С другой стороны, и немало диссидентов воспользовались одновременностью обоих движений, воспользовались эмиграцией как бегством с поля боя, для личного спасения. Под то были подведены и теоретические основания: «Всякий честный человек в СССР – неоплатный должник Израиля, и вот почему… Эмиграционная брешь, пробитая в железном занавесе благодаря Израилю… обеспечивает тыл тем немногим людям, которые готовы противопоставить себя бездушной тирании КПСС и отстаивают права человека в СССР. Отсутствие «запасного выхода» самым губительным образом сказалось бы на нынешнем демократическом движении»[1472].

Надо признать: объяснение – весьма циничное, и довольно дурная услуга диссидентству. – Оппонент подмечает натяжку: так «эти «противники» [КПСС] играют в довольно странную игру: они начинают участвовать в демократическом движении, будучи заранее уверенными в существовании «запасного выхода». Но этим они демонстрируют временный и непоследовательный характер своей деятельности. Имеют ли право потенциальные эмигранты говорить о переменах в России, а тем более – от имени России?»[1473]

Один диссидентский фантаст (в будущем, в эмиграции, православный священник) предлагал и такое построение: что еврейская эмиграция производит «революцию в сознании советского человека», «еврей, борющийся за право выезда, превращается в борца за освобождение» всеобщее… «Еврейское движение становится той социальной железой, которая начинает выделять гормоны правосознания», стало «своего рода ферментом постоянного взращивания диссидентства», «Россия «пустеет», мифологическая до тех пор «заграница» заселяется своими людьми», «еврейский Исход… постепенно выводит советскую тоталитарную Московию на просторы свободы»[1474].

Такой взгляд был готовно усвоен и годами громко возглашался: «право эмиграции – первейшее из прав человека»… Хором и многократно повторялось, что это – «вынужденное бегство», а «утверждения о привилегированном положении евреев в смысле отъезда – кощунство»[1475].

Да, спасаться с корабля на лодках – конечно, вынужденное действие. Но иметь лодку – огромная привилегия. И после изнурительного советского полувека – у евреев она вдруг оказалась, а у остальных – нет. Более чуткие выражали совестливое чувство: «Можно бороться за репатриацию евреев – это всем понятно, можно бороться за право эмиграции для всех – это тоже понятно, но нельзя… бороться за право эмиграции, но почему-то только для евреев»[1476]. – Вопреки умилённым теоретикам эмиграции, что и все советские люди таким образом обживали заграницу и через это чувствовали самих себя в СССР свободнее, – как раз напротив: советские люди теперь почувствовали себя ещё более в безвыходьи, ещё более обманутыми и рабами. – Среди эмигрантов были и такие, кто понимал: «Коварнейший момент всей этой ситуации – тот, что уезжают евреи. Вопрос нелепым образом обернулся чем-то вроде проверки подлинности»[1477].

Вот именно. Но в самоослеплении – не заметили того.

А что было думать остающимся жителям «тоталитарной Московии»? Разброс тех настроений велик, от народного раздражения (вам, евреям, можно, а нам нельзя…) – до интеллигентского сокрушения. Его выразила Л. К. Чуковская в разговоре со мной: «Уезжают десятки драгоценных людей, без которых разрываются важные для страны внутренние человеческие связи. Рвутся узлы, образующие ткань культуры».

Как мы только что и прочли: «Россия пустеет»…

Об этом Уходе читаем вдумчивое размышление эмигрировавшего еврейского автора: «Еврейство России проделало беспримерный опыт слияния с русским народом и русской культурой, вмешалось в судьбу и историю России и, внезапно оттолкнувшись, как отталкиваются от одинаково заряженного тела, ушло». (Меткость и глубина сравнения!) «Самое поразительное в этом Уходе – его добровольность в момент наивысшей ассимиляции… Патетический характер российской алии 70-х годов… Мы не были изгнаны из страны королевским указом или решениями партии и правительства и не спасались бегством от захлёстывающей ярости народного погрома… этот факт не сразу доходит до сознания участников исторических событий»[1478].

А между тем несомненно – еврейская эмиграция из СССР открывала крупное всеисторическое движение. Начало Исхода – отчерчивало двухвековую эпоху принудительно-совместной жизни евреев и русских. Отныне каждый российский еврей обретал волю сам решать: жить ли ему в России или вне её. Ко второй половине 80-х выезд в Израиль стал вполне свободным, уже не требовал борьбы.

Всё произошедшее за два столетия с еврейством в России – и черта оседлости, и выход из её прозябания, и расцвет, и возвышение в крути российской власти, и новое стеснение, и потом Исход – не игра случайных стечений на окраине истории. Еврейство закончило круговой цикл распространения вокруг Средиземного моря, вплоть до востока Европы – и теперь двинулось в возврат на свою исходную землю.

И в том цикле и в разрешении его – проглядывает надчеловеческий замысел. И, может быть, нашим потомкам предстоит увидеть его ясней. И разгадать.

Когда и как началось это необыкновенное положение евреев как «всюду гостей»? Широко утвердилось в людском сознании, что многовековое еврейское рассеяние началось с разрушения Иерусалима Титом в 70 г. по Р.Х.: и вот, насильственно лишённые родной земли, с тех пор евреи вынужденно скитаются по всему миру. Но нет – «громадное большинство евреев уже тогда жило в рассеянии; в Палестине оставалось едва ли больше восьмой части народа»[1479]. Начало еврейского рассеяния гораздо древнее: «уже в эпоху Вавилонского плена [VI в. До Р.Х.], а вероятно, даже и раньше, евреи были по преимуществу народом рассеяния; Палестина была только религиозным и отчасти культурным центром»[1480].

Рассеяние евреев было предсказано уже и в ранних книгах Библии. «А вас рассею между народами» (Лев. 26:33). – «И рассеет вас Господь по всем народам, и останетесь в малом числе между народами» (Втор. 4:27).

«Лишь незначительная часть евреев вернулась из [вавилонского] плена, «многие остались в Вавилоне, не желая бросить имущества». Образуются и другие большие поселения вне Палестины, «евреи оказываются в большом числе… в крупных торгово-промышленных центрах древнего мира» (например, в Александрии при Птолемеях евреи составляли 2 /5 населения). «Это были, преимущественно, торговцы и ремесленники»[1481].) – Еврейско-эллинистический философ Филон Александрийский (умер в середине I в., за 20 лет до разрушения Храма) свидетельствует: «Своей метрополией [евреи] считают Священный Город, в котором находится святой храм Всевышнего Бога; но родиной своей они считают те страны, которые достались им, как местожительство, от отцов, дедов, прадедов и ещё более древних предков и в которых они сами родились и были воспитаны»[1482].

Михаил Гершензон, размышляя над судьбами еврейского народа после Вавилона, писал: евреи «уживались на чужбине, а не тянулись на старую родину, как можно было бы ожидать». «Вспомните: ещё Иудейское царство стояло, а уже большая часть евреев была рассеяна по всем странам Востока; ещё второй храм красовался во всей славе, а на улицах и в домах Иерусалима уже не слышно было библейского языка: весь народ говорил по-сирийски или по-гречески». Уже тогда у евреев как бы было сознание: «не надо дорожить народной независимостью, надо учиться жить без неё, под чужой властью; не надо быть прикреплёнными ни к одному месту, ни к одному языку»[1483].