Когда Трошин очнулся, в квартире никого не было.

Около двенадцати часов ночи Татьяна приехала к Сарафанову. Она не думала о предосторожностях и явилась без предварительного звонка. Очевидно, она правильно сделала. Телефон банкира стоял на контроле. Желающих узнать место нахождения казначея хватало. Вихров снял наблюдение с дома, так как был один из немногих, кто знал тайну исчезновения банкира. Другие наблюдатели не обращали внимания на женщин, входивших в дом и выходивших из него.

Дверь открыла Лида. Жена Сарафанова не спала несколько дней и выглядела осунувшейся и постаревшей.

— Извини, Лида. Я не вовремя, но по-другому не получается.

— Заходи. Мне так тошно одной. Они прошли в кухню, и на столе появилась бутылка ликера и те же рюмки.

— Павел не давал о себе знать?

— Звонил какой-то парень. Сказал, что с ним все в порядке, но я в это не верю. Как выяснилось, у Паши машина стояла в соседнем дворе. Я и раньше замечала, что он иногда уходил из дома через черный ход. Там по крыше можно пройти в соседний двор. Кто-то его там подстрелил. Ты слышала выстрелы в тот вечер?

— Нет. Я поняла, что произошло какое-то несчастье, но не знала, с кем, где и как.

— Ни машины, ни Павла в гараже не обнаружили. Там нашли три гильзы от иностранного пистолета и белый клок от плаща.

— Кто у тебя был после этого?

— Дважды приходил следователь, потом какой-то мужчина в штатском.

Представительный такой. Тобой интересовался. Сотрудники из банка заглядывали.

Телефон вообще не умолкает. Все словно с цепи сорвались.

— О чем говорил с тобой следователь?

— Они ничего не говорят. Только спрашивают. Машину нашли на Пироговской улице на следующий день. Там очень много больниц, и этот подполковник Ефимов сейчас проверяет все лечебные учреждения. Они подозревают, будто Паша ранен и сам доехал до больницы. Но результатов пока нет. Правда, следователь проговорился. Вряд ли это имеет значение, но они привыкли делать собственные выводы.

— Какие?

— Он спрашивал, нет ли у нас дачи. На шинах обнаружены свежие следы глины и трава. Значит, машина была за городом. По дороге на Пироговку только городские улицы, и подцепить траву и глину негде. Я ответила, что дачи у нас нет. Запутанный клубок.

— А как звали того, в штатском?

— Я даже не спросила. Но вид у него солидный, серьезный.

— Брюнет с сединой и черными глазами?

— Да, приятный мужчина.

— И ты ему рассказала, с какой целью я приходила к твоему мужу?

— Извини, я растерялась. Как-то само собой получилось.

— Как зовут эту девчонку… Ну артистку… подружку Павла?

— Марина Кайранская. Только он не пойдет к ней. Она уже звонила сюда несколько раз. Ни стыда ни совести. Выдра болотная! Погоди-ка, Татьяна… А зачем тебе все это? — Трудно сказать, подружка, но твой муж — единственный человек, кто может мне помочь. Я знаю, кто в него стрелял, но не могу этого доказать, а Павел видел этого убийцу в лицо и может опознать его. Я уверена, Павел жив.

— О ком ты говоришь?

— О монстре, который предлагал Павлу документы на продажу и получил от ворот поворот. Страшный тип. Он на все способен.

— Надо сказать об этом следователю.

— Пустая затея. У милиции есть более простой способ решить задачу. У них есть козел отпущения, на которого можно все скинуть одним махом и поставить в деле точку.

Они выпили и еще долго болтали, пока в окнах не забрезжил рассвет.

Для профессора Зарецкого мнение доктора Кошмана имело большое значение.

Когда вопросы касались серьезной работы, Наташа старалась молчать и слово брал Игорь Львович. Профессор с нежностью относился к своей ассистентке, баловал ее, как дитя, но когда дело доходило до важных решений, то ее мнение не играло особой роли. Зарецкий не догадывался, что основным носителем идей являлась очаровательная Наталья Павловна, и молодой женщине удавалось их озвучивать через представительного и авторитетного хирурга в лице ее тайного воздыхателя доктора Кошмана.

Они сидели в мягких креслах кабинета хозяина подпольной клиники и тихо разговаривали.

