в Монтлу, старом пуатевинском замке, который становился таким прелестным, когда его старые круглые башни надевали капюшон из белого меха.
