Счастливый — и пристыженный ее приветливым тоном я через силу выдавил из себя извинения, прикрывая рукой свою наготу. Потом отворил указанную дверь. Проклятье, там были уже двое, совершенно голые! Я захлопнул дверь. А чернь уже поднималась в дом. Сперва полицейский — легок на помине! — который зарычал: «Где этот парень? Я сообщу обо всем начальству! Дом еще должен быть закрыт!» За ним — толпа. Моя спасительница исчезла. Кровоточащие ступни мои, казалось, весили по полцентнера. С трудом переводя дыхание, я поднялся еще на несколько ступенек и увидел написанное крупными буквами спасительное слово: «Здесь!», выглядевшее как приказ. О небо, ты снова выручило меня! Из последних сил отворил я дверь и запер ее за собой на задвижку. Пока — в безопасности, но толпа уже ломилась в дверь. «Отворяй, отворяй!» — звучал тысячеголосый хор.
Я озирался, как затравленный зверь, и тут меня осенило отчаянное, упрямое решение. Рискуя разбиться насмерть, я протиснулся в узенькое оконце и ухватился рукой за что-то твердое. Верно — проволока, громоотвод! И с удивительной, неожиданной для себя ловкостью я спустился по нему вниз. Кругом ночь и тишина; я рухнул на землю — ноги уже не держали меня.
Я лежал на куче песка. Мусорщик обнаружил меня там во время ночной смены и отвез домой в своей вонючей повозке. Жена наблюдала из окна за моим прибытием. Она провела страшные четверть часа — ровно столько я отсутствовал.
Через несколько дней я увидел на улице стаю собак, игравших пестрым свертком, из которого торчали шнурки с кистями. Я узнал свой старый шлафрок — все это время он скитался по улицам города как бесхозное имущество. После той ночи от моего восторга перед творением Патеры не осталось и следа.
В последующие дни мне было не до подачи жалобы. У нас дома царило уныние. Мои израненные, распухшие ноги были перебинтованы, жена не вставала с постели.
В доме Лампенбогенов со стороны двора была подвальная квартира. Там голодала семья с девятью детьми. Девять детей! Уникальный случай для Перле! Отец семейства был непутевым горлопаном и лоботрясом, жившим на иждивении у своей изможденной, вечно беременной половины. Теперь мы пользовались ее услугами, так как обезьяна появлялась у нас лишь изредка, да и то по вечерам. Зато это были приятные часы. Обезьяна присаживалась на кровать к моей жене, брала задними лапами ее вязальные спицы и начинала быстро вязать. Одновременно с этим она увлеченно листала старый номер «Зеркала грез», держа его в передних лапах.
Наша новая домработница часто приводила с собою двух старших девочек, и я могу подтвердить наблюдение моей жены, что у детей, родившихся в стране грез, недостает ногтевого сустава на большом пальце левой руки. Аналогичный дефект был у дочурки моего редактора и даже у обоих сыновей его превосходительства регирунгспрезидента. Таким образом, семья славной госпожи Гольдшлегер была лишена целых девяти ногтевых фаланг.
Как только я смог выходить, мой первый визит был к врачу. Мне крайне не нравился учащенный и неровный пульс моей жены. Я уже неоднократно подумывал о том, чтобы вызвать врача, тем более что Лампенбоген как владелец дома появлялся здесь довольно часто. Но я с давних пор питал недоверие к врачам, а в этой ненадежной стране осторожность была вдвойне уместна. «Врач — это такой же работник, как любой другой, — рассуждал я. — Если человек закажет сапожнику пару сапог, а тот потребует плату, не сдав работу, его просто поднимут на смех. А вот врачу мы должны платить, даже если он ничем не помог, даже если он только навредил больному». Лампенбоген был богатым человеком, у него была прекрасная вилла, красивая жена, экипаж. Доходный дом приносил ему изрядный куш, а потому не было ничего удивительного в том, что он так растолстел и разжирел. Везет же людям! Правда, жена его, как говорили, была весьма легкомысленной особой. А я со своими тощими костями…
И вот этот доктор вступил в нашу квартиру, словно ходячий квадрат, закутанный в меха. Пока он осматривал жену, я дивился на его загривок; «хороший кусок для жаркого!» — плотоядно думал я. Он порекомендовал перемену климата: нам следовало несколько недель провести в горах. Мое состояние ему тоже не понравилось. Когда я возразил, что прежде хотел бы повидать Патеру, он бросил: «Оставьте эту затею!» — и вышел вон.
