Белл бегом пустился назад, оставив ворота открытыми для прохода войск. Светлая точка фонаря исчезла за холмами. Белл в считанные минуты добрался до своего локомотива. Таможенники как истинные сыны архива не заметили происшедшего.
Американец вел паровоз обратно, беспрестанно вороша угли в топке; длинная полоса пламени, вырываясь из дымовой трубы, летела через темную пустошь. Предприимчивая смелость Америки победила. Ликующий Белл включил сирену; пронзительно и болезненно-жалобно зазвучал ее голос во мраке. «Теперь мы наведем порядок в этой стране!» — уверял он себя. Между тем его распухшая рука продолжала саднить все сильнее. Тщетно пытался он утишить боль путем втирания машинного масла. Впрочем, это не мешало его победной радости.
В стороне Перле небо начало краснеть — яркое сияние быстро усиливалось, расползалось по облачной гряде и вскоре заняло весь горизонт. Американец с тревогой смотрел на это новое зарево. Между тем ржавая махина неслась по морю грязи, не снижая скорости. Черные носовые волны, которые она поднимала перед собой, обдавали машиниста грязными брызгами. У его ног извивались половинки попавшей под колеса змеи, залетевшие вместе с водой. Горячие зольники, наполовину погруженные в воду, шипели в грязной влаге, манометр показывал 99, котел мог в любой момент взорваться. Чтобы задержать избыточный пар, американец с помощью громадных клещей закрыл клапан.
Когда впереди показался вокзал, Белл затормозил, в нетерпении спрыгнул с паровоза и, бросив его на произвол судьбы, помчался в город.
Там все было залито ярко-красным светом — горел архив. То и дело происходили маленькие пыльные взрывы — пламя подбрасывало высоко в воздух горящие клочья бумаги, разлетавшиеся над домами, словно огненные птицы. Жаркие улицы были запружены громко воющим и хохочущем людом.
Американца охватил озноб, он был вынужден присесть на горку камней. Тихо и устало выдохнул он слова: «Патера оставляет своему наследнику одни испражнения».
Когда пылал архив со всеми его сокровищами, я сидел на своем любимом местечке у реки, в волнах которой отражалось зарево на небе. Невиданные события последних дней, свидетелем которых я стал, вывели меня из апатии. Я чувствовал, что мое застывшее сердце оттаивает, — сверхчеловеческие напасти, обрушившиеся на жителей города, угнетали меня. Я уповал на смерть, в каком бы образе она ко мне ни явилась. То, что этой безумной ночью все должно кончиться, казалось мне решенным делом. Но почему судьба медлит, превосходя самое себя в нагромождении мучительнейших истязаний?
Очередным бедствием были массовые расстройства зрения. Сперва человеку казалось, будто все предметы окружены радужным свечением. Позднее в его глазах смещались все нормальные пропорции: маленькие домишки казались высокими как многоэтажные башни; ложные перспективы путали и внушали страх — людям казалось, что они заперты, когда на самом деле это было не так. Им чудилось, будто здания нависают над улицами или с трудом удерживаются на узких фундаментах. Встречные пешеходы в их глазах двоились, троились, превращались в целые толпы. Люди поднимали ноги, чтобы перешагнуть через воображаемое препятствие, становились на четвереньки, когда им впереди мерещилась пропасть.
Продолжались массовые самоубийства. Преследуемые и загнанные, жители города становились безвольными жертвами видений, в которых получали приказ на самоуничтожение. Если в их головах и оставались какие-то мысли, то настолько запутанные, что многие из них, вероятно, даже не почувствовали горечь своих последних часов.
Неожиданно город облетела весть: к народу выйдет сам Патера! Четверо слуг вынесли его в паланкине на рыночную площадь. С остроконечной тиарой на голове, в мантии из зеленого бархата, богато расшитой жемчугом, он благословлял народ, словно кардинал. Увидев его, американец вооружился булыжником и, как сумасшедший, ринулся на повелителя. Разбитая корона полетела в пыль. Голова — голова восковой фигуры — разлетелась как яичная скорлупа, глаза оказались стеклянными шариками, заполненными ртутью, роскошные одежды были набиты соломой — великий мистификатор, ничего не скажешь!
