— Тогда какой смысл во всем этом? — Она взмахнула рукой, сбросив со стола пергамент.

Магистр Филипп откинулся на спинку стула, застонав, как старое дерево на ветру. Он медленно перевел взгляд на раскрутившийся свиток, потом снова посмотрел на Мири. Прежде она не замечала, какой он старый.

Магистр заговорил скрипучим голосом:

— Мы учимся, госпожа Мири, мы читаем и размышляем, мы изучаем все стороны вопроса, поэтому, когда приходит пора сделать выбор, у нас есть надежда не ошибиться. Но я не знаю, что выбрать вам. Этика живет здесь, — он ткнул себя в грудь, — но в неменьшей степени и здесь. — Он указал на свою голову.

— Как жаль, что все так сложно, — прошептала девушка.

— Мне тоже, — сказал он.

Мири тяжело вздохнула и почувствовала комок в горле — верный признак подступивших слез. Она осторожно свернула упавший пергамент и положила на стол. Магистр Филипп устремил взгляд за окно, подперев голову кулаком. Он никак не напоминал молодую девушку на картине, и тем не менее Мири заметила, что смотрит он в точности как она. Но магистр был реален со всеми своими морщинами, а девушка представляла собой лишь слой краски на холсте. Мири оставалось лишь надеяться, что если здание будет охвачено пожаром, то кто-то сочтет саму Мири достаточно ценной, чтобы за ней вернуться. Хотя в данную минуту это казалось маловероятным.

«Мы то, что мы делаем», — сказал как-то раз Тимон.

Мири присела рядом с магистром:

— Познакомите меня с трудами Миккела?

Старик кивнул, и его морщинистое лицо осветилось улыбкой.

Мири появилась у дома Гаса очень поздно. Она провела весь день с магистром Филиппом, оспаривая многие идеи и не находя легких ответов. Ворота Гаса оказались заперты. Она слишком устала, чтобы стучать, и привалилась к воротам, почти засыпая.

В эту минуту со стороны улицы подошел Петер.

— Мири! Я тебя искал. Бритта прислала записку, в которой сообщила о случившемся.

Он отпер ворота, они вошли и устроились на охапке соломы. Мири чувствовала себя потухшим костром, в котором остались лишь мерцающие головешки. Но она заговорила, Петер слушал, и по телу разлилось какое-то тепло, не грозящее обжечь. Она рассказала Петеру о «Жалобе горянки» и Тимоне, Гаммонте и податях, пустом доме Сиселы, обстреле карет, картине в классной комнате.

— Не понимаю, — сказал Петер. — Зачем тебе выбирать между картиной и заключенным?

— Затем, что времени нет, а огонь бушует.

Петер потер глаза, опустил голову на руку:

— Но ведь на самом деле никакого огня нет, верно?

— Ну да.

— Тогда к чему такие глупые вопросы?

— Но если бы огонь был настоящий…

— Я слишком устал, чтобы размышлять о выдуманных пожарах, — прервал ее Петер.

— Знаю. Я тоже. Просто мне хотелось бы… чтобы этика подсказала, как поступить.

— Я посплю здесь. А ты ложись на мою кровать. В ведре осталось немного овса… Лошадка такая симпатичная…

Мири покосилась на него:

— Что ты такое говоришь? Какая лошадка, какой овес?

Петер всхрапнул и открыл глаза:

— Что?

— Ты заснул.

— Ничего подобного. Быть может, всего лишь на секунду.

Мири рассмеялась:

— Я места себе не нахожу из-за Бритты, мушкетов и податей, а ты засыпаешь и видишь сны про симпатичных лошадок!

— Не смейся, — проскулил Петер, — иначе ты меня рассмешишь, а у меня и так нет сил.

Он закрыл лицо руками и захрапел.

Мири опустилась на низкую кровать рядом с очагом. Она уставилась на стену сонным взглядом, мысли ее кружились, как пес за собственным хвостом. Она накинула на плечи одеяло. Оно пахло Петером.

