Наташа вышла в коридор следом за профессором.

— Борис, я хочу проделать один эксперимент.

— О чем ты, Наташа? Рано экспериментировать. Дай парню встать на ноги.

— Выслушай меня. Почему бы ночью не перевезти Андрея в комнату Сарафанова.

Пусть он проснется на новом месте. Я уберу все зеркала из палаты. Разве ты не хочешь увидеть его реакцию? Хватит играть в считалочки. Его восстановление идет куда быстрее, чем мы предполагаем. Поверь мне.

Профессор посмотрел на доктора Кошмана, и тот одобрительно кивнул.

— Принято!

Наташа вернулась к Андрею.

— Отец хочет поставить тебя на ноги. Докажем ему, что это нам ничего не стоит.

Она подошла к кровати, скинула одеяло и аккуратно спустила ноги больного на ковер.

Держа ее за талию, он медленно и неуверенно делал первые шаги. Ему это нравилось, и он впервые улыбнулся. Они сделали три круга по комнате и направились к двери. Он шел все увереннее и увереннее. Через несколько секунд они вышли в коридор и остановились.

В конце коридора сидел огромный пес.

Наташа улыбнулась.

— Ральф, твой хозяин снова в седле.

Собака оскалила зубы и зарычала.

— Уберите пса! Я ненавижу собак! — крикнул Андрей и покачнулся.

Он проснулся, почувствовав не себе взгляд. Открыв глаза, он осмотрел комнату, но никого не увидел. Тихо. Высокий потолок, гладкие стены, чистота и ничего лишнего. За окном моросил мелкий дождь. Он приподнялся на локтях и хотел встать, но от резкого движения у него закружилась голова и кольнуло в затылке.

Он вновь откинулся на подушку и несколько минут лежал не двигаясь. В теле чувстЕовалась какая-то необычайная легкость, и ему показалось, будто боль играет с ним в прятки и возникает вновь в самый неподходящий момент. Он осторожно ощупал свое тело и начал надавливать пальцами на грудь, живот, предплечия и ноги. Никаких признаков боли. Он вновь приподнялся, медленно спустил ноги с кровати, нащупал тапочки, надел их и встал. Семь шагов до окна заняли минуту. Сам процесс движения не казался ему трудным. Это был обыкновенный страх, и если бы в руках находилась палка или рядом чувствовалось крепкое плечо, его ничего не смущало бы. Ему не хватало опоры, а может быть, уверенности в себе и своих силах. Он хотел взглянуть на себя в зеркало, но в комнате они отсутствовали.

Уперевшись руками в подоконник, он разглядывал тусклый осенний пейзаж.

Легкое недомогание, слабость — и никаких мыслей.

Двери спальни отворились, и в комнату вошли трое в белых халатах.

— Нуте-с, как мы себя чувствуем? — спросил Зарецкий.

Он улыбнулся, почувствовав приближение той самой опоры, которой ему так не хватало. Теплая, мягкая рука взяла его за кисть и нащупала пульс.

— Спасибо, профессор. Все в порядке. Я даже ощущаю слабое чувство голода.

А это, как я понимаю, первый признак выздоровления.

— Согласен. Сегодня будем завтракать все вместе в столовой.

Лица сопровождавших оставались холодными и непроницаемыми. Они смотрели на него как на увлекательную книгу, от которой очень трудно оторваться.

— Немного подкрепиться бы надо. Вам не кажется, что я слишком много потерял в весе? Зарецкий приподнял брови.

— А разве это плохо? Лишний вес — лишние нагрузки на сердце. Не стоит сожалеть о потерянных килограммах.

— Не смею возражать. Я ваш раб и покорный слуга на веки вечные.

— Многообещающее заявление. Ну а перед завтраком неплохо бы прогуляться по дому. Мы начнем с чердака. Точнее сказать, с верхних этажей. Идите первым, а мы следом. И не надо ничего бояться.

— Хорошо. Когда рядом такая авторитетная опора, от страха не остается и следа.

Они вышли в коридор, и высокий, сутуловатый, худой, обритый наголо человек уверенно зашагал вперед. Поворот направо, потом налево, прямо и лестница.

Следом шел Зарецкий, Наташа и доктор Кошман.

Профессор смотрел в спину своему сыну и не ощущал той близости и трепета, что испытывал к умиравшему Андрею, к его страданиям и невыносимой тоске. Где и в чем таилась непоправимая ошибка, которую он допустил?

