– Положим, ты не ссорился с арсоланской госпожой, но спорил. Спорить не возбраняется, ибо в Книге Повседневного так и сказано: спорьте! Спорьте, не хватаясь за оружие; спорьте, не проливая крови; спорьте, но приходите к согласию. Нож твой чист, – Сидри покосился на клинок Дженнака с бирюзовой рукоятью, – значит, первый из заветов ты исполнил. Но к какому согласию пришел?

– Женщину надо приводить не к согласию, а к повиновению, – возразил Грхаб, жонглируя острым клинком. – И лучший способ торчит вот здесь! – Он поскреб визу живота и перебросил нож Хомде. Тот, видать, понял сказанное: заревел, как медведь, согнулся от смеха, приняв клинок не на палец, а всей ладонью.

– Женщина – бить, – произнес он, облизывая кровь с ладони. – Больше бить, больше слушаться. Бить не палкой, ремнем; палка ломать кости, женщина стать некрасивый.

– Тоже способ, Хардар меня раздери, – согласился Грхаб. – Хомда хоть и дикарь, а в женщинах толк понимает.

– Нельзя бить, – сказал Дженнак. – Она большая госпожа, ее отец великий вождь, сахем сахемов, колдун. Разгневается, повелит духам, они съедят печень обидчика, вырвут сердце.

Но переспорить Хомду было нелегко.

– Хо! Твой тоже великий вождь, и твой близко, а отец далеко. Твой делать так: день бить, ночь спать, ласкать. Горький плод, сладкий плод! Понимать?

– Понимать, – пробормотал Дженнак, прикладываясь к кувшину.

Хамда потер рубец на щеке.

– Каймо, – так он звал О’Каймора, – мне сказать: твой не просто великий вождь, твой сын духа! Самого хитрого духа, Одисса; твой дух учить, как делать все: строить шатер, строить пирога, делать железный нож, делать крепкий вода. – Тут Хомда покосился на кувшин с вином. – Женшина тоже дочь духа, этого, – мускулистая рука северянина протянулась к солнцу. – Но твой дух хитрее! Твой дух знать: женщина всегда женщина. Хо, хо! Женщина любить силу! Женщина любить воин, когда воин побеждать! Твой побеждать, женщина с твой не спорить, любить.

– Это верно, – заметил Грхаб, подбрасывая стальное острие. – Дельный совет!

Чоч-Сидри сунулся в книгу и тоже подтвердил:

– Верно! Здесь сказано: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть узрит ее. Хомда узрел! Ибо дальше говорится: речи победителя вдвое слаще речей побежденного.

Дикарь, довольный похвалой, расплылся в жутковатой улыбке.

– Так кого же мне победить? – с наигранной озабоченностью произнес Дженнак. – Одна вода кругом… Прыгнуть за борт и сразиться с акулой? И поднести ее челюсть госпоже? Чтобы украсила ею Покой Кецаля?

– Хо! Акула! Не добыча для воин! Добыча для воин – человек! Много человек, много голов! – Но тут, заметив, что миролюбивый жрец хмурится, Хомда торопливо прибавил: – Еще добыча – дух! Злой дух, не тот хитрый, что родить тебя, не тот жаркий, что родить твой женщина, а тот, что поднимать буря, мешать плыть, топить пирога. Твой убить его!

– Про Паннар-Са он, что ли, толкует? – промелькнуло у Дженнака в голове, но Грхаб перебил мысль, рявкнув:

– Хардар! А вот это не дело! Не дело связываться с духами! Они и впрямь печень съедят и сердце вырвут! Ты, бычий помет, – палец сеннамита уперся в грудь Хомды, – на что балама подбиваешь? Ты видел духов? Настоящих? Таких, как Хардар?

– Мой видеть! Мой однажды…

Они заспорили, однако негромко, соблюдая приличия. Дженнак усмехнулся, покачал головой и бросил взгляд на Сидри, который бережно перекладывал светло-зеленые листы, испещренные знаками цвета изумруда. Книга Повседневного, Притчи Тайонела… Есть там и такая: у каждого дерева своя тень, у каждого человека своя судьба… Не о Вианне ли сказано? Или о нем? Сердце Дженнака сжалось.

– Была у меня девушка, – вдруг произнес он, склонившись к уху Чоч-Сидри. – Девушка, чьи волосы черны, как крыло ворона, чьи глаза сияли нежностью, шея казалась стройнее пальмы, а груди – прекраснее чаш из розовых раковин… Что перед ней эта тари, арсоланка? Ничто! Была у меня девушка… И нет! Отняли… Скажи, почему?