Военные давно отстреляли свои патроны. Солдаты в грязных красных брюках побежали с винтовками наперевес на беснующуюся толпу оборванцев. Подогретые шнапсом, они не знали пощады. Американец присоединился к солдатам, которые после известия о восковой фигуре встретили этого горделиво выступающего человека ликующими возгласами. Архив, почта, банк вовсю продолжали пылать, из-за чего на улицах было светло как днем.
Из Французского квартала, который был расположен на возвышенности, медленно, подобно потоку лавы, надвигалась каша из грязи, нечистот, свернувшейся крови, кишок, трупов животных и людей. Оставшиеся в живых топтались по этой мешанине, переливающейся всеми цветами тления. Люди бессвязно лепетали, будучи не в состоянии выразить элементарных мыслей; они утратили дар речи. Почти все были обнажены, мужчины как более крепкие сталкивали женщин в поток мертвечины, и те захлебывались ядовитой жижей. Огромная площадь походила на гигантскую клоаку, в которой люди из последних сил душили и кусали друг друга — и гибли один за другим.
Из оконных проемов свисали окоченевшие тела бездыханных зрителей, в чьих потухших глазах отражалось это царство смерти.
Неестественно вывернутые руки и ноги, растопыренные пальцы и сжатые кулаки, раздутые животы животных, конские черепа с высунутыми меж желтых зубов вздутыми синими языками — фаланга смерти безостановочно двигалась вперед. Ослепительное зарево пожаров ярко освещало этот апофеоз Патеры.
Синеглазых не коснулись столичные перипетии. Они спокойно наблюдали за городом из-за реки. Впрочем, и у них похоже, что-то происходило, так как они выставили перед своими своеобразными жилищами большие котлы и хлопотали возле них днем и ночью. Видимо, они что-то варили. Ветер доносил с другого берега едкий, дурно пахнущий дым, от которого першило в носу. Вскоре эта вонь превратилась в благоухание. Синеглазые, обычно такие серьезные и задумчивые, теперь плясали вокруг котлов и пели монотонные, тягучие хоры. Банды из города хотели проникнуть туда. Уже давно ходили слухи, будто в предместье не так сильно страдают от насекомых и грязи. Но мост обрушился, и его обломки унесло течением. Лодок больше не было, а попытка перебраться вплавь была равносильна самоубийству.
Я сидел у берега на одном из быков моста. Уже не в силах выносить эти сцены, превосходившие все из виденного ранее, я намеревался покончить с собой и смотрел, словно зачарованный, на мутные волны, которым суждено было стать моей могилой. Это должно было произойти уже в следующее мгновение. У меня было ясное предчувствие, что мне предстоит нечто грандиозное. Медленно, очень медленно начал я соскальзывать вниз — это было как во сне!
В воде с клокочущим рокотом образовалась зияющая воронка; черная дыра втягивала в себя реку! Обломки мельницы, еще продолжавшие тлеть, погрузились в воду, с шипением выпустив густые клубы белого пара.
Дома на Длинной улице обрушились, и поэтому я мог наблюдать за дворцом, который прежде не был виден с этого места. Его громада, освещенная алым заревом, величественно возвышалась над развалинами города. Я подумал: сейчас зазвучат трубы, и начнется Страшный суд. Река Негро бушующими водопадами низвергалась в жадно раскрытую пасть черной пучины. Рыбы и раки барахтались в тине и оставались висеть на водяных растениях.
Тут я заметил на противоположном берегу маленькую группу людей, направлявшуюся в мою сторону через песчаное ложе реки: синеглазые! Они миновали меня, опустив головы. Впереди — сгорбленное существо с таким морщинистым, словно изрезанным лицом, что казалось, будто ему тысяча лет. Необычайно высокий лоб обрамляли гладкие серебристые пряди. На мгновение мне даже показалось, что это женщина. Потом другие! Все как один высокие и худощавые. Последний, поменьше ростом и с очень прямой осанкой, оглянулся на меня, и я увидел самое красивое лицо, какое только встречал в своей жизни, за исключением лица Патеры. Идеально округлая голова была словно сделана из фарфора. Лицо — с тонкими, почти прозрачными крыльями носа и узким, слегка вдавленным подбородком — могло принадлежать утонченному маньчжурскому принцу или небожителю из буддийской легенды. Гибкие длинные конечности свидетельствовали о высочайшем развитии расы. Волосы были полностью выбриты, и кожа выглядела абсолютно гладкой. Он скользнул по мне неописуемым взглядом своих голубых глаз. Это не могло служить знаком отказа, и я последовал за ним.
