Первый раз чуть не навернулся на пороге собственного дома, потом каждые триста метров Антон летел вперед, хватаясь за прохожих и останавливая падение. На гостя столицы или индейца он не походил, только на марсианина, прилетевшего на Землю в ботинках на свинцовой подошве.

Он стоял у памятника Пушкину. В идиотских бутсах, в грязных мокрых джинсах (растянулся-таки, выходя из метро), с непокрытой головой, запорошенный снегом. Катя, безусловно, не придет. Смешно надеяться! Кто он и кто она! Он стар, циничен, потрепан жизнью, беден и некрасив. Она — прелестное дитя. Кто сказал про «прелестное дитя»? Кажется, Пушкин. Антон посмотрел на памятник поэту: «Вам, Александр Сергеевич, ныне определенно легче, отмучались. Почему, кстати, не приходили, когда я с усопшими общался? Перекинулись бы парой слов, донжуанские списки сравнили. Гори они пропадом, все эти списки!»

Задрав голову, он мысленно разговаривал с поэтом, обещал, что не уйдет, составит ему компанию, будет стоять, пока не окаменеет, пока не засыплет его снегом, не прилетят голуби…

— Здравствуйте, Антон!

Он медленно опустил голову и увидел Катино лицо в обрамлении пушистого капюшона.

— Я пришла, чтобы перед вами извиниться, — мужественно начала Катя. — Мое поведение заслуживает…

— Катя! — только и смог выговорить Антон.

Обнял ее и прижал к себе. Диадема в кармане колола ребра, но Антон не чувствовал. Катя бормотала в его плечо что-то про свое плохое вчерашнее поведение. А он только повторял ее имя.

— Вы на меня не обижаетесь? — отстранилась Катя. — Не думаете обо мне плохо?

— Страшно обижаюсь! Вы не помните самого главного.

— Чего? — испуганно спросила Катя. — Что еще я натворила?

— Мы с тобой перешли на «ты».

— Разве?

— Абсолютно точно! — Антон поцеловал ее в нос. — Ах, какой славный у тебя пятачок!

— Издеваетесь? Я хочу сделать пластическую операцию…

— Ни в коем случае! Я тебе запрещаю!

Катя не задалась вопросом, кто он такой, чтобы запрещать, тихо забормотала.

— Что ты говоришь? — наклонил к ней ухо Антон. И она зашептала ему на ушко, как дети открывают свои страшные секреты:

— Если козявка, представляете? Ее же всем видно!

— Буду лично следить за твоими козявками! — пообещал Антон и снова поцеловал ее, нашел оправдание: — Про брудершафт знаешь? Поцеловались и перешли на «ты». Пока ты будешь выкать, я тебя буду брудершафить.

— Тогда я могу никогда и не сказать «ты», — вырвалось у Кати. — Ой! Извините! Извини!

Антон задохнулся от радости, не нашел слов, закашлялся. Оглянулся по сторонам, восстанавливая дыхание.

— Ты одна? Без охраны?

— Удрала от них! — гордо сообщила Катя. — Алле нужно было по делам, она со мной оставила двоих. Но только в третьем магазине был женский туалет с двумя выходами, это я в кино видела: женщины уходят от слежки или через туалет, или через примерочную. Потом остановила такси, приехала и вот… Вы правда меня не считаете…

Антон «в наказание» ее снова поцеловал.

— Ты! Ты! Ты! — «исправилась» радостно Катя. — Давайте… давай немного погуляем? Вы… ты не торопишься?

— Обязательно погуляем, — заверил Антон и повел ее к подземному переходу.

Метро, рассудил он, — лучшее место для ухода от погони.

Катя впервые оказалась в метро. Она крутила головой по сторонам, толчки снующих людей не злили ее. Наоборот, Кате нравилось в толпе. Интересно покупать проездной билетик, толкать его в щель турникета, заходить на большой эскалатор (в магазинах бывают только маленькие). Дочь миллионера вела себя как провинциалка, впервые спустившаяся в столичный метрополитен. Антону пришлось отвезти ее на «Площадь Революции», показать знаменитые согбенные статуи представителей разных профессий. Размером больше натуральных, с местами отполированными людскими прикосновениями до медной желтизны скульптуры привели Катю в восторг.

