— Что с тобой? Почему ты плачешь? Я тебя обидел?

Нет! — Обняла его за шею. — Ты очень хороший, самый лучший! Хотя наверняка наврал, будто у тебя была только одна девушка. Но сейчас это не важно. Антон, твои родители живы?

— Умерли.

— И ты… ты бываешь на их могиле?

— Конечно.

— А я… я… ни разу… никогда! — рыдала Катя. — Никогда не была на маминой могиле! Мне в голову не приходило! Я ее не оплакивала, понимаешь? Родная дочь не оплакивала свою маму, чтобы… там… ей было легче…

— Тихо, тихо! — гладил ее Антон. — Успокойся, моя девочка! Мы обязательно съездим на кладбище (там сейчас снегу — крестов не видно), мы все сделаем, как ты хочешь. Катенька, ты ведь совсем не помнишь маму…

— Мы прожили вместе два часа, а потом она умерла… папа… он всегда… никогда… Я думала, мама как фея, понимаешь? Какая может быть у феи могила? Но мама была живым, нормальным человеком, о котором все забыли…

Катя рыдала, Антон ее успокаивал и думал о легком сдвиге по фазе на идее умершей мамы, который произошел у девушки из-за потери невинности. Но Катя не переставала удивлять его. Высморкалась в его платок, вытерла глаза и спросила:

— Ты мне поможешь? Это очень важно.

— Если тебе хочется лунного грунта, то я тут же отправляюсь угонять космический корабль.

Катя шутке не улыбнулась, кивнула и опять спросила:

— У тебя есть деньги?

— Немного.

— Надо много.

— Сколько и зачем?

— Антон! Очень-очень тебя прошу: не выпытывай, просто помогай. Я потом… может быть… Идея! Давай продадим диадему? Где это можно сделать?

— Недавно я посетил ломбард…

— Отлично! — Катя вскочила на ноги и нетерпеливо потребовала: — Завтракай! Ты обычно долго ешь? Не очень долго? А можешь побыстрее?

В электричке Катя спала. У Антона, который держал ее за плечи, затекли руки, но он старался не возиться. Катин сон не был спокойным и тихим, она хмурилась, напрягалась и точно вела с кем-то трудный разговор.

— Это какой вокзал? — спросила Катя на перроне.

— Ленинградский.

— А где Казанский?

— Напротив, через площадь.

— Хорошо, нам туда надо, но потом. Сначала — ломбард.

В такси Катя на минутку стала прежней, прижалась к нему, зашептала на ухо:

— Ты меня прости за эгоизм и недомолвки! Я тебя очень люблю… я тебя люблю как-то сразу и полностью, даже говорить об этом лишнее, мне кажется. Я обязательно научусь хорошо готовить! Вот увидишь! Я всего добиваюсь, как папа… — запнулась она. — Через месяц будешь иметь на ужин утку по-пекински, брокколи в кляре с пармезаном. Ты любишь итальянскую или китайскую кухню?

— Я люблю тебя.

— Я знаю.

Приемщица в ломбарде, покрутив в руках диадему, равнодушно сообщила, что за бижутерию больше тысячи рублей не дают. Антон не успел рта открыть, как Катя обозвала приемщицу «непрофессиональным служащим» и потребовала заведующего.

Через несколько минут они сидели в кабинете начальника ломбарда — пожилого лысоватого еврея, который рассматривал диадему через увеличительное стекло, надетое на глаз, как у часовщика.

— Вещь аутентичная, — нетерпеливо сказала Катя. — Она есть во всех каталогах амстердамского общества ювелиров, называется «Диадема Кати».

— И свидетельство, паспорт на нее у вас имеется?

— Естественно! Но мы не продаем вещь, а закладываем, поэтому документы отдавать не обязаны.

— Вы знаете стоимость диадемы?

— В данный момент нас с вами должен интересовать размер залога, а не стоимость «Диадемы Кати», правильно? Хотя ваша процентная ставка…

Антон переводил взгляд с Кати на заведующего ломбардом, которые обменивались воспрос-ответами. Это были переговоры о сделке между дельцами, и Катя не выглядела наивной простушкой, скорее — гранд-дамой, знающей себе и сдаваемой вещи цену. Катя держалась уверенно и жестко. От ста тысяч долларов залога, требование — немедленно и наличными, цена все-таки сползла до восьмидесяти тысяч, которые, клялся и божился ломбардщик, он только и мог предоставить в течение получаса.

