— Извините, срочное дело. Я перезвоню, — он посмотрел на красный конверт в руках Кендалла и спросил: — Что, опять?

Тот кивнул и бросил конверт на стол:

— Сукины дети…

— Я тебя предупреждал, Кендалл, — покачал головой Джейми, который, как все в семье, обращался к брату по фамилии.

— Мне в голову не приходило, что они опустятся до такого! Я же у них не бесплатного омегу прошу!

Кендалл сел в кресло для посетителей. Он постукивал сжатыми кулаками друг о друга и о чём-то думал, не глядя на брата. Джейми немного помолчал и сказал:

— А на что ты рассчитывал? Тебе надо было сначала решить этот вопрос, а потом соваться в политику. Но нет! Тебе, конечно, захотелось побить рекорд!

Джейми намекал на то, что Кендалл сразу же ухватился за возможность баллотироваться на пост сенатора, когда Тридцать седьмая поправка к Конституции разрешила заседать в Сенате лицам с двадцати пяти лет, вместо тридцати, как было раньше. Кендаллу на тот момент было двадцать шесть, сейчас исполнилось двадцать восемь, и выборы близились. Если бы он выиграл, то стал бы самым молодым сенатором в истории США.

— Хватит меня отчитывать, — буркнул Кендалл.

— Скажи ещё, что я не прав.

— Этого ты не предсказывал.

— Но я и не удивлён. Глава Министерства внутренних дел — ставленник президента, а начальник Бюро воспроизводства — тупица, который исполняет всё, что ему говорят. Там всем заправляют консерваторы. Чего ты ещё хотел?

— Они не могут вечно отказывать мне! — запальчиво возразил Кендалл.

— Ты такой альфа! — усмехнулся Джейми. — Им достаточно придумать какое-нибудь оправдание на летнее распределение омег. Твоя лицензия на брак действительна до десятого сентября, пока ты её переоформишь, компания уже будет идти вовсю…

Джейми махнул рукой. Осеннее распределение Кендалл пропустит, а выборы состоятся ещё до зимнего. Шансы, что избиратели проголосуют за альфу, не имеющего омеги, были невелики. Перспективы Кендалла были хорошими, и население штата его поддерживало, но отсутствие омеги у весьма состоятельного человека покажется подозрительным. Все будут думать, а не забраковало ли Кендалла Бюро воспроизводства по каким-либо тайным причинам. К тому же, если ориентироваться на статистику за последние шестьдесят лет, альфе, который никогда не был женат, быть выбранным в Сенат вообще не светило. Омега говорил о высоком статусе альфы, а вот его отсутствие настораживало…

— Что ещё они могут придумать? — фыркнул Кендалл. — Генетическое несоответствие было, нехватка омег была, длительное проживание вне заявленного штата было…

— Выдумают что-нибудь…

— Я подам на них в суд, — решительно объявил Кендалл. — Если они откажут мне ещё раз, я подам в суд.

Джейми почесал кончик носа.

— Подавай прямо сейчас, не жди отказа. Возможно, тогда они не захотят доводить дело до суда и выдадут тебе кого-нибудь летом. Правда, боюсь, это будет дряхлая мартышка, которая уже родила десять детей.

Кендалл пожал плечами:

— Это даже хорошо. Раз родил десятерых, значит, сможет и одиннадцатого.

***

Эйдан сидел на заднем сидении полицейской машины, зажав между коленей руки, скованные наручниками. Он делал это, чтобы не видеть, как они дрожат — не видеть собственного страха.

Что будет теперь с ним? А с отцом? Сколько они законов нарушили?

Они нарушили главный: омеги принадлежат государству.

Эйдан знал об этом чуть ли не с младенчества. Одним из самых ранних его воспоминаний были похороны отца-омеги. Трёхлетний ребёнок не понимал, что такое смерть, и поэтому спросил: «Его забрало государство?». Значит, уже тогда он знал… Правда, государство было всего лишь словом. В том возрасте их было много — слов, смысл которых был неясен, но смутно тревожен. Закон. Война. Полиция. Эпидемия. Государство. То, что сильнее тебя.