Наша крохотная экспедиция была готова к отправлению. Госпожа Гольдшлегер толкала мою жену перед собой на кресле каталке. У здания почты на площади ждали многоместные экипажи: нас загрузили. Раздался щелчок кнута. Обернувшись, я успел различить колышущийся живот госпожи Гольдшлегер и прощальную улыбку на ее некрасивом лице.
Сразу за окраиной Перле мы пересекли железную дорогу. Мы рассчитывали остановиться в маленьком горном селении, где нам было обещано удобное проживание в доме лесника. Дорога — весьма запущенная — вилась серпантином среди пользующихся дурной славой болот. Мы также миновали развалины какого-то древнего города. Несколько пеликанов были единственными живыми существами, которые нам встретились. После этой пустынной глуши потянулась более населенная местность. Обширные пастбища, картофельные поля, даже виноградники. Когда мы проезжали мимо крупных крестьянских усадеб с почерневшими от старости соломенными крышами, на нас вовсю глазели их обитатели, иные махали нам рукой в знак приветствия. Мужики, одетые в кожаное, сидели на деревянных скамьях, некоторые выстрагивали фигуры из дерева — такие же угловатые, как они сами. И хотя многие из них походили на животных, все же они казались мне куда симпатичнее горожан. Они не выглядели такими издерганными и затравленными. Из этих мест вели свое происхождение странные мистические обряды, здесь им продолжали неукоснительно следовать.
Дорога раздвоилась: на перепутье стояла часовня, полностью расписанная фресками: над ней, словно указательный палец, возвышалась тонкая башенка. «Дорога направо — к большому храму!» — сообщил нам почтальон, указав кнутом направление.
Мы въехали в узкую долину. Высоко среди отвесных скал виднелись серые хижины, где, как я слышал, жили аскеты — отшельники.
Постепенно темнело, облака опускались все ниже, собираясь в серо-бурые комья, как перед грозой. Ландшафт был торжествен и грандиозен в своей монотонности; мы находились у подножия Рудной горы в местности весьма опасной в иные времена года из-за сильных электрических разрядов. Как раз сегодня напряжение было высоким, и мы заметили шаровые молнии, катившиеся по куполу горы, насыщенной металлом. «Гора почти вся из железа!» пояснил нам почтальон. Что самое примечательное: на ней не было ни кустика, хотя бы сухого, ни даже чахлой травинки. Темно ржавой громадой загораживала она долину.
Внезапно моя жена отказалась ехать дальше: горный воздух действовал на нее еще хуже, чем городской, она не верила, что такой отдых на природе прибавит ей здоровья. Я был того же мнения; в насыщенной электричеством атмосфере мои волосы шевелились и трещали. Разумнее всего было как можно скорее вернуться. Я теперь уже жалел, что потащил сюда жену. Мы высадились у придорожной гостиницы и стали ждать обратного транспорта. Хозяева позаботились о больной и помогли ей при посадке. Мы двинулись в обратный путь. Ночь настигла нас у болот. С них поднимались гнилые, удушливые испарения. При свете экипажного фонаря я разглядел несколько мусульманских могил — наполовину погруженные в пузырящуюся тинистую воду надгробия с изображенными на них тюрбанами. Сырость затрудняла нам дыхание. Со всех сторон слышались шорох и шуршание — то шевелились болотные демоны. Мою жену знобило, она вся прижалась ко мне. Когда мы въехали в город, было два часа ночи. Теперь я знал, что привез домой смертельно больную.
На другой день я пытался разыскать врача, чтобы рассказать ему о нашем неудачном предприятии. На вилле его не было. По пути домой я обратил внимание на двоих мужчин. Они следовали за дамой, которая свернула передо мной на Длинную улицу. Я узнал их: это были мой сосед — студент — и де Неми. Оба, кажется, только теперь заметили, что преследуют одну и ту же цель. На моих глазах дело дошло до стычки. Не могу сказать точно, с чего она началась. Я видел только, как они вместе вошли в темный подъезд дома, из которого в следующий миг вылетела шляпа студента. Она шлепнулась прямо в уличную грязь. Чтобы остаться неузнанным и не помешать соперникам, я резко ускорил шаг и перешел на другую сторону улицы. Преследуемая дама стояла как раз там, перед окном платной библиотеки. Мне показалось, что я где-то уже видел ее. Она была высокого роста, одета весьма элегантно; ее каштановые волосы были собраны в тугой толстый узел на затылке. Лица ее я не видел. Видимо, она не заметила, что на нее охотились двое мужчин, потому что спокойно повернулась и направилась обратно, навстречу мне. Я узнал ее: госпожа Мелитта Лампенбоген — и подивился ее безупречной, легкой походке. И тут я встретил ее взгляд… я смотрел в белую пустоту… как удар по мозгу… это были глаза той старой нищенки'.
