Срывая голос, я изо всех сил кричу бойцам:

– Ложись!

Замыкающим бежит Казин. И именно ему первому долбит по ушам мой крик. Не рассуждая и не задумываясь, он ничком падает на землю, прикрывая голову руками. И на этом все наше везение заканчивается.

Раскатисто грохают взрывы, сразу несколько. Бежавший первым Белкин, отброшенный взрывом, валится на землю. Падает Охримчук. Взрывная волна доходит и до меня. Но не сильно, всего лишь толкает в грудь. Я стою чуть ниже, и осколки, злобно пофыркивая в воздухе, пролетают над моей головой.

Все ли мины взорвались?

Скорее всего, да. Не те сейчас времена и техника не та, чтобы ставить столь сложные комбинированные минные поля. Вероятнее всего, просто заминировали подходы к кресту, соединив все мины детонирующим шнуром.

Вот они и жахнули.

Спеша и поскальзываясь, взбегаю вверх.

Марат жив, стоит на коленях и трясет головой. Хлопаю его по плечу и, не останавливаясь, пробегаю дальше.

Белкин… Погиб, сомнений нет никаких. Даже отсюда я вижу разодранное в клочья обмундирование. Кровь почти сплошным багровым пятном покрывает его спину. Мины взорвались и перед ним, и позади него. Шансов никаких. Боец, висящий на кресте, тоже мертв: из пробитого виска толчками стекает густая кровь.

Охримчук! Как он?

Слава богу, он жив. Но этим все и ограничивается. Плечо у него изодрано осколками. Похоже, и по ногам пришлось. Да и еще куда-то прилетело. Он в сознании, только глухо матерится сквозь стиснутые зубы.

– Марат! Дуй сюда, поможешь!

* * *

– Герр обер-лейтенант!

Но Штольц уже сам открыл глаза и приподнялся:

– Что, фельдфебель, сработало?

– Так точно, герр обер-лейтенант! Мы слышали несколько взрывов.

– Отлично. Ну, что ж, высылайте туда патруль, пусть осмотрят трупы русских. И командуйте построение. Пойдем и мы посмотрим, за кем это мы так долго бегали.

* * *

Хорошо, что бинтов хватило. Я уж думал разодрать на части нательную рубаху. Но обошлось, последним индпакетом мы перевязали Охримчуку ногу. Он уже более-менее оклемался, но ругаться не перестает. Откровенно говоря, положение достаточно фиговое. Что-то подсказывает мне: на взрыв вскорости заявятся, так сказать, контролеры. Поинтересоваться, кто же здесь оказался таким лопухом. Некогда нам тут рассиживаться, надо делать ноги, и как можно скорее. Осматриваю погибшего Белкина, забираю у него гранаты и патроны. Извини, мужик, но не можем мы тебя сейчас похоронить! Если задержимся, чтобы это сделать, есть очень высокая вероятность, что хоронить будут уже всех четверых.

– Марат! Парочку жердей каких-нибудь выломай! Растянем на них плащ-палатку.

Боец кивает и, выдергивая из ножен плоский штык от СВТ, устремляется к кустарнику.

Вжик!

Я как-то не сразу врубаюсь в происходящее. Видимо, взрыв все-таки даром не прошел. Медленно поворачиваюсь и вижу, как по склону холма, метрах в двухстах от нас, бегут четверо немцев. Охримчука они не видят. В смысле, не видят то, что он жив. Ибо они вместе с погибшим Белкиным лежат на земле неподалеку друг от друга. Издали видно, что лежат на земле люди, а вот живые или нет? Казин убежал в кусты и со стороны немцев не просматривается. А вот я, как огородное пугало, торчу на голом склоне. Винтовка моя лежит на земле, и, с точки зрения подбегающих фрицев, я особенной опасности не представляю. Ну еще бы: я один, а их четверо! Немцы вооружены, а одиноко стоящий русский видимого оружия при себе не имеет. Разглядеть же с такой дистанции пистолетную кобуру… Ну, это надо быть очень глазастым.

На меня накатывает какое-то странное полуумиротворенное состояние. Не то чтобы все вдруг стало по фигу. Нет. Но всякие разрозненно метавшиеся в голове мысли внезапно успокаиваются и как-то затихают.

Все, закончилось мельтешение, закончилась неопределенность, и неясности прекратились. Вот он – враг. Он спешит сюда для того, чтобы взять меня в плен и после недолгого допроса точно так же привязать на крест как приманку для еще одной группы окруженцев. Или просто как приманку для любого русского, который пойдет этой дорогой.

