Я не прошу никакого наказания гражданину Лекуантру. После возвращения во Францию я видел достаточно, чтобы убедиться, что лживая сущность и язвительная форма этого доклада не его рук дело. Встретившись со мной, он тотчас понял, что не следует обрисовывать человека, пока его не знаешь; что, позволяя кому-то водить своей рукой, рискуешь исказить облик. Я видел, как невыносимо он страдает от царящего у нас чудовищного беспорядка, от расхищения казны, допущенного нашими министрами, которые распределяли военные подряды, особенно за истекшую зиму. Я прочел ужасающий доклад, только что написанный и опубликованный им, по вопросу об этих разорительных тратах, способных пожрать республику; и меня теперь гораздо меньше удивляет, что, умело распаляя его патриотизм и обманув чудовищными россказнями, которые он не имел возможности проверить, его легко превратили в доверчивое эхо министерской лжи о деле с ружьями. Любовь к родине ввела его в заблуждение. Он явился, сам того не ведая, орудием мести злодеев, которым не приходило даже в голову, что, выбравшись из их ловушки, ускользнув от смертоносного клинка, я явлюсь, чтобы храбро сорвать с них маску перед вами.

Я подвергался притеснениям при старом режиме! Министры терзали меня; но их притеснения были детскими шалостями по сравнению с гнусностями нынешних!

Положим наконец перо; я нуждаюсь в отдыхе, да и читатель тоже. Я мучил его, утомлял… наводил скуку, последнее хуже всего. Но если он задумается о том, что эти мытарства одного гражданина, что этот кинжал, разящий меня, нависает над каждой головой и грозит и ему так же, как мне, он будет мне признателен за мужество, которое я употребил, чтобы гарантировать его от жребия, поразившего меня в самое сердце!

О моя отчизна, залитая слезами! О горемычные французы! Что толку в том, что вы повергли в прах бастилии, если на их развалинах отплясывают теперь бандиты, убивая нас всех? Истинные друзья свободы!Знайте, что главные наши палачи — распущенность и анархия. Поднимите голос вместе со мной, потребуйте законовот депутатов, которые обязаны их дать нам, которых мы только для этого назвали нашими представителями! Заключим мир с Европой. Разве не был самым прекрасным днем нашей славы тот, когда мы провозгласили мир всему миру? Укрепим порядок внутри страны. Сплотимся же наконец без споров, без бурь и, главное, если возможно, без преступлений. Ваши заповеди воплотятся в жизнь; и если народы увидят, что вы счастливы благодаряэтим заповедям, это будет способствовать их распространению куда лучше, чем войны, убийства и опустошения. Но счастливы ли вы? Будем правдивы. Разве не кровью французов напоена наша земля? Отвечайте! Есть среди нас хоть один, которому не приходится лить слезы? Мир, законы, конституция!Без этих благ нет родины и, главное, нет свободы!

Французы! Горе нам, если мы решительно не возьмемся за это сейчас же; мне шестьдесят лет, я знаю людей на опыте и, уйдя от дел, доказал всем, что не лелею честолюбивых замыслов. Ни один человек на нашем континенте не сделал больше меня для освобождения Америки; судите сами, как дорога была мне свобода нашей Франции! Я позволил высказаться всем, я всё объяснил и больше не скажу ни слова. Но если вы еще колеблетесь, не решаясь избрать великодушную позицию, я с болью говорю вам, французы: недолго нам осталось быть свободными; первая нация мира станет, закованная в железы, позором, гнусным срамом нашего века и пугалом наций!

О мои сограждане! Вместо свирепых криков, делающих наших женщин столь отвратительными, я вложил в уста моей дочери «Salvam fac gentem» [113], и ее сладкий, мелодичный голос утишает ежевечерне наши страдания, читая эту краткую молитву:

Ваш согражданин, по-прежнему гонимый

Карон Бомарше.

Моим судьям,

закончено в Париже, сего 6 марта 1793, 2-го года Республики.