— Милый, я устала! — повернулась Катя к Антону. — Давай согласимся на предложение Марка Израилевича?

Его, оказывается, зовут Марком Израилевичем! Антон упустил момент, когда они знакомились.

— Пожалуй! — многозначно согласился Антон.

Но внутренне он паниковал: столько деньжищ! Сейчас Марк Израилевич уйдет за дверь и вернется с киллерами, или с милицией, или с чемоданом фальшивых купюр. Словно подслушав его терзания, Катя великосветски улыбнулась Марку Израилевичу:

— Надеюсь, вы не станете делать глупостей? Мой муж, — она показала на Антона, — и мой папа, чью фамилию я не рискую озвучить, не любят…

— Кидал, — подсказал Антон.

Катя явно не знала этого слова, вскинула в удивлении брови, но быстро вернулась в образ аристократки и приказала Марку Израилевичу:

— Пока мы вас ждем, пусть нам заварят… сварят… словом, подадут кофе!

Ломбардщик выскользнул за дверь, через несколько минут им принесли на подносе чашки с дымящимся кофе.

Когда они снова остались одни, Антон вздохнул:

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Пока ты со мной, ничего мне не страшно.

— Я тебя очень люблю!

— Я тебя тоже!

Им бы говорить о любви, а они пересчитывали деньги, которые принес Марк Израилевич.

— Тестер! — велела Катя и показала на фломастер в стаканчике для карандашей на столе заведующего ломбардом.

Марк Израилевич покорно вынул тестер из стаканчика и протянул Кате. Антон изумленно наблюдал, как она веером раскладывала купюры и проводила полукругом по ним фломастером, оставляя коричневый след.

— На фальшивых, — пояснила Катя Антону, — окрасится в черный.

В доказательство мазнула по какой-то бумажке, и на ней остался черный след.

— В Америке у каждого кассира в магазине такая штучка. Просто и легко! — чиркала Катя по долларам.

Опасения Антона не подтвердились — денег было не с чемодан, а несколько пухлых конвертов, которые он засунул во внутренние карманы куртки. Пусть будут при нем. Если начнут грабить-стрелять, то его, а не Катю. Да и сделку они оформили по его паспорту. Теперь от него требовалось ни много ни мало — отдать через месяц восемьдесят тысяч, или диадема навечно останется у Марка Израилевича, который разберет ее на камушки и останется в большом наваре.

— Эх, жизнь пошла! — невольно усмехнулся Антон, когда они вышли на улицу. — То сестре миллиончик требуется, то невеста, — он запнулся, впервые произнеся непривычное слово, — тысячами швыряется.

— Мерой достоинства мужчины, — хмыкнула Катя, — служат претензии женщин, его окружающих.

— Действительно так думаешь? (Тебя ждет большое разочарование!)

— Только пытаюсь грубо льстить. Неудачно?

— Рай в шалаше — это я тебе точно обещаю.

— Согласна. А пока… нам нужен телефон. Ни твой, ни мой не подходят, искать таксофоны неудобно…

Антон повел Катю к салону связи. Хорошо было снова захватить инициативу в свои руки, не чувствовать себя статистом, как при Катином разговоре с ломбардщиком.

Неподалеку от салона Антон увидел того, кто ему требовался, — пропойцу, ковырявшегося в урнах, собирателя пивных бутылок.

— Мужик, твой паспорт! — строго потребовал Антон.

— Да я что?.. Я ничего… — заюлил алкаш, но паспорт вытащил и протянул.

— Стой здесь! Охраняй мою девушку, заработаешь сто рублей.

Антон вошел в салон связи. Там была небольшая очередь, он занервничал. На несколько минут и на двадцать метров отошел от Кати и почувствовал беспокойство, будто они были намагничены и всякая разлука болезненна.

Он купил популярный тарифный план, положил деньги на счет, вытащил из своего телефона сим-карту и вставил новую. Теперь юридически номер принадлежал алкашу, который что-то, Антон видел в окно, горячо Кате рассказывал.

Подходя к ним, Антон услышал обрывок Катиной речи:

— …грамматическая категория, звательная форма. Антон отдал мужику паспорт и сто рублей, велел гулять и спросил Катю, о чем они говорили.