В вестибюле станции две группы иностранцев-туристов окружили экскурсоводов. В одной звучала немецкая речь, в другой — французская. Катя подходила к ним, прислушивалась, переводила Антону.

Для него метро было всегда только средством передвижения. Для Кати стало музеем, по которому можно кататься на поездах. Они рассматривали узорчатые полы на «Калужской» и «Белорусской», мозаичные и керамические панно на «Комсомольской», «Киевской» и «Таганской», цветные витражи на «Шаболовской» и «Новослободской», задирали голову на «Автозаводской» с ее грандиозной высотой и гигантским шагом колонн. Поднимались на поверхность и кружили в вестибюлях, по точному определению Кати, похожих на храмовые сооружения с мощными порталами и гулкой пустотой купольных пространств.

К изумлению Антона, Катя разбиралась в архитектуре и материалах. «Посмотри, — говорила она, — на лепнину кессонов и арок свода». Антон усвоил, что кессоны — это углубления в потолке или во внутренней поверхности арки. На «Автозаводской» Катя спросила дежурную по станции, показав на колонны: «Алтайский мрамор, его еще называют „ороктура“, правильно?» На «Новокузнецкой», выяснил Антон, использован ценный белый баландинский мрамор, да еще из цельных блоков, сложенных по правилам каменной кладки.

Теперь понятно, думал Антон, почему отец подарил ей помпадурский дворец. Со вкусом у них не блестяще, хотя на теоретическую подготовку не пожалуешься.

Катя тут же опровергла его мысли:

— Очень напоминает вкусы моего папы, у которого было тяжелое бедное детство. Та же боязнь пустых пространств, гипертрофия деталей, монументальная переизбыточность, неуклонное стремление использовать дорогие материалы. Чего только нет: гранит, мрамор, порфир, оникс, фарфор, майолика, о глазурованной плитке и говорить не приходится. А бронзовая арматура, а матовые плафоны! Музей! Одно слово — музей. Наше метро, — сделала Катя вывод, — самое наглядное проявление демократии. — Удивленному Антону пояснила: — В метро ездят не очень богатые люди, правильно? И под землей они оказываются во дворцах, а на поверхности, в автомобилях заперты, в пробках стоят богачи.

— Никогда бы не назвал отца народов большим демократом.

— Отец народов? Иисус Христос? Ты имеешь в виду катакомбы первых христиан?

— Честно говоря, имел в виду Сталина, который лично одобрял архитектуру первых станций.

— Большинство тиранов оставили после себя великие творения зодчества. Таковы факты истории, — произнесла умная девочка.

Ей захотелось посмотреть дизайн новых станций — продолжала буксовать архитектурная мысль или шагнула вперед.

Они три часа катались в метро. Четкого плана свидания с Катей у Антона не было, но он никак не предполагал провести его под землей.

В переполненных вагонах, под грохот колес Антон рассказывал на ухо Кате смешные истории. Она смеялась и, в свою очередь, что-то рассказывала ему. Он скрючивался от хохота. Им казалось, что едут они в полнейшем одиночестве.

На станции «Орехово» Катя обнаружила интересную композицию литых бронзовых скульптур. Антон тут был много раз, неподалеку жила Татьяна, но никогда не замечал творения скульптора Л. Берлина «Охрана природы», как значилось на табличке.

— Мне, наверное, пора, — грустно вздохнула Катя и посмотрела на свои изящные золотые часики. — Папа и Алла сходят с ума от волнения.

Антон безошибочно почувствовал, что Кате не хочется расставаться. Он не рассчитывал, что сегодняшнее свидание затянется, не приготовил места, где их отношения перешли бы в серьезную фазу (не везти же Катю в собственную квартиру, условно чистую — раз, где их легко вычислят — два). Но он выглядел бы полным идиотом, если бы не постарался развить успех.

Они поднялись на поверхность. Антон развернул к себе Катю и спросил, удерживая ее за плечи:

— Ты мне доверяешь?

— Конечно.

— Катя, подумай, не торопись с ответом. Вопрос: у меня была возможность… так сказать, воспользоваться твоей…

— Была, была! — легко подтвердила Катя.

— Я этого не сделал, хотя… не важно. Веришь, что я не сделаю ничего такого, что может обидеть или оскорбить тебя?