Он крепко спал на соломе и даже не шелохнулся, когда она укрыла его одеялом.

Утром Мири достала из колодца ведро воды, чтобы умыться и попить. В животе у нее сердито заурчало оттого, что завтрак состоял из одной воды. Она попыталась уйти незаметно, но ворота скрипнули.

Выбежал Петер, всклокоченный, с соломой в волосах.

— Ты идешь в Замок Королевы? — спросил он хрипло.

— У нас каникулы. Но я должна туда пойти и хоть что-то сделать, понимаешь?

— Погоди минутку.

Он быстро вернулся, уже умытый, одетый, с приглаженными волосами.

— Я попросил Гаса дать мне выходной. Хочу пойти с тобой. — Он запер за собой ворота и остановился. — Похоже, день сегодня важный.

Мири начала было протестовать: сама натворила дел — сама и должна исправить, пусть даже это может оказаться опасным для нее. Но Петер взял ее за руку и улыбнулся своей уверенной, чуть кривоватой улыбкой. Мири улыбнулась ему в ответ и впервые за все время, прожитое в столице, поверила, что все еще может устроиться.

Они пошли по узкой улочке сквозь снежную круговерть.

Снежинки зависали в воздухе, а потом их подхватывал ветер и заставлял кружиться, делая похожими на толстых шмелей. Мири протянула руку, и снежинка упала на ладонь, кольнув холодком, перед тем как растаять. Словно подарок с небес. Мири глубоко вдохнула носом и закрыла глаза.

— Пахнет домом, — сказал Петер.

Легкие снежинки не задерживались на теплой земле. Да и сам снегопад пришелся на золотистый ранний рассвет, недолгие минуты перехода от ночи ко дню. Мири поймала последнюю снежинку на палец, положила себе на язык, и та сразу исчезла.

На улицах было тихо, медленно разъезжались повозки с товаром, прислуга шла на работу. Петер и Мири направились ко дворцу, выбрав маршрут мимо большой деревянной часовни.

Не говоря ни слова, оба поднялись по ступеням и остановились перед дверьми, такими огромными, словно их построили великаны. Двери скромной часовенки на горе Эскель украшала та же сцена, что и здесь, — первое обращение Бога-Создателя к людям. У Мири заболела шея, когда она откинула голову назад, чтобы все рассмотреть.

— Какие большие двери, — сказал Петер.

— Большие, — согласилась Мири.

— Они очень похожи на те, что у нас на горе, только гораздо больше.

— Большие-пребольшие.

— Массивные. — Петер почесал нос. — Вроде как и ни к чему такие большие двери.

— Быть может, аслендцы когда-то были в четыре раза выше.

— Тогда это имело бы смысл. Но только не сейчас.

— Вот именно.

Мири дотронулась до деревянной створки. Та оказалась не такой гладкой, как натертые маслом двери часовни на горе. Наверное, за ними меньше ухаживали. У столичных жителей и без того хватало дел.

— Вчера здесь должны были обменяться клятвами Бритта и Стеффан. А потом им полагалось взобраться на свадебный помост, где их представили бы народу как мужа и жену. — Мири повернулась, оглядывая травяной газон по другую сторону главной улицы, начинавшейся у дворца. — Я наблюдала из дворцового окна, как воздвигали свадебный помост. Это огромное деревянное сооружение, украшенное знаменами и… Как странно, что его отсюда не видно…

На лобном месте не было никакого сооружения, зато высились горы деревянных обломков, и повсюду валялись разорванные цветные знамена.

— Они сломали его, — прошептала Мири, и ей стало тошно.

Какой-то мальчишка прилепил листок к стене часовни. Заметив Мири и Петера, он натянул шапчонку на глаза и бросился удирать.

— В жизни не видел столько листовок, — сказал Петер.

По городу всегда расклеивались листовки. Тимон объяснил, что, поскольку печатать ежедневные газеты с новостями официально могли только королевские чиновники, листовки были единственным средством народа выразить свое мнение. Количество листовок в то утро воспринималось как громкий крик.