Поэтому она лишь кивнула, не желая спугнуть речью то, что владело ею весь день: воспоминание полета и ночного разговора с Моркелебом. До вечера она бродила по высокой крепостной стене, словно пытаясь уйти от выбора.

Моркелеб предлагал ей царство драконов — переплетение воздушных троп, всю власть земли и неба, бесчисленные годы жизни… Ключ к магии — сама магия, а ответ всегда заключен в самом вопросе…

— Джен, — мягко сказал Джон. — Я никогда не хотел, чтобы ты разрывалась на части. Я понимаю, что этого не получалось, но я старался как мог.

— Ты не виноват.

Выбор… Она поставила его перед собой давно, но так до сих пор и не решила, как ей жить: дать ли событиям развиваться естественным путем или же попробовать изменить их самой. И, как всегда, что-то в душе ее съеживалось испуганно при мысли об этом выборе.

— И магия твоя изменилась, — прибавил Джон. — Я это чувствую, да и просто вижу, что она делает с тобой.

— Она зовет меня, — ответила Дженни. — Если я прикоснулась к ней, я уже не выпущу ее, даже если бы могла. Это все, чего я желала, все, что я имею.

Нечто подобное она сказала ему много лет назад, когда оба они были молоды. Тогда он закричал: «Но все, что имею я, — это ты!» На этот раз он лишь слабо пожал ей руку, но Дженни чувствовала, что выкрикни он эти слова сейчас — они бы и сейчас оказались правдой.

— Выбирать тебе, милая, — сказал он. — Сама знаешь, так было всегда. Все, что ты отдавала мне, ты отдавала по своей воле. Я не держу тебя. — Прижимаясь щекой к его груди, Дженни не могла видеть его быструю улыбку, но она почувствовала ее. — Как будто я могу тебя удержать…

Они подошли к соломенным матрасам под грудами одеял — единственной мебели, какую могла себе позволить осажденная Цитадель. За окнами мерцали влажные черные черепицы толпящихся крыш; канавы алмазно пересверкивали в лунном свете. В осадных лагерях звонили колокола, призывая на вечернюю молитву Сармендесу — владыке мудрых дневных мыслей.

Под теплыми покрывалами, чувствуя рядом такое знакомое тело Джона, Дженни наконец почувствовала, что искушения отступают — хотя бы до рассвета. Невозможно было думать о каком-то выборе, лежа в этих теплых руках. И все-таки, когда сон пришел, видения ее были сомнительны и неясны.

Дженни проснулась поздним утром, почувствовав, что Джона рядом нет.

Подобно дракону она и во сне знала о многом, происходящем наяву. Долгое время Джон не спал и, опершись на локоть, всматривался в ее лицо. Потом поднялся и стал одеваться: сам надел рубашку, кожаные штаны, обулся. Каждое движение давалось ему с трудом, одежда цеплялась за бинты на подживающих ранах и ссадинах, причиняя боль. Он взял в качестве костыля алебарду, тихо поцеловал Дженни — и вышел.

Слишком усталая, чтобы немедленно проснуться, она еще лежала некоторое время в неразберихе одеял на соломенных матрасах, размышляя во сне, куда бы это он мог направиться и почему ей вдруг стало страшно.

Опасность, казалось, висела в воздухе, нарастая и клубясь вместе с грозовыми тучами, поднимающими темные головы среди зеленых равнин к северу от Злого Хребта. Странная мертвенная бледность была во врывающихся в узкие окна отсветах молний, и чувство приближающегося зла наполняло смутные сны Дженни…

В тревоге она открыла глаза. Что ей сейчас снилось?

Кажется, Гарет и Поликарп, оба в развевающихся черных студенческих мантиях. Они шли по высокой стене Цитадели и беседовали, как в старые времена, когда их дружба еще не была прервана интригой.

— Но согласись, что это была весьма убедительная клевета, — говорил Поликарп.

Ответ Гарета был исполнен горечи:

— И все же как я мог в это поверить!

Поликарп ухмыльнулся, выудил из кармана своего просторного одеяния латунную подзорную трубу и раздвинул ее звенья, видимо, собираясь обозревать встающие из-за горы в лихорадочном биении молний тучи.

