Оставим все эти сетования; поезжайте, друг мой; и если мое присутствие может быть полезно для отправки оружия, пусть г-н де Мольднапишет об этом. Я не посчитаюсь с опасностями, которые могут мне угрожать, если в этом нуждается отчизна. Да, я принесу и эту жертву, я пущусь в путь, хотя я стар и болен! Деятельность трибуналов временно приостановлена, и я не могу снять ареста, наложенного Провеном, — не могу получить деньги в военном министерстве. Вы не сообщаете мне, получили ли кредитное письмо на двадцать тысяч флоринов, которое я Вам послал на следующий день после Вашего отъезда из Парижа.
Счастливого пути, счастливого пути.
Подпись: Бомарше».
Я явился на прием (впустую) к г-ну Лебрену, как к министру, который обо всем осведомлен, поскольку дело о ружьях проходило через его руки, когда он был управляющим делами министерства иностранных дел. Никому оно не было известно так хорошо, как ему.
Я счел, что самый надежный путь — обратиться к нему в письменной форме. Я направил ему настоятельную записку.
«16 августа 1792 года.
Господин де Бомаршеимеет честь приветствовать г-на Лебрена. Он просит г-на Лебрена соблаговолить удостоить его короткой аудиенции, чтобы обсудить с ним весьма неотложное и весьма важное дело, которое должны были довести до конца один за другим господа Дюмурье, Шамбонас, Дюбушажи Сент-Круаи которое до сих пор, в силу неблагоприятных обстоятельств, пребывает под угрозой и под подозрением, несмотря на содействие и положительное мнение трех объединенных комитетов — дипломатического, по военным делам и Комитета двенадцати.Речь идет не более и не менее, как о шестидесяти тысячах голландских ружей. Создается впечатление, что, когда это касается блага отчизны, наша страна поражена неизлечимой слепотой. Не пора ли с этим покончить? Бомаршебудет ждать указаний г-на Лебрена».
Лебренпоручил ответить мне:
«Печати, наложенные на бумаги г-на де Сент-Круа, были сняты только вчера, поэтому министр иностранных дел не был знаком с письмом г-на де Бомарше (очевидно, с письмом, которое я направил г-ну Сент-Круа вместе с памятной запиской). Он весьма удивлензадержкой в деле с ружьями; он полагал, что г-н де Лаог уже уехал. Он желает обсудить это с г-ном Бомарше и просит его прийти к нему завтра около полудня.
Сего 16 августа 1792, 4-го года Свободы».
«Хвала господу! — подумал я. — Наконец-то нашелся человек, который выражает удивлениепо поводу препон, чинимых в этом деле (помешавших г-ну де Лаогу выехать); этот министр достойный гражданин, он ознакомился со всеми моими затруднениями и не скрывает, что они его тронули. Вот какие министры нам нужны.
Он покончит с залогом, ему с г-ном Дюрвеем тут дела на час. Он вытолкнет моего Лаогав море, и у Франции будут, хвала господу, ружья! Благословен господь!»
Но, хотя я и ходил дважды в день к этому министру (а я живу примерно на расстоянии мили от министерства), мне удалось встретиться с ним лишь 18-го, после полудня.
Он принял меня со всей учтивостью, повторил мне то, что уже писал, сказал, что отправляется на Совет, чтобы урегулировать вопрос о залоге и возможно более скором отъезде г-на де Лаога; я должен вернуться к нему на следующий день, и он быстро покончит дело.