Молодой человек поднялся на последний этаж и распахнул дверь мастерской.

Легкий аромат масляных красок, разбавителя смешивался с запахом сухого дерева обшивки стен и тяжелых дубовых перекрытий. Картины, мольберт, этюдник, кисти, много пространства — и от всего этого веяло теплотой и уютом.

Некоторое время все стояли у порога в ожидании. Андрей сделал шаг вперед, потом второй и, осмотревшись, подошел к одной из картин. Он долго ее разглядывал, будто только что закончил работу над ней и, повесив на стену, критически оценивал.

— Как бы вы ее назвали? — спросил доктор Кошман.

— "Полет к солнцу", — не задумываясь ответил молодой человек.

Врачи, стоявшие за спиной Андрея, одновременно взглянули на Наташу. Та утвердительно кивнула, — А эту?

Наташа подошла к самой необычной картине, где без пояснения автора обойтись было невозможно.

Андрей тут же ответил:

— "Зимний сад". Тут столько экспрессии и скрытой энергетики, сколько можно найти только в цветах и растениях, но краски подобраны холодные и строгие. Такое сочетание и дает название картине.

Он неожиданно повернулся и, взглянув в глаза профессору, спросил:

— Разве я не прав, отец?

Это были совершенно другие глаза. Они словно оттаяли и ожили, приобретая живой блеск и озорство.

— Мы еще не раз вернемся сюда, сынок. А теперь спустимся на этаж ниже. Там не менее интересно, чем здесь. Веди нас в свой кабинет.

И опять Андрей пошел первым. Делегация последовала за ним. В кабинет они попали через две минуты. Никто из посторонних не мог бы найти здесь ничего интересного, и слова профессора показались бы по меньшей мере странными. Как можно сравнивать уютную картинную галерею с книжными шкафами и канцелярской обстановкой.

Только сам хозяин кабинета мог разделять мнение отца. Андрей сел за стол перед компьютером и включил его. Пальцы легли на клавиатуру и быстро заработали, не допуская ни одной ошибки. Картинки на мониторе менялись одна за другой в течение секунды.

— Ты можешь поработать немного, Андрюша, — сказал отец. — Не более десяти минут. Экран дает сильное излучение, а это может утомить тебя и повредить глаза. Надо беречь себя от нагрузок. Не забывай, твой организм еще слишком слаб. Ждем тебя внизу в столовой. Стол уже накрыт.

Медики вышли в коридор. Спустившись вниз, они устроились за обеденным столом и переглянулись.

— Раздвоение личности налицо, Борис, — констатировал доктор Кошман.

— Где-то мы допустили ошибку, — хмуро сказал профессор, крутя в руках вилку.

— Человек не обезьяна, — холодно заметила Наташа. — Опыты, проделанные на гориллах, показали, что такие операции возможны. Мы возвращали им жизнь, но изменения такого рода у животных проследить невозможно. Они не умеют разговаривать. К тому же мы помещали их в те же клетки и не меняли им обстановку. Стоило Андрея перевести в спальню Сарафанова, как в нем проснулась другая личность.

— В этом все дело! — воскликнул Зарецкий и бросил вилку на стол.

— Мне эта ситуация напоминает фантастический роман о человеке-амфибии, — задумчиво заговорил Кошман. — После операции мальчик мог жить и на земле, и под водой. И там и там он чувствовал себя достаточно комфортно. Андрей может существовать в образе Сарафанова и в своем собственном. Все зависит от среды обитания, от окружения, которые влияют на его подсознание и выдвигают соответствующие ячейки памяти на первый план.

— Плохой пример, — покачал головой Зарецкий. — Амфибия не мог жить без воды и не мог жить на суше.

— Вопрос в другом. Если его поместить надолго в воду, то у него зарастают легкие и он уже не способен дышать воздухом. Ему установили соответствующий баланс. Если Андрея поселить в доме Сарафанова, положить в постель жену банкира и не привозить сюда, то «легкие» его памяти зарастут и он перестанет быть вашим сыном. Тут важен начальный период становления новой личности, а потом закрепление ее и утверждение. Тут нужен строжайший контроль. Амплитуда колебаний от одной личности к другой очень велика. До выработки твердого характера еще далеко. Это пластилин, из которого можно слепить любой образ.