Тем более что есть способ спрямить дорогу.
Проблема в том, что первокурсник-историк - не самый выдающийся представитель человеческого сообщества. Такие вопросы должны решать совершенно другие люди, а он лишь случайно оказался на острие. Поэтому его гложут сомнения, да ещё и постоянно отвлекают картинки из зазеркалья; навязчиво звучат в голове последние мысли Марка...
Но ход придётся всё-таки сделать.
Страшно...
Тоня опять поняла без слов - подняла на него глаза из-под блестящего капюшона, улыбнулась и сказала:
- Ты решишь правильно.
- Полагаешь?
- Даже не сомневайся.
- Я вот пытаюсь про себя сформулировать, чтобы было чётко и ясно.
- И до чего додумался?
- Надо идти вперёд. Оригинально, правда? Но ведь и не поспоришь...
- Глупый... - она уткнулась ему в плечо. - Конечно, надо идти! Главное - не бежать впереди телеги, и всё успеешь...
Самохин хмыкнул, подумав, что в присутствии верной компаньонки-отличницы поверить в сказку гораздо легче. Посмотрел на свои ладони - в одной лежал амулет, солидно блестя клинками, а над другой соткалась и уплотнилась его зеркальная копия-голограмма.
И тогда враги напомнили о себе.
Сразу все трое.
Но...
Они не атаковали.
Происходило нечто совсем другое, чрезвычайно странное.
'Химеры' пошатнулись, как пьяные. Двое рухнули на колени, третий кое-как устоял, привалившись к аэрокару. Лица их изменились резко, будто кто-то щёлкнул переключателем: инопланетная пустота исчезла из глаз, и вернулись человеческие эмоции - страх, недоумение, боль.
Оглушённые и растерянные, они оглядывали многострадальный дворик, тела спецназовцев на земле и сломанные деревья; таращились друг на друга, неуверенно поводили руками, словно вспоминая, как ими пользоваться. Широко разевали рты, глотая холодный воздух.
Куклы снова превратились в людей.
'Химеры' ушли.
Такого студент ожидал, пожалуй, меньше всего. С трудом подавив желание ущипнуть себя за руку, опять обернулся к Тоне, но и она стояла в полном недоумении.
Юра понял - ещё секунда, и у него от этих загадок просто вскипят мозги. Он резко выдохнул и соединил амулеты, подумав напоследок о звёздах и почему-то ещё о том, как красиво отражается солнце в лужах зазеркального Медноярска.
***
Ему нравилась панорама, открывавшаяся с балкона.
Нет, конечно, какие-нибудь завзятые путешественники, кругосветчики-профи, пересёкшие саванну, тундру и джунгли, при виде таких вот пригородных пейзажей лишь усмехнулись бы снисходительно, чтобы потом сурово нахмурить брови и начать подготовку к очередному броску за три океана.
Но ему хватало того, что есть.
Стоял обычный южный ноябрь. Утром был дождь, но потом поля вокруг клиники начали подсыхать; после обеда столбик термометра героически попёр вверх и добрался до плюс одиннадцати. К вечеру, правда, опять стало холоднее, по окрестностям бродил влажный ветер (три метра в секунду, как педантично заметила тётка с местной радиостанции).
Полюбоваться закатом не получилось, поскольку балкон выходил не на запад, а на восток. Зато неплохо просматривалась железнодорожная станция - к перрону как раз подползла электричка из Медноярска, её окна мягко светились в сумерках. Если подождать ещё час, то можно будет увидеть московский поезд, который, впрочем, тут не задержится, надменно проскочит мимо.
За путями - нить автострады, электрический жемчуг фар. Бензоколонка сияет, словно дворец с эмблемы Диснея; километрах в пяти восточнее мерцают огни промзоны, а дальше начинается город.
Балкон удобный - не очень длинный, зато широкий, почти как лоджия. Два плетёных кресла и низкий столик. Одна незадача: если сесть, то перила загораживают обзор, видна только макушка Змей-горы к северу. Гора, между прочим, не абы какая, а палеовулканическая, высота - девятьсот девяносто четыре метра. Посмотрел вчера в интернете - свободного времени теперь много, можно заняться расширением кругозора.