Сидри глядел на него с сочувствием; лицо жреца будто бы разом постарело, зрачки расширились, поблекли, и цвет листов Тайонела отразился в них, как в живом зеркале. Прошло два или три вздоха, и он пробормотал, касаясь пальцами зеленых строк:

– Здесь говорится: все на свете имеет свою цену, и за мудрость зрелых лет платят страданиями в юности. Ты не согласен с Тайонелом?

– Согласен. Пусть так! Но здесь еще сказано: за любовь платят любовью. И я готов платить. Только за что? Есть любовь, и есть властолюбие, и различаются они так же, как воля и неволя. Как живой керравао и тот, которого поджаривают на вертеле!

Чоч-Сидри долго молчал, а потом, опустив взгляд, промолвил:

– Она молода, мой господин. Будь снисходителен!

– Вия, моя чакчан, была еще моложе, – ответил Дженнак и отвернулся.

Он был мрачен весь день, спал плохо, и лишь следущим утром, после игры в фасит и беседы с О’Каймором, грустные мысли покинули его.

Тидам, вероятно, подметил эту мрачность и постарался помочь давно испытанным способом: велел растолкать Челери, еще не проспавшегося с ночи, и приказал тому рассказывать истории, да позанимательней. Старый кормчий не имел ничего против: как многие мореходы, он отличался словоохотливостью, и воспоминания о былом, о кораблях, пущенных на дно, о награбленном, проданном и купленном, доставляли ему не меньшее удовольствие, чем слушателям.

Итак, он принялся рассказывать Дженнаку о Море, Заросшем Травой, о Сагрилла-ар’Пеход, куда однажды занесло его корабль и откуда он выбрался самым невероятным образом, загарпунив морского змея. Эта тварь тащила судно от восхода до заката, ибо плыть на веслах или под парусом не представлялось никакой возможности – бурая трава делала воду похожей на густую похлебку, а едкие испарения лишали гребцов силы. Но тут подвернулся змей, и Челери – в те годы еще молодой и отчаянный, не заслуживший жезла навигатора, – метнул в него трезубец, который застрял у самого спинного гребня. Змею трезубец был что укус москита, но бурые водоросли ему совсем не нравились, и он ринулся на восток – даже не разобрав, что тянет за собой драммар, подобно быку, везущему колесницу. И к вечеру он вытащил судно со всей командой в восемьдесят человек и битком набитыми трюмами. Вытащил в чистые воды, а потом…

Тут Челери приступил к описанию, какой величины был морской змей, и рук у него явно не хватало, чтоб обозначить хотя бы клыки и пасть. А потому О’Каймор приказал подать лучшего вина из Ро’Кавары из личных своих запасов. Это помогло, добавив языку Челери красноречия, а рукам – нужной длины, и Дженнак вскоре сумел представить невероятные размеры морского чудища, которые возрастали с каждой опрокинутой чашей, пока змей не протянулся от Острова Туманных Скал до южных берегов Ринкаса.

Забавный вид был у Челери, когда он, привстав на носках, вытягивался вверх, чтоб показать размеры змеиной глотки, или изображал, размахивая резным жезлом навигатора, как рубит привязанный к трезубцу канат! Кое в чем старый разбойник отличался от прочих кейтайбцев – лицо у него было не столь широким, глаза скорее узкими, чем круглыми, а нос на удивление большим и слегка обвисшим. На левой ступне у Челери не хватало трех пальцев, он слегка прихрамывал, но двигался с удивительной ловкостью, а по канату взбирался быстрей молодых; чувствовалось, что пройдет еще немалое время, пока ему понадобится лестница. Дженнаку он напоминал не сову и не жабу, как О’Каймор и прочие кейтабцы, а хищного ястреба преклонных лет, переловившего за свою жизнь тысячи мышей и кроликов. Он и сейчас мог распустить когти и вцепиться в добычу – да так, что не оторвешь! Но за чашей вина хромой кормчий был вполне приятным собеседником – если не считать, что разило от него чесноком и соленой рыбой.

Наконец Челери разделался со змеем и начал рассказывать другую историю– как дрался он в море с тремя купеческими судами, то ли атлийскими, то ли ренигскими, взял хорошую добычу и двадцать пять пленников, богатых купцов, обещавших выкуп; как отправился он к себе на Пайэрт (а был он родом с Пайэрта, чем и объяснялась его необычная внешность), но тут грянула такая буря, что руль треснул, а парус унесло вместе с мачтой – и приземлился он, вероятно, где-нибудь по ту сторону Перешейка. Пришлось идти в шторм на веслах, чтоб держать корабль против волны, но вскоре гребцам стало невмоготу и начали они падать один за другим под скамьи от утомления и жажды. Словом, прямая дорога в Чак Мооль! И не такая уж прямая, ибо у каждого на судне имелось столько грехов, что, очищаясь от них, пришлось бы прогуляться и по раскаленным углям, и по болотам с кайманами, и по долинам с кактусом тоаче. И вот тогда…