Ну, вот уж хрен, дорогие товарищи! Я жив, относительно здоров и вооружен. И просто так меня сожрать не получится.

Ныряю в траву и перекатом ухожу в сторону, по пути подхватывая с земли винтовку. Немцы еще не врубились в произошедшее и по инерции продолжают бежать вперед. Поэтому первый из них ловит пулю грудью. В оптический прицел хорошо видно, как его отбрасывает назад. Перевожу ствол на второго. Выстрел! Выстрел! Выстрел!

Готов второй. Оба оставшихся немца тотчас же падают на землю. На здоровье, мужики! Вы не забыли, что только что бежали вниз по склону холма?

А я, между прочим, нахожусь на противоположном холме – и тоже на склоне, обращенном к вам, и по отношению к подбегающим солдатам – выше. И именно поэтому вы на своем месте можете стоять, лежать или приплясывать – видимость все равно останется одинаковой. Когда человек смотрит сверху вниз, от него надо прятаться немножко по-другому.

Впрочем, оба немца так и не успевают понять эту прописную истину. Ни один из них даже встать не успел, так и остались лежать на пробивающейся к солнцу молоденькой травке.

Однако это все очень фиговый признак. Патруль появился практически тотчас же после того, как под крестом грохнули взрывы. Если здесь еще кто-нибудь полагает, что такие совпадения случайны, то я глубоко сочувствую этому недоумку. Да, из леса выскочили четверо немцев. Но нет никакой гарантии того, что там, откуда взялись эти четверо, не сидит еще десятка два таких же неприятных товарищей. А раз так, у нас осталось совсем немного времени для того, чтобы приготовиться к их встрече. Да, носилки для пострадавшего Охримчука, конечно же, вещь совершенно необходимая. Но только не сейчас. Не сию секунду. Марат взваливает раненого на плечи, благо, что он парень здоровенный и такая ноша не является для него непосильной. И двигает в ту сторону, куда я ему указываю. Есть, знаете ли, у меня одна неприятная мысль. И я сейчас прикидываю, каким таким образом ее лучше реализовать.

Немцев особенно долго ждать не пришлось. Мы успели пройти чуть больше километра. Я топаю позади Казина, периодически поглядывая в оптику в ту сторону, откуда появились невезучие фрицы. И именно поэтому успеваю заметить между деревьями некоторое шевеление. Заметил я его до того, как немцы вышли из-под ветвей на открытое пространство. Залегаю на земле и тщательно выцеливаю опушку рощицы.

И точно: в окуляр прицела вползает массивная фигура здоровенного немца. Это действительно очень крепкий и хорошо сбитый человек. Чуть пригнувшись, немец прижимается боком к березе и, не выходя на опушку, обшаривает открывшийся перед ним пейзаж внимательным взглядом. Ну, скажем так, глаз я его видеть, конечно же, не могу. Но на его месте поступил бы именно так. Единственное, чего не учитывает немец, это то, что на фоне светлого ствола березы его форма прорисовывается очень даже неплохо. Понятное дело, что обычный войсковой снайпер заметил бы его еще раньше и уж точно не промазал бы даже на вдвое большей дистанции. Но увы! Я не снайпер, просто неплохой стрелок. И поэтому мои пули своей цели не достигают. Тем не менее эффект от этого все-таки имеется. Одна из пуль сбивает листву над головой наблюдателя, и он резко свинчивается вниз.

Вот и славно. Если немцы расслышат звук выстрела, им придется всерьез почесать в затылке – просто так на подобную дистанцию не стреляют. Если уж стрелок, который только чуть-чуть не прострелил наблюдателю башку, вообще решился на подобный выстрел, то это должен быть как минимум неплохой стрелок. А значит, высовываться из-под деревьев во весь рост – глупость несусветнейшая.

Разумеется, я не рассчитывал на то, что одним выстрелом стряхну с хвоста неведомо сколько фрицев. Но вот притормозить темп их передвижения могу существенно. Здесь у меня есть весьма ощутимое преимущество. С помощью оптики я могу стрелять дальше и точнее, чем наши преследователи. Понятное дело, что немцы тоже это очень быстро просекут. И, разумеется, найдут методы противодействия, наиболее эффективные в сложившейся ситуации. Обойдут с флангов, накроют массированным огнем и в конце концов подавят надоедливого снайпера.