— Я не могу поверить, что тебе не приходила в голову та же идея, что и мне. Случай уникальный. Анализы Сарафанова совпадают с анализами твоего сына.

Они почти одного возраста. Лучшего донора нам не найти.

— Понимаю, о чем ты говоришь, но мы имеем дело не с кроликами, а с моим сыном. Риск слишком велик!

Кошман пожал плечами.

— Я отказываюсь тебя понимать. Ты трезвый прагматик, Борис. Не хочу повторять песнопения твоих поклонников и оппонентов, но никто не станет возражать, что, кроме тебя, нет врача, способного выполнить такую операцию.

Когда ты делал эксперименты на гориллах и шимпанзе, деньги за животных не были брошены на ветер. Из семи операций пять увенчались успехом.

— К сожалению, обезьяны не умеют разговаривать и я не знаю, какие необратимые процессы происходили в их мозге после нашего вмешательства.

— Они выжили! — твердо заявил Кошман. — Это ли не главное! Что мы имеем на сегодняшний день? Андрею осталось жить не более трех месяцев. Процесс необратим. Хочешь ты того или нет, но сына ты потеряешь. Ты врач, и мы не будем играть в бирюльки. Конец неотвратим. Сама судьба бросает тебе под ноги выход. В дом привезли отпетого бандита. Ничтожество. В него всадили три пули, и если этот негодяй выживет, то останется инвалидом, парализованной мумией, но с ясной головой. Он может и не выжить. Нагрузка на сердце слишком велика. Мы очень много затрачиваем на него сил, энергии и препаратов. Дорогое удовольствие. Он вытянет из нас все жилы и сыграет в ящик. Мы упустим последний шанс, и ты себе этого не простишь. Нам нужен живой донор, а не труп. Каждая мозговая клетка должна дышать кислородом. Я как твой соратник, ученик и друг настаиваю на операции.

Кошман взглянул на Наташу и еле заметно кивнул.

— Извини, Борис. Я не смею вмешиваться, но Игорь Львович прав. Как тут не верить в Бога, когда только великий разум и сила могли предоставить тебе такую возможность спасти Андрея. Ты не можешь отвернуться от подарка судьбы. Это кощунство перед наукой и преступная халатность перед жизнью сына.

Зарецкий бросил в сторону женщины строгай взгляд.

— Прости, Боря, но и пойми нас правильно. Если бы мы в тебя не верили, то не смели и помышлять о подобном. Ты справишься!

— Ни один врач в мире не решится сегодня на такую операцию, — тихо проворчал Зарецкий.

— Кто-то должен начинать, — строго заявил Кошман. — А как ты можешь говорить за других? Сними с них ответственность за результат — и тысячи кинутся в операционные. Но хватит ли у них знаний, таланта и опыта? А у тебя все это есть.

Все молчали. Наконец профессор спросил:

— Что будем делать с банкиром?

— Ничего, — тут же ответила Наташа. — Он избавится от мучений. Летальный исход закономерен. Остальное должен решать его холуй Вихров. Пусть ищет свои миллионы с помощью ищеек, подобных себе. Деньги, как и жизнь, нужно заслужить.

— Хорошо. Согласен. Готовьтесь к операции.

— Два-три дня, — уверенно сказал Кошман. Спустившись, профессор увидел в дверях девушку, она пыталась что-то объяснить Ван Ли.

— Что случилось? — резко спросил Зарецкий. Девушка оглянулась. Перед ним стояла жена сына. Она плакала.

— Юля?

— Да, Борис Михалыч. Я очень беспокоюсь за Андрея. Простите меня, пожалуйста. Меня замучили дурные сны. Вы не представляете себе, как я страдала все это время, переживала. Просто я дура! Мне так его не хватает! Я знаю, как он одинок, и мне не легче одной. Если он меня простит, то я хотела бы хоть как-то ему помочь и побыть рядом.

— Этот вопрос я не могу решить сам. Как врач, я не вижу необходимости в твоем присутствии, но как отец, я не смею противостоять желаниям сына. Отведи ее в мастерскую к Андрею, — дал он указание Вану Ли. — Пусть сам решает, как ему поступать.

Слуга нехотя направился к лестнице. Девушка последовала за ним. Зарецкий смотрел ей вслед и чувствовал какую-то фальшь, витающую вокруг хрупкой стройной фигурки, так не вовремя появившейся в доме.