Вайфай тут стабильный, скорость хорошая. В палате - плазменная панель, холодильник, душ и всё остальное. Соседей нет - одноместный люкс. Врачи вежливые, умные прямо до отвращения, сестрички симпатичные, улыбаются. В общем, условия отнюдь не плебейские. Цены тоже...
Ещё с минуту постояв у перил, он вернулся в палату. Хотел включить телевизор, но передумал - плазма несколько раздражала его своей цветистой огромностью и раскатистым звуком, воспринималась как вторжение на личную территорию.
Вместо телепульта от взял планшет и отыскал запись обеденного ток-шоу на Первом. Ведущий сказал: 'Согласитесь, каждый раз седьмого ноября ловишь себя на этом чувстве - то ли праздник, то ли не праздник, день рабочий, но при этом парад...'
Обитатель палаты люкс перемотал немного вперёд. Ведущий закончил свой вступительный спич и теперь препирался с каким-то лысым экспертом, а по экрану в студии ползли чёрно-белые архивные кадры - революционный митинг, реющие знамёна, ораторы на трибуне. Мелькнул крупным планом Ленин на фоне плаката: 'Революция - вихрь, отбрасывающий назад всех ему сопротивляющихся', промаршировала колонна людей в фуражках, ощетинившись винтовочными штыками.
Студийная перепалка ширилась, все говорили разом, и зритель в клинике почувствовал утомление. Всё-таки он ещё не настолько окреп после операции, чтобы выдерживать российский телеэфир в больших дозах.
Выключив видео, он пробежался по сайтам центральных СМИ, по диагонали читая свежие тексты.
Репортаж 'Коммерсант FM': 'В центре Москвы состоялся митинг в честь столетия Октябрьской революции, организованный КПРФ. Участники прошли шествием от Пушкинской площади...'
Статья в 'Независимой газете' от питерского корреспондента: 'Годовщина дала повод для множества арт-проектов... Был заранее проанонсирован гала-концерт на Новой сцене Мариинского театра. Как объясняли постановщики, сделан акцент на восприятие событий глазами детей... В числе творческих коллективов-участников значилась группа 'Ленинград' с Сергеем Шнуровым...'
Интервью с историком на 'Взгляде': 'Седьмое ноября до самого конца существования СССР считалось одним из главных праздников в нашей стране. Другое дело, что, начиная с семидесятых, энтузиазм по поводу революции стал потихоньку спадать. Пафос уступал место рутине, героический миф - анекдоту...'
Он отложил планшет.
Вечерняя темень затопила палату, хозяйски рассредоточилась по углам, вытесняя остатки дня. Пропитанная тишиной, она убаюкивала, нашёптывала что-то ласково-примирительное.
Пациент прилёг на кушетку, уставившись в потолок.
Врачи перед операцией предупреждали его, что методика, по сути, экспериментальная, толком не отработана, а человеческий мозг - штука тонка и капризная. Поэтому, говорили они, гарантий дать невозможно.
Он тогда, помнится, усмехнулся. Спросил - а если вообще не вмешиваться? Сколько ему осталось? Они помялись, повздыхали и выдали - до Нового Года максимум. Последствия травмы, мол, нарастают лавинообразно, ещё немного - и никакое вмешательство не поможет...
'Травма', да. Хорошее нейтральное слово, без лишнего пафоса.
Как, собственно, и 'авария'.
Поворот на мокрой бетонке, свет чужих фар в глаза. Потом темнота.
Друзья говорили - легко отделался. Башка крепкая, заживёт...
И что интересно - действительно заживает, только хирурги предварительно покопались. Они, хирурги, и сами, похоже, до сих пор удивляются - динамика исключительно положительная, восстановление идёт ударными темпами. Ещё неделька-другая - и можно будет выписывать.
Допытываются - как самочувствие? Нет ли болезненных ощущений, странностей восприятия? Не пахнет ли, к примеру, жёлтый цвет скипидаром? Не вызывает ли музыка горечь на языке? Он честно отвечает - не пахнет, не вызывает. Восприятие работает штатно, самочувствие в норме, аппетит - на четыре с плюсом.
А память?
С памятью тоже всё хорошо.
