Борис распахнул дверь на лестничную площадку, схватил «тетю Лизу» за шиворот, выволок и перебросил через перила.

— Катя! Никто до тебя не смеет пальцем дотронуться! Поняла? Он будет убит на месте! Мною!

Дочь поняла, что папа не шутит, но не испугалась, потому что в ее представлении «убит на месте» вовсе не означало абсолютную кончину. И она спросила:

— А ты можешь попросить тетю Лизу дочитать мне сказку про Карлсона?

Сказку читал сам Боря. Тетя Лиза осталась жива. Сломала обе ноги и три позвонка, пыталась подать в суд, но ей популярно объяснили, что инвалиды дышат кислородом, а покойникам сие не дано.

Харитон Романович, дожидавшийся Борю, который укладывал дочь (теперь их свидания происходили в кабинете), велел записать адрес новой няни:

— Троекуровское кладбище, колумбарий…

— Мою дочь мертвецы воспитывать не будут! — рявкнул Боря.

— Сие и невозможно, — задумчиво проговорил Харитон. — Хотя… странная девочка… нет, конечно, и боги ошибаются, а также в игры играют. Играют? — спросил он Борю, словно у того был ответ.

Общение с покойниками обернулось для Бори большой пользой. Но он решительно не желал, чтобы Катя зналась с мертвяками!

— У нее воображение! — Боря волновался и заикался. — Во-воо… Ну, ты, труп, понял? Она мечтает! Она это… сказку сочинила, сейчас мне рассказывала, как Чебурашка подружился с Карлсоном. Сейчас рассказывала! — повторил Боря.

— Не кипятитесь, юноша!

— На, выкуси, падаль! — Боря скрутил фигу, покрутил перед носом Харитона и ткнул в гуттаперчивое лицо. — Убил бы тебя!

— Опоздал. Фу, какие манеры! Учишь, учишь тебя… Быдло! В навозе родился, в гробу вонять будешь!

— Но ты-то свое отвонял. Тебя уже черви съели.

У них нередко случались подобные неаристократические беседы. Боря понимал, что кипятится понапрасну, что Харитону в удовольствие лишний раз исторгнуть желчь, но ничего поделать не мог, только давил на самое больное: ты труп, а я пью чай и баб имею.

— Хватит базара! — первым пришел в себя Боря. — Что с моей дочерью?

— Говорю же, не знаю! И никто не знает.

— А боги?

— Помолись им, спроси! — издевательски усмехнулся Харитон Романович.

— Слушай внимательно, покойник! Или ты сейчас мне объясняешь все про дочь, или я с тобой больше дела не имею.

— Без нас ты ноль!

— Уже не ноль! И неплохо проживу, знаю. А вы — к едрене фене! С феней на небесах или в кочегарке, где вы там обитаете, и ведите беседы.

Харитон Романович любил актерствовать, кривляться, от елейного тона переходить к черному мату, от благодушия к сарказму, от высоких размышлений к похабному цинизму. Наверное, настоящим (насколько настоящим мог быть мертвец), искренним он выступал в темной фазе, когда пульверизатором разбрызгивал вокруг яд. Но теперь испугался — увидел, что Боря не шутит. Заюлил, как трусливая собака, которой наступили на хвост.

— Не знаю, голубчик! И поклясться нечем. Ну не жизнью ведь, ха-ха. И слов не подобрать… вот, например, амфибия. Она и в воде и на суше дышит… нет, не то… Переводчик? Есть два народа, два языка, а третий как бы переводчик… нет, опять мимо! Ну, не знаю! — Харитон почти верещал.

— Поставим вопрос по-другому. Что угрожает моей дочери?

— Насколько я информирован, ничего, кроме детских инфекций, вроде ветрянки.

— Сколько она проживет?

— Понятия не имею. Биологически — за сотню лет, но пьяного водителя, который может задавить ее на улице, извини, остановить не могу.

— Пьяных водителей не будет, — решительно заявил Борис. — К Кате могут прийти покойники… даже… например… мама?

— Пока твою дочь не… пока она… слово забыл, вылетело, из-за редкого употребления. Девственна! Вот! Пока она в девах, бояться нечего.

— Такой она будет всегда.

— Ну да! — ухмыльнулся Харитон Романович. — Как же! Любящий папочка думает, что его доченька всю жизнь будет в куклы играть. Не зеленей, спокойно! Мы и так много времени потеряли, тебе скоро спать. Эх, что может быть лучше сна после тяжелого дня? Постельная утеха — это ведь не про баб или не только про них.