— Когда-нибудь тебе придется стать Первосвященником, кузен, так что привыкай верить всему, даже самому невероятному. — Далее, наведя подзорную трубу, но не на небо, а на южную дорогу, правитель слегка отшатнулся, словно и впрямь не поверил увиденному.

Дженни нахмурилась, припоминая обрывки путаного сновидения.

Король… Да-да, это был король, направляющийся верхом к осадному лагерю, обложившему Цитадель. Но что-то было не так в неподвижной посадке и застывшем лице Уриена Белмари, едущего сквозь неистовство зеленоватых предгрозовых вспышек. Ах да, глаза… У короля были желтые глаза. Как у Зиерн.

Дженни села, встревоженная, и принялась натягивать сорочку. На полу у окна стояла чаша с водой, и пасмурное небо стыло в ней кусочком дымчатой стали. Руки Дженни огладили глиняный ободок, и в чаше, повинуясь ее приказу, отразился Моркелеб, разлегшийся в верхнем дворе Цитадели. Ограниченный с одной стороны зубцами крепостной стены, с другой стороны — балюстрадой, прямоугольник мостовой был совершенно пуст: несколько засохших яблонь да дощатый навес, под которым были сложены книги, поскольку беженцев селили в библиотеках. Дракон лежал, растянувшись, как кот, в бледном дневном свете, и унизанные черным жемчугом усы слегка подергивались, как бы обоняя взбудораженный воздух. Рядом, на простой гранитной скамье, сидел Джон.

«Почему тебя все это интересует, Драконья Погибель? — вопрошал дракон. — Ты хочешь узнать нас получше на тот случай, если придется убивать еще одного?»

— Нет, — сказал Джон. — Просто хочу узнать вас получше. По сравнению с тобой, Моркелеб, природа меня обделила. Человеческое тело изнашивается и умирает, прежде чем разум использует хотя бы малую толику своих возможностей. Кроме того, добрую половину времени я должен тратить на заботы о своих подданных. Я жаден до знаний, как ты до золота, и стараюсь при возможности урвать хотя бы клочок…

Дракон презрительно фыркнул; бархатные края ноздрей затрепетали, выдавая тайные движения мысли, и Моркелеб отвернулся. Дженни бы удивиться тому, что ей удалось вызвать образ дракона в чаше воды, но удивления не было. В словах этого не выразишь, но с помощью звучаще-зримой речи драконов Дженни понимала уже, почему ей было отказано в этом раньше. Теперь она могла бы вызвать образ Моркелеба и не прибегая к помощи воды.

Какое-то время оба молчали, человек и дракон. По двору летели рваные тени облаков, собирающихся над высотами Цитадели. В чаше воды Моркелеб выглядел несколько иначе, чем в действительности, но опять-таки это было отличие, выразимое лишь на языке драконов. Порыв ветра потряс скрюченные черные ветви яблонь, и первый случайный заряд дождя хлестнул мостовую внизу, за балюстрадой, где в конце длинного и узкого двора виднелась маленькая неприметная дверь, ведущая в Бездну. Просторнее прохода не требовалось — гномы торговали с Цитаделью лишь книгами, золотом да еще, пожалуй, знаниями. Кроме того, столь тесную лазейку было бы очень легко защищать.

«Объясни, — сказал наконец Моркелеб. — Если, как ты говоришь, тело твое непрочно, а жизнь коротка, если ты жаден до знаний, как я до золота, почему ты отдаешь добрую половину своего времени другим?»

Вопрос этот выплыл, как кит из немыслимых глубин, и Джон надолго замолчал, прежде чем ответить.

— Такова уж наша судьба, Моркелеб. У нас так мало всего, что приходится делиться друг с другом. Не поступай мы так, было бы еще хуже.

Его ответ явно задел дракона за живое, ибо даже на расстоянии Дженни почувствовала нарастающую волну раздражения. Но затем мысли дракона вновь ушли в глубину и он замер, став почти невидимым на фоне темного камня. Лишь усы его беспокойно подергивались — приближение грозы почему-то тревожило Моркелеба.

Внезапно Дженни поняла причину его тревоги. Гроза — зимой?..

— Дженни!

Она вскинула глаза и увидела правителя Поликарпа, остановившегося в узком дверном проеме. Дженни не сразу заметила, что на поясе у него висит латунная подзорная труба из ее недавнего сна. А заметив — вздрогнула.

— Я не хотел будить тебя, ты ведь не спишь уже который день…