«Севильский цирюльник» был первоначально написан в форме фарса-«парада», текст которого до нас не дошел.

В 1772 году Бомарше переделывает его в комическую оперу, используя музыкальные впечатления, полученные во время поездки в Испанию в 1764 году. В связи с отказом музыкального театра Итальянской комедии принять «Севильского цирюльника» к постановке Бомарше вновь переделывает пьесу — на этот раз в прозаическую комедию в четырех актах. «Севильский цирюльник» прошел цензуру, был разрешен начальником полиции де Сартином и 13 февраля 1773 года принят к постановке театром «Комеди Франсез». Премьера не состоялась из-за скандала с герцогом де Шоном, в результате чего Бомарше оказался в тюрьме Фор-л’Эвек. После того как популярность Бомарше, связанная с его мемуарами против советника Парижского парламента Гезмана, достигла апогея, театр добивается нового разрешения на постановку «Севильского цирюльника». После второго цензурного просмотра (5 февраля 1774 г. рукопись подписана цензором Арто) премьера назначается на 12 февраля. Однако, опасаясь намеков на пороки судопроизводства (этих намеков в данном варианте не было), правительство в последний момент, 10 февраля, запрещает спектакль. Приказано заклеить афиши.

В декабре 1774 года, вернувшись из Англии после удачного выполнения секретного поручения Людовика XVI, Бомарше добивается от короля разрешения на постановку комедии, вставляя в нее теперь все те намеки, которых прежде боялись, в том числе и знаменитую тираду Базиля о клевете (второе действие, Явление седьмое). После того уже, как 31 января 1775 года текст четырехактной комедии был подписан цензором Кребийоном и начальником полиции Ленуаром, Бомарше дописывает пятое действие.

Премьера пятиактного «Севильского цирюльника» состоялась 23 февраля 1775 года и успеха не имела. Бомарше немедленно убрал все длинноты, усилил характеры, сделал энергичнее ритм за счет отсечения одного акта. 26 февраля состоялась постановка «Севильского цирюльника» в новом варианте, на этот раз она прошла с огромным успехом. Этот последний текст и был опубликован 30 мая того же года в сопровождении «Сдержанного письма о провале и критике «Севильского цирюльника».

В 1781 году «Севильский цирюльник» был сыгран в Санкт-Петербурге на французском языке и, как писал автору актер французского театра Добкур, прошел с успехом более пятидесяти раз.

На русском языке «Севильский цирюльник» был показан в Москве в Петровском театре в 1782 году.

В 1782 году в Придворном театре была поставлена также комическая опера Паизелло «Севильский цирюльник, или Бесполезная предосторожность», текст ее в переводе М. В. Попова на итальянский и русский языки был опубликован в том же году в типографии Морского шляхетского кадетского корпуса.

Впоследствии «Севильский цирюльник» выходил в переводах A. Н. Чудинова (Орел, 1880), М. П. Садовского (Москва, 1884), А. А. Криля (Москва, 1899). В. Э. Морица («Academia», М.—Л. 1934). Помещаемый в настоящем томе перевод Н. М. Любимова был впервые опубликован в 1954 году (Гослитиздат, М.). Для нашего издания текст пересмотрен переводчиком.

Первыми исполнителями ролей Фигаро и Альмавивы на русской сцене были С. Н. Сандунов и Я. Е. Шушерин. Комедия держалась в репертуаре Петровского театра до 1797 года. В XIX веке «Севильский цирюльник» ставился на сцене императорских театров и в Москве и в Петербурге. В нем играли крупнейшие русские актеры: П. С. Мочалов (Альмавива), М. С. Щепкин (Бартоло), В. В. Самойлов (Альмавива), B. Н. Давыдов (Фигаро), А. П. Ленский (Альмавива), К. А. Варламов (Бартоло), М. П. Садовский (Фигаро), В. Ф. Комиссаржевская (Розина).