Такие опасения у меня тоже были. Девушка была в очень плохом состоянии. Но не один врач не скажет такого своей беременной пациентке.

— Господи! Маша, что ты говоришь!

— Знаю точно. Вижу во сне ту бабку постоянно.

— Какую бабку?

— Она сказала мне, что уже не поможет.

— Маш, ты сейчас о чём? Я тебя не понимаю.

— Я знаю, что у меня будет сын. Возьмите его себе, пожалуйста.

— Маша, успокойся. Сама вырастишь своего ребёнка, и всё будет хорошо. Иди, отдыхай, не нужно волноваться.

Она заплакала.

— Пожалуйста, возьмите его. Я не хочу, чтобы он рос в детском доме, а сама вырастить его точно не смогу. Пожалуйста, что вам стоит? Я видела вашу машину и одеты вы дорого, в деньгах точно не нуждаетесь, да и своих детей нет. Пожалуйста.

— Маша успокойся, нам не нужно, чтобы у тебя опять поднялось давление.

— Обещайте!

— Маша, пойдём я тебя в палату провожу. Утро вечера мудренее, завтра поговорим.

— Я письмо сыну написала. Отдадите ему, когда он вырастет?

Она не слышала меня и продолжала настаивать на своём. Маленькая, худенькая, со светлыми от природы волосами, в штопаном халате, сердце кровью обливалось смотреть на неё и видеть, как она плачет. Но самое страшное, что я знала, что сына ей не растить, по всем медицинским показателям таких перспектив у неё не будет точно!

— Маша.

— Пожалуйста, возьмите его.

— Хорошо, я подумаю.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Она сказала, что я вас сразу узнаю. Я поняла это, когда увидела вас впервые. Старушка была права.

— Пойдём, я провожу тебя в палату, а завтра мы с тобой поговорим.

Утром я собиралась домой после ночной смены, и она пришла ко мне в кабинет.

— Вы ведь возьмёте его верно?

— Я подумаю.

— Нет времени думать! Обещайте! Я скоро умру!

— Маша, перестань так говорить.

— Да вы и не хуже меня знаете, что я умру.

— Маша, пожалуйста, мне не нравится такой настрой. Думай о хорошем, и всё будет хорошо.

— Обещайте! — она схватила меня за руку, но агрессии в её поведении не было. Глаза девушки были наполнены слезами, отчаянием и болью. Она молила!

Слова слетели с губ, а позже пришло осознание сказанного.

— Обещаю! Я возьму его себе.

Маша умерла! Я ушла с той работы. Мы купили другую квартиру и переехали. Никто не знал, что Глеб не наш, только твои родители.

Я уже вовсю стирала слёзы со щёк, история родной матери Глеба пронзила меня насквозь. Этим и объясняется тот факт, что Глеб совершенно не похож на своих родителей. Они невысокие, светловолосые, оба с серыми глазами. Глеб же их полная противоположность очень высокий, крупный, смуглый, чёрные волосы и глаза. И чётко прослеживается смешение кровей. Но почему же, мне никогда не приходила в голову эта мысль? Сейчас, зная правду и глядя на его семью в жизни, и не найдёшь ни единого внешнего сходства. Да его и не может быть!

— Я приводила Глеба на могилу Маши каждый год, на день её рождения. Мы приносили ей белые розы и шоколадку «Аленка», она её обожала, была жуткая сластёна. Я говорила ему, что это моя подруга. Глеб взрослел, но каждый год на день её рождения я просила его сопровождать меня на кладбище, это стало традицией. Я надеялась, что однажды он спросит, почему она умерла в день его рождения? Тогда бы я открыла ему правду. Но он не спрашивал, просто молча стоял рядом. И даже ни разу не взглянул на выбитую на надгробье дату смерти его матери. Мы с Вовой не могли решиться сказать, что он приёмный. Сначала собирались рассказать на его восемнадцатилетние, но он стал таким вспыльчивым и эмоциональным, что мы побоялись навредить ему психологически. Так и не смогли признаться. А потом я увидела твой альбомчик с вашими фотографиями и поняла, что вы влюблены друг в друга, отчаянно боритесь со своими чувствами, делаете вид, что ничего не происходит, пытаясь убежать от реальности. То, как он всегда смотрел на тебя, спрашивал о тебе, то, как ты на него смотрела. Раньше я не предавала этому значения, пока не полистала твои фотографии. Именно потому, что он был влюблён в тебя, и думаю, уже очень давно, он не строил ни с кем никаких отношений. Скрыл от нас даже беременность Ирины. Тайна, которую мы хранили, измучила его, да и тебя, — она замолчала. — Как давно ты влюблена в него?