Церемония прощания и похороны отпечатались в памяти гораздо чётче, чем сам отец — от того остались лишь обрывочные смазанные образы. Только из рассказов отца-альфы Эйдан знал, что другой, умерший, раньше играл с ним, гулял и укладывал спать. Сам он ничего из этого не помнил — всё вытеснили последние месяцы: кукольно-худая фигура в кресле возле окна, руки, едва удерживающие стакан с водой, и разноцветные капсулы лекарств, блестевшие в дрожащих пальцах так жизнерадостно, что это казалось издёвкой. Угасание — вот и всё, что помнил Эйдан. Когда-то давно его отца спасли от болезни Гранта, унесшей в прошлом так много омег, но осложнения медленно убивали его, пока всё не закончилось в том самом кресле напротив окна.

Глен Стивенс, отец-альфа Эйдана, только потому и смог заполучить постоянного супруга, что тот был признан негодным для размножения. Будь он здоровым и сильным, его бы отдали состоятельному альфе, способному заплатить пошлину, или просто в распределение на один год: омеги принадлежали государству, а мужья ими лишь временно пользовались.

Глен работал смотрителем на дамбе Бридж-Кэньон[1] в Аризоне. Гидроэлектростанция уже много лет как была законсервирована; какие-то внутренние процессы, касавшиеся регулирования уровня воды, всё же происходили, но за это была ответственна автоматика. Данные ежеминутно отсылались в Финикс, в центр управления, и лишь в случае экстренной ситуации могло потребоваться вмешательство специалистов на месте. Глен был связистом, и его задачей как раз и было заботиться о том, чтобы между плотиной и Финиксом связь всегда работала и обмен данными шёл непрерывно.

Они так и жили там втроём: Глен, его супруг-омега и ребёнок-бета.

Бета. Официальный статус Эйдана до недавнего времени был именно таков.

Никто не предполагал, что омега Глена Стивенса, перенёсший болезнь Гранта, сможет забеременеть, и когда чудо случилось, врачи принялись наблюдать за ним особенно тщательно. С десяток ультразвуковых исследований показал, что родится ребёнок-бета. Врач, осмотревший новорождённого Эйдана, подтвердил то же самое.

Через несколько месяцев родители начали подозревать, что доктора ошиблись. До двух лет со всей определённостью ответ на этот вопрос могли дать или опытный врач, или медицинское сканирование, но Стивенсы не стремилась никому сообщать, что ребёнок оказался омегой: подтвердись это, мальчик был бы внесён в федеральный реестр, а в три года его бы забрали в центр воспитания и распределения.

Глен понимал, что впоследствии их с супругом могло ждать наказание за сокрытие омеги — государственной собственности, но они вели очень уединённую жизнь и надеялись, что смогут прятаться и дальше. Им казалось, что судьба на их стороне: они жили вдали от людей — больше двухсот миль до ближайшего городка, сын был официально признан бетой, а они любили его… и не могли отказаться.

В шесть лет Эйдан впервые увидел омег вблизи. Отец поехал к дантисту, и Эйдану, которого не с кем было оставить, пришлось полчаса просидеть в холле местной клиники. Своей очереди там ждали двое омег. Они были в положенных им по закону тёмно-красных одеяниях, мешковатых и шуршащих, и хотя Эйдан сидел прямо напротив, он всё равно не мог разглядеть лиц, скрытых низко нависавшими капюшонами. Взгляды посетителей и персонала клиники пробегали по омегам быстро и деланно равнодушно. Рассматривать чужих супругов считалось неприличным, пусть они и были наглухо замурованы в прочных стенах красной ткани. Омеги почти всё время молчали и один только раз обменялись парой коротких фраз настолько тихо, что невозможно было ничего разобрать. Эйдан вспомнил, что его умерший отец вёл себя так же, будто стараясь стать незаметным и несуществующим в собственном доме.

Эйдан решил, что ему повезло, что он не омега — тогда он считал себя бетой.

Правду он узнал вскоре после того, как ему исполнилось десять. Они с отцом отправились на осмотр резервной вышки связи, выехав из дома рано утром, до жары. Когда Глен завершил дела, они достали из сумки заготовленные дома сэндвичи и спрятались в тень под большим навесом, сооружённым для защиты трансформаторов от прямых солнечных лучей. Под ним было не сильно прохладнее, но хотя бы солнце не пекло. Эйдан не любил задерживаться тут надолго: трансформаторы и охладительная система сильно гудели, и этот гул вызывал странный зуд в кончиках пальцев, как будто ими можно было пощупать звуковые волны.