Как известно, шахматы развивают способность разыгрывать в уме сложные комбинации, угадывать неожиданное развитие событий – то есть делать то, чем мы с полковником по существу занимаемся каждый день. Разумеется, в жизни все гораздо труднее, поскольку не ясно, что за фигура неизвестный пока преступник: пешка ли он, прикрывающая фигуру более важную, или, скажем, конь, возможности которого ограничены, но столь разнообразны, свободны и даже красивы, что все комбинации его предвидеть невозможно. При этом неизвестные силы могут разрушить предварительно составленный логический план, вынудить преступника действовать вопреки всякой логике и поставить нас перед задачей, не имеющей решения.

Мы с Троянским знаем дебютные варианты испанской партии примерно до десятого хода, так что нам нечем удивить друг друга. Но дело в том, что куда раньше, чем мы их разыграем, в нас закипает неудержимое желание дилетанта проявить самостоятельность, и я устраиваю Троянскому сюрприз. Маневр конем g3 – h4 – глупость, за которую любой противник тут же тебя накажет. Любой, но не Троянский. Этот ход я делаю не задумываясь, будто использую заранее разработанный Вариант. Он заставляет его надолго погрузиться в размышления, и, защищаясь от мнимой опасности, нарушить все свои планы. Загипнотизированный идиотским ходом и фыркающей мордой моего коня, он беспорядочно меняет дислокацию и сам запутывает положение, блокируя собственные фигуры. Вокруг черного короля толпятся пешки, офицеры, кони, и эта потная, задыхающаяся толпа выталкивает вперед беззащитную даму. Троянский, что ты делаешь, Троянский!

Уважающий себя шахматист не хвастает победами над слабым противником. Но что делать мне, подчиненному, который в жизни зависит от Троянского и его настроения, если не использовать шахматы как средство реванша, не добиться хотя бы иллюзорной компенсации за удары по самолюбию? Ведь она длится, пока движутся по доске лакированные деревянные фигуры, и умирает, как только они попадут в темницу картонной коробки и там утихнут.

Позиция Троянского безнадежна. Он это понимает, но оптимистически посвистывает, издает звуки, напоминающие торжествующее рычание, воодушевляя сам себя наигранным оживлением. Убедившись, что даму спасти не удастся, он идет к двери, весело распахивает ее и пронзительным тенорком кричит:

– Данче! Принеси-ка нам чего-нибудь! Кофейку или чайку!

В этот момент и раздался телефонный звонок.

– Да, здесь, сейчас дам ему трубку… Неда, – поясняет мне Троянский.

Я слушал звенящий голос Неды, снедаемой, как мне показалось, сомнениями и раскаянием. Она предложила зайти за мной, поскольку уже освободилась. Что ж, я согласился.

Вошла жена Троянского – в длинном синем халате, от которого по ее лицу, и без того усталому, скользили синеватые тени. Она ведет одну из программ на радио – занятие трудное, требующее от человека выдержки и способности читать длинные сухие тексты.

– Добрый вечер, я как раз сварила кофе. Надеюсь, вам понравится.

– У вас лучший в Софии кофе! – сказал я искренне.

– Спасибо… А я пойду лягу – спать хочу до смерти.

– Конечно, иди, Данче, – сказал Троянский. – Можешь спокойно отдыхать.

Он, вероятно, хотел быть ласковым и чутким, но слова его прозвучали как милостивое разрешение. Данче за его спиной улыбнулась, выходя из кухни.

Нелегко Троянскому, подумал я. Ведь не может он не чувствовать (конечно, задним числом), что выбирает неверный тон. Но таков он всегда и во всем, что не касается его профессии. Он чувствует себя как рыба в воде, лишь когда занимается своим прямым делом: борьбой с бесчеловечностью…

– Так, – сказал Троянский. – Вижу, ты берешь ферзя. Давай вернемся на один ход назад, если ты не возражаешь…

– Хорошо, – великодушно согласился я. Немного подумав и оглядев ферзя, с холодным презрением смотревшего на него, он все-таки сдался.

– Ладно, ты выиграл… Новую партию начинать не будем – вот-вот твоя Неда явится. – Он убрал фигуры, которые с возмущенным стуком посыпались в коробку. – Рассказывай!

Я подробно доложил о встречах с дочерью Борисова и автослесарем Спиридоном Спасовым.

Когда я сказал Троянскому, что Ева защищала право отца распоряжаться своей жизнью, не давая никому отчета, он прервал меня:

– А тебе не кажется, что она нашла объяснение поступку отца?

– Но она упорно молчала об этом.

– Есть у нее свое объяснение, наверняка есть… Но так просто она им не поделится…

И Троянский критически оглядел меня.

– Можно поговорить с ней еще раз. – Ладно, подумаем, давай дальше.

– У Спиридона есть уязвимое место: он взял машину сразу же после происшествия. Что называется, не успело еще остыть тело друга…

– У него, конечно, были какие-то причины взять машину, – сказал Троянский. – Но уверяю тебя, эти причины не имеют отношения к самоубийству Борисова. Или же слесарь полный идиот, который сам подставляет голову под удар. Но, судя по твоему описанию, на дурака он отнюдь не похож. Надо точно выяснить, зачем он взял машину… А имя его мне знакомо… Как он выглядит?

Я подробно описал Спиридона, указав самую запоминающуюся особенность его внешности – красную, будто ее терли наждаком, кожу лица и складки на шее, словно у ящерицы или носорога…

– Или у черепахи! – воскликнул Троянский. – Знаю я его, старый знакомый. Спиридон Спасов, как это я сразу не догадался!

Та часть биографии Спасова, которая была связана с нашей фирмой, прочно отложилась в профессиональной памяти Троянского. Спасов был замешан в аферах по спекуляции золотом. В свое время ему дали год, да и то условно, поскольку сочли, что он был замешан в деле случайно, в первый раз и к тому же искренне раскаялся. Троянский вспомнил характерный штрих: Спасов моментально выдал всех соучастников, и это, естественно, во многом определило мягкость приговора. Но не мягкое отношение Троянского. Какими бы причинами ни объяснялось предательство, предатель еще никогда и никому не внушал уважения. Но, так как вопрос это сложный, мы обсудим его пообстоятельнее в другой раз. Главное – мы вспомнили, кто такой этот Спиридон, и хоть не почувствовали к нему ни малейшей симпатии (по вполне понятным причинам), но облегчение почувствовали оба – словно встретили давнего знакомого.