Да мля! Знаю я, что сам виноват. Что сам раз за разом делал ей больно и да, это я тот, кто научил её верить только в себя. Но вашу ж мать! Кажется, я недооцениваю масштаб этой проблемы…

И, кажется, я понимаю, чё ж Ильин так ржал, слушая мои рассуждения о будущей семейной жизни. Видимо, он тогда уже предвкушал, как все мои наивные представления разобьются о суровую правду жизни.

— Я согласен, прошло мало времени, — я кривлюсь от собственных слов и думаю о том, что ни-фи-га.

Не мало — много. Слишком много времени потрачено на то, чтобы сбежать от себя самого. Да, идиот, да феерически прое… Потерял эту женщину, да. Но теперь всё будет иначе и я докажу этому насупленному, тревожному воробушку передо мной, что ей от меня не избавиться. Ни сейчас, ни потом.

Даже в мыслях это звучит как угроза и ни капли романтики, но чего уж. Какой есть такого и любят… Наверное.

— Да, мало, — медленно тянет Ирина, теребит пальцами край слишком большой футболки и не представляет, как ломает остатки самообладания. Я слышу, как крошится самоуверенное «Я выдержу, я смогу» в моей голове, стирая границы дозволенного. И не могу отказать себе в этом, касаюсь губами острой ключицу, мелькавшей в растянутой горловине.

Тяну носом теплый запах женщины и дома, окутавший её и прискорбно признаю, что вместо кофе меня ждёт душ. Холодный, пробирающий до костей и выбивающий любые лишние мысли из моей дурной головы.

— Макс…

Тихий шёпотом ласкает слух и тревожит остатки совести в моей чёрной, эгоистичной душе. Так активно тревожит, что я всё же сдаюсь, выпрямляюсь и довожу свою мысль до конца:

— Ир, у меня было много времени до того. Без тебя. Чтобы здесь и сейчас точно знать, чего я хочу и с кем. И плевать, как это выглядит со стороны. Пожалуйтс, выбрось из головы мысль о том, что я с тобой только ради детей… Неужели ты думаешь, я не нашёл бы другой способ справиться с этой грёбанной опекой, а?

— Макс, я…

Она мнётся и неуверенно смотрит по сторонам. Тянет время и явно пытается подобрать слова, чтоб снова обрушить на меня мощь всех своих аргументов. Рассказать, как мне хорошо без неё и детей, как сладко быть свободным и без обязательств и это реально бесит. Потому что мне не пятнадцать, я знаю, чего хочу и с кем. О чём говорю прямо, накрыв ладонью чужие губы и глядя на неё серьёзным взглядом:

— Не надо, Ир. Всё, что ты хочешь мне сказать — полная ху… Хрень. И не надо решать за меня, что для меня лучше, ладно? Предпочитаю сам шишки набивать и, по-моему, прекрасно с этим справляюсь, не думаешь?

С минуту мы мерим друг друга взглядом, ищем что-то в человеке напротив, пытливо и слишком пристально. Ирина дышит, тяжело и взволновано, кусает губы и ведёт плечом. Я сжимаю пальцы в кулаки и гашу внезапное желание взорваться и врезать кулаком по стене. И пропускаю тот момент, когда ей пальцы, прохладные и нежные, вновь касаются моих плеч. Скользят по коже, рисуют узоры и застывают на щеках.

— Хоть иногда дослушай, что я говорю, ладно? — в её словах нет укора, только смирение и какое-то шальное веселье. Она глубоко вздыхает, как перед прыжком и выпаливает без предупреждения. — Я боюсь, правда боюсь. Но… Я хочу дать нам шанс. Просто… Будь терпеливым, ладно?

— Ага.

Я послушно киваю в ответ, и только потом до меня доходит смысл. Слова обретают форму и оседают где-то в грудине тёплым клубком. Губя тянет в улыбке, широкой и абсолютно довольной и до того, как Ирина успевает отстраниться я делаю то, о чём мечтаю почти всё утро.

Я целую её. Сжимаю пальцами хрупкие плечи, напираю и давлю. Занимаю всё её личное пространство собой и даже не думаю останавливаться, пока не ловлю карем уха возмущённый писк из зала. Только тогда я резко выдыхаю и выпускаю добычу из рук, остро жалея о том, что в чёртовы девять утра детей сдать просто некому и некуда.

А жаль.

— Иди уже.