— В Испании я поняла, что он привлекает меня не как брат.

— И он? Тоже с тех пор?

— Да.

— Господи! Сколько лет прошло, — она закрыла лицо ладонями и потёрла глаза наполненные слезами. — Он никогда не простит меня за ложь!

Самое странное, что я была согласна с ней, не думаю, что Глебу будет просто простить обман. Да и сама я чётко понимала, знай мы, что он приёмный сын, сколько всего можно было бы избежать. Я бы никогда не попала в ту ситуацию, в которой была. Сколько пролитых слёз, бессонных ночей, переживаний и боли?! Боже! Мы оба могли бы прожить последние десять лет совсем по-другому. Осознание того, через что я прошла, бегая от Глеба, приводило в ужас. Слезинка скатилась по щеке, и мне стало безумно обидно за потраченные впустую годы, за ту боль, отчаяние и безысходность, что я пережила, за ту боль, что пережил Глеб! Ложь, любая и во всех её проявлениях, всегда останется только ложью! Она не может оправдать ничего!

Мы обе плакали, она обняла меня, а я её. Потом она спросила:

— Давно вы вместе?

— С тех пор, как я вернулась из Гонконга.

— Я так и подумала.

— Это так заметно?

— Мне заметно. А то, как он вёл себя в последний раз за обедом, подтвердило мои догадки окончательно. Даже Вова заметил, что Глеб ведёт себя с тобой по-другому. Я уже опасалась, что он набьет физиономию Кириллу, а тот, как специально, его дразнил, — она тяжело вздохнула. — Ладно, пойду. Скоро мужчины вернутся, нужно приготовить что-нибудь поесть.

— Я помогу.

— Ты же душ хотела принять. Забыла?

— Позже приму.

— Тогда пойдём.

Мы спустились вниз и стали готовить обед. Крестная рассказывала о своей молодости и детстве Глеба. Мужчины приехали раньше, чем мы ожидали, и принять душ мне не удалось. Все вместе мы сели обедать.

За столом было такое напряжение, что его можно было потрогать рукой. Каждый из нас гонял свои мысли. Тетя Света с дядей Вовой были в ожидании непростого разговора с сыном. Глеб был по-прежнему зол на меня, что мы скрываем наши отношения. А я не могла отойти от услышанной исповеди.

— Марина, уберёшь со стола? — крёстная встала и взглядом дала понять мужу, что час «Х» настал.

— Конечно.

Глеб пока ещё ничего не понял.

— Сынок, пойдём в гостиную, нужно поговорить.

Он вопросительно посмотрел на вставших из-за стола родителей, потом на меня.

— Что-то случилось?

— Нет. Просто нам нужно побеседовать.

— А что на кухне нельзя? — его голос был слегка раздражён.

— Глеб! — я подала голос, встала из-за стола, направилась к посудомойке и занялась посудой.

— Идём, сын, — дядя Вова показал, что разговор не терпит отлагательств, и семье требуется уединение.

На выходе из кухни Глеб бросил на меня вопросительный взгляд, на который я ответила ему легкой улыбкой.

Они закрылись в гостиной, я убрала посуду и поднялась наверх.

Я стояла под душем и струи теплой воды стекали по телу, а из глаз полились слёзы. Что это были за слёзы? Что они символизировали? Я была счастлива от того, что мы не родственники! Мы больше не брат с сестрой. Нашему ребёнку ничего не грозит. Какое облегчение! Я провела рукой по животу, в котором уже жила новая жизнь, созданная по любви и страсти. И хотя мы не планировали пока что детей, я знаю, что Глеб будет рад. Особенно теперь, когда стало известно, что мы не родственники. Но воспоминания ушедших событий, через которые мне пришлось пройти в поисках освобождения от своих чувств, давили тяжким грузом. Патрик, наркотики, кровь я не увидела бы всего этого, если бы знала правду. Смерть дочки Глеба! Её можно было бы избежать! Мы с Глебом были бы уже давно вместе, если бы знали что не родственники! Но ничего уже не изменить! Возможно, мы должны были пройти этот путь, чтобы ценить настоящее и наше будущее, держаться друг за друга крепче и не выпускать?! В любом случае, я была благодарна Богу за то, что мы вместе! И чувство облегчения от раскрывшейся правды стало наполнять меня свободой и легкостью. Я люблю Глеба, а он меня, и больше нет никаких препятствий, чтобы нам не быть вместе!