Удовлетворенный встречей с министром, столь доброжелательным, я вернулся в министерство назавтра в десять часов; его не было, я пошел домой. Курьер, прибывший из Гавра, вручил мне срочный пакет от де Лаога; это был ответ на мое письмо от 16-го, приведенное выше; в нем содержалась выписка из протокола Гаврской коммуны, касавшаяся визы, поставленной 18 августа 1792 года на его паспорте. Вот она:
«Генеральный совет, обсудив просьбу о визе на паспорт, с которой обратился господин Ж.-Г. де Лаог, кавалер ордена Святого Людовика, направляющийся в Голландию с чрезвычайным поручением Национального собрания, и выслушав заключение прокурора Коммуны, решил, что, поскольку упомянутый паспорт датирован 31 июля сего года, его надлежит направить в Национальное собрание для получения указаний, какую позицию должен занять муниципалитетпо отношению к упомянутому г-ну де Лаогу, и до получения сего ответа имеющийся у него пакет, адресованный г-ну де Мольду, французскому полномочному посланнику в Гааге, должен быть оставлен на сохранение в секретариате муниципалитета.
С подлинным верно и т. д.
Подпись: Таво».
Право же, злодеи слишком усердствуют, они не щадят своих сил, чтобы помешать доставке этих ружей! Почему бы им просто не положиться на ход событий? Бьюсь об заклад, что сам дьяволне смог бы ничего сдвинуть с места в этом чудовищном хаосе, именуемом вдобавок эрой свободы!
Нарочный из Гавра сказал, что еще до вручения мне этого письма он передал другое, исходящее от мэра Гавра, в Национальное собрание, г-ну Кристина́, депутату от этого города. Я тотчас понял, как опасно для делагласное обсуждение его в Собрании. Разумеется, для меня лично оно было выгодно, поскольку я был бы обелен; но общественное благо превыше всего.
Я написал г-ну Кристина́(с которым вовсе не был знаком):
«Сударь, если еще не поздно, прошу Вас, потребуйте, чтобы полученные вами депеши были направлены в объединенные комитеты. Только они одни должны быть осведомлены, со всей осмотрительностью, об этом деле: оно будет проиграно, если получит огласку ».
Я сулю курьеру три билета по сто су, если он быстро выполнит мое поручение. Он бежит — и успевает в самое время: г-н Кристина́собирается огласить письмо.
Получив мою записку, он просит, чтобы это дело было рассмотрено в комитетах; решение выносят; он поручает передать мне, чтобы я не тревожился, мой испуг проходит. Я рассчитываюсь с моим деятельным курьером и прошу его прийти за пакетом после получения депеши комитетов. Я пишу, утешаю де Лаогатем, что речь идет о задержке всего на несколько дней, что г-н Лебренобещал мне безотлагательно все уладить; я умоляю его наверстать затем упущенное время и лететь, как на пожар, чтобы успокоить г-на де Мольда, который вот уже скоро два месяца как находится в ожидании.
В три часа я вновь являюсь к министру Лебрену. Он как раз возвращается к себе. Я выхожу из кареты. Он останавливается у подъезда, бросает мне весьма сухо два слова и, воспользовавшись моей растерянностью, внезапно уходит.
Его слова меня как громом поразили. Я счел, что он уже знает о курьере из Гавра. В большом волнении я поехал домой, чтобы написать ему о моем отношении к словам, им мне сказанным, и предотвратить зловещие результаты, которые могли из них воспоследовать.
Я умоляю вас, о граждане! прочесть мое письмо этому министру с тем вниманием, к которому я призывал его самого; это письмо предрекает ужасные преследования, коих жертвой я оказался вскоре.
«Воскресенье, вечером, 19 августа 1792 года.
Сударь!
Прочтите это, прошу Вас, со всем вниманием, на которое Вы способны.
Когда Вы мне сказали сегодня утром, что в настоящий момент г-н де Лаог менее всего подходит для завершения дела с голландскими ружьями, поскольку о нем идет слишком много неприятных разговоров, и что таково мнение господ министров; что поэтому г-ну де Лаогу будет предоставлена свобода выехать из Гавра, но не в Голландию, а внутрь королевства,я рассудил, сударь, что опять возникло какое-то недоразумение, по поводу которого я должен Вам дать недвусмысленные разъяснения, чтобы избавить Вас от некоторых ошибочных представленийо сути дела, ибо мы можем добиться полезного результата, только представляя себе это дело с полной ясностью и действуя со всей ловкостью.