Меня нагло бьют ладонью по груди и пихают в сторону ванной. Смущённо прячут взгляд (опять!) и сдувают с носа рыжую прядку волос. После чего просто сбегают, прячась от витавшего в воздухе сексуального напряжения в другой комнате, где два малолетних террориста снова дают о себе знать, требуют внимания и любви. И я их люблю, правда люблю, но…

— Душ, ледяной, — горько вздыхаю и сетую на свою незавидную судьбу. А потом скрываюсь в ванной до того, как успеваю передумать насчёт таких внезапных, оздоровительных процедур. И мысленно обещаю своей жене, что обязательно ей отомщу.

Потом, когда-нибудь. Попозже. Может быть завтра?

На кухню я возвращаюсь минут через двадцать, успев словить дзен и стать моржом заочно, без заплыва через Северно-ледовитый океан. Стряхиваю с волос капли воды и довольно вздыхаю, получив в руки вожделенную кружку кофе. Сажусь за барную стойку и делаю первый глоток, откровенно залипнув на чужих, плавных движениях. И мне за это ни капли не стыдно. Потому что…

— Дырку протрёшь, — вздыхает Ирина, устроившись напротив и осторожно дует на свой чай. Смотрит на меня исподлобья и зажимает зубами кончик ногтя на большом пальце. — У нас есть минут пятнадцать ещё, где-то. Плюс-минус. Поэтому…

— А, да, — я откровенно морщусь, вспоминая тему предстоящего разговора. Усилием воли разгоняю скопившийся в голове флер возбуждения и давлю на корню внезапный приступ сопливой романтики. Потому что идея держать Риш на коленях заманчива, но тащить её через барную стойку — тот ещё квест.

И точно ни разу не безопасный. А начинать семейную жизнь с визита к травматологу так себе мысль. Хотя, чета Ильиных оценила бы, определённо.

— Помнишь, я говорил тебе про тот фонд? — Риш вздрогнула, подняв на меня взгляд, и осторожно кивнула. А я сделал ещё один глоток кофе, мрачно подумав о том, что будь моя воля — стёр бы с лица земли всю эту организацию. И плевать как — по закону или против него, но…

Я криво усмехаюсь, качнув в такт собственным мыслям. Я умею быть объективным и трезво оценивать ситуацию. У меня нет таких денег и связей, что всё это провернуть, но даже это не главное. У меня нет желания быть альтруистом для всех обиженных той судьбой. Всё, что я хочу — это обеспечить безопасность себе и своей семье. Хочу, могу и делаю. И пусть это звучит очень цинично — плевать.

Я не был и не собираюсь быть белым и пушистым.

— И что с ним?

Простой вопрос отвлекает от злых, откровенных мыслей и я ставлю чашку на стол, ероша волосы на затылке. Ставлю локти на стол и говорю дальше, осторожно подбирая слова:

— Гор выяснил кое-что, — о способе, точнее об источнике этой информации я тактично молчу. Напоминать Ирине о череде девиц до и после неё, не самый лучший метод по избавлению своей второй половинки от терзающих страхов и неуверенности в себе. — Оказывается, случай с тобой… Точнее, то, как они с тобой работали…

Пальцы сжимаются в кулаки, стоит вспомнить не уважаемую Дячишину, её визит в мою квартиру и тот высокомерный взгляд, полный внутреннего превосходства, которым меня мерили всю дорогу. До зуда в ладонях хочется найти эту женщину прямо здесь и сейчас и мужественно пожать её тонкую шею. Желательно — с летальным исходом, да. Но вместо того, чтобы сорваться с места и начать нести в мир свет и добро, я делаю глубокий, отчаянный вдох и загоняю в дальний угол неуместную сейчас злость. Старательно игнорирую кипящее в груди раздражение и продолжаю свой монолог, не повышая тон и стараясь выбирать слова:

— Как я понимаю, на нас отлаженная годами схема дала нехилый такой сбой. Причём — по всем фронтам. По негласным правилам, ну или говоря грубо, согласно всё той же отработанной схеме, нас должны были оставить в покое. Полная семья, стабильное финансовое состояние, законный брак — этого уже достаточно, чтобы свернуть все попытки нас достать. По крайне мере так должно было быть. И так было бы. Если б не одна настырная мадам, решившая прыгнуть выше своей головы.

Наверное, мне стоило быть снисходительным. В конце концов, какая тварь дрожащая не мечтает урвать кусок отличного пирога? Да ещё приложив для этого как можно меньше усилий? Вот только стоит подумать об этой самой «мадам», как мысли сами собой сворачивают в сторону пыток времён святой инквизиции.