— Короче!

— Нам давно уже пора заняться валютными операциями, переводить рублики деревянные в зелененькие доллары. Два типуса, наш валютчик известный и американский брокер, ждут не дождутся встречи с тобой. Но вначале твои, кормящий отец, скорбные дела. Няня. Повторяю, Троекуровское кладбище, колумбарий. Да не мертвая! Нормальная живая тетка, не старая, образование педагогическое, морально кристально чистая, без вредных привычек и матримониальных планов, чадолюбива в последней степени. У нее ребенок умер, подробности опускаю. Каждый день приезжает на кладбище и стоит свечкой в колумбарии. Пока окончательно не свихнулась, бери ее. Лучшей няни не найдешь. А теперь к делу! Вопрос первый: чем доллары лучше рублей и других бумажек стран социалистического содружества?..

Боря приехал на кладбище, легко нашел колумбарий и сразу увидел женщину, о которой говорил Харитон Романович. Середина рабочего дня, кроме нее, никого у колумбария нет. В темном пальто, черном платке, руки по швам, стоит приклеившись взглядом к мраморному прямоугольнику на стене с детской фотографией и букетиком пластиковых цветов на маленькой полочке под плитой. Сама как памятник — будто вечно тут стоит и останется навсегда.

— Почему ребенка не хоронили, а сожгли и в стенку? — спросил Боря.

С таким же успехом он мог бы обращаться к статуе.

— Отвечайте, когда я вас спрашиваю! — Боря повысил голос.

Она повернулась к нему. Лицо сухое, без слез, взгляд совершенно отсутствующий, не из этого момента жизни, как пожелтевший снимок из старого альбома. Несколько секунд смотрела на Борю, но не видела и не слышала, понял он. Боря по себе подобное знал: Лора умерла, весь мир перешел в параллельную плоскость. Будто ты сидишь, а перед тобой, сзади, по бокам — мимо — несутся поезда. Люди в них беззвучно разевают рот, смеются, едят, пьют, стелют постели — живут своей, недоступной ему жизнью, да и не желанной.

Боря не испытывал сострадания к женщине, только подумал: «На могиле Лоры я ни разу не был. Наверное, там травы по пояс, все заросло. Ну и черт с ним!» Общаясь с покойниками, к земной кладбищенской атрибутике он относился с презрением.

— Пойдемте! — Борис взял женщину за руку и потянул за собой. — Вы мне нужны.

Она покорно подчинилась, не вырывалась, шагала рядом. Для нее не существовало опасностей. Если этот человек ее убьет, он только облегчит страдания.

Борис открыл заднюю дверцу служебной «Волги», посадил женщину, сам сел рядом с водителем и назвал домашний адрес. В машине не разговаривали. Борис злился, что снова вынужден отдавать дочь в руки чужой женщине. Без нянек не обойтись, как ни крути. Но ни одна из нянек недостойна прикасаться к Кате, поэтому в душе он их ненавидел. Эту рекомендовал Харитон Романович. Его характеристикам можно верить. Злобный мертвый старикашка ни разу не подводил.

Борис заговорил у входа в свою квартиру. Кивнул на дверь:

— Там девочка, Катя. Моя дочь, пять лет. Мать умерла. Вы будете при Кате нянькой или гувернанткой, как хотите называйтесь. Но с головы моей дочери ни один волос не должен упасть. Упадет — я сверну вам шею. Что еще? Зарплата. По школьной ставке, сто двадцать рублей в месяц.

— Я не могу, — с видимым усилием проговорила женщина. — Не могу видеть детей.

— Сможете! — твердо возразил Борис и открыл дверь.

В нос ударил запах больницы. Борис бросился в квартиру. С утра Катя одна дома, он трижды звонил, дочь отвечала, что жива-здорова. Ее нигде не видно. В детской на полу груда кукол и плюшевых игрушек, все перемазаны зеленым, светлый ворс ковра тоже в пятнах.

— Катя! Катя! Ты где? — звал Борис.

— Я не виноватая! — послышался глухой детский голосок. — Зиёнка сама разлилась. Я в больницу играла, а зиёнка кончилась, и пузыёк не закрывался.

Из платяного шкафа высунулась лохматая головка, лицо перемазано зеленкой.

— Ты не порезалась? — спросил Борис. — Выходи!