Потом я прыгнул обратно, но не на кухню. Я оказался в темном гараже под домом и вскарабкался на верстак, чтобы достать до верхней полки, где папа хранил ружье для пейнтбола. Снаружи раздались шаги, и кто-то с силой ударил по двери, чтобы открыть ее, но на ней был тяжелый засов – такой у нас опасный округ.

Я зарядил ружье углекислотным картриджем. Верхняя часть двери разлетелась в щепки, но засов еще держался. Я неумело зарядил трубчатый магазин шариками с краской, когда ошметки двери влетели в помещение. Толстый ствол одного из странных пистолетов появился в проеме, и я прыгнул, на сей раз – в свою комнату.

На лестнице раздались шаги, и я прыгнул снова, обратно в гостиную. Мужчина прижимал нож к маминому горлу, а папа лежал на полу, неподвижный.

Я выстрелил мужчине в глаза, прямым попаданием.

Он завопил и упал навзничь, зажимая глаза. Раздался выстрел, и что-то ударило меня в бедро, я снова отпрыгнул в сторону, стреляя в лоб приближающемуся мужчине в холле. Рука взметнулась к его лицу, но он разрядил в меня свое оружие, и множество маленьких снарядов с проволокой между ними пронеслись по воздуху к моей голове. Я прыгнул и оказался позади него, он повернулся, и я выстрелил ему в мошонку, дважды.

Он перегнулся пополам, и в этот момент я увидел маму.

Она лежала на полу, скорчившись на боку, истекая кровью.

Штукатурка обрушилась рядом с моей головой от пуль, врезавшихся в стену, натянувших проволоку. Я упал на колени, оцепенев.

Лужа крови возле папы была еще больше, из его спины торчал нож.

Человек, которого я подстрелил в мошонку, крутился волчком, доставая пистолет. Я выстрелил ему в лицо еще раз, задев скулу. Он разрядил свое оружие, но проволока пролетела в холл, над моей головой, срывая со стен картины. Я ударил его прикладом ружья, ударил сильно, и еще раз, и еще. Он выронил пистолет, и его глаза закатились.

Я бросился к маме с папой, а потом дальше, к двери. На лестнице послышались шаги. Я было поднял ружье для пейнтбола, но тут что-то ярко вспыхнуло со стороны двери, и снаряд пробил ружье, ударив меня по лбу.

Я упал навзничь, теряя сознание, проваливаясь в бесформенную темноту, но вместо того, чтобы удариться об стену, упал на песок с гравием.

Пустырь. Мама. Папа. Пусто.

Я попробовал поднять голову, но луна расплывалась и мигала перед глазами.

Пусто.

Кто-то пытался впрыснуть мне воду в рот, и я, испугавшись, вдохнул ее. Мгновенно начался раздражающий кашель, вызвавший пронизывающую боль в голове и боку, но я не мог остановиться. Солнце стояло высоко и било в глаза, Я продолжал кашлять, пытаясь крепко зажмуриться. Что-то было не так с моим лбом, шеей и правым бедром.

Чьи-то руки подняли меня, помогая сесть. Я смог сделать первый хриплый вдох без кашля и наконец открыл глаза. Песок. Гравий.

Пустырь. Я дотронулся до лба – там была рваная рана, запекшаяся, над правой бровью. Провел рукой дальше и пощупал шею. Сбоку было что-то вроде волдыря от ожога. Кожа на волдыре натянулась, когда я повернул голову, чтобы посмотреть на того, кто помог мне сесть.

– Тебе удобно сидеть? – спросил грубый голос.

Белые зубы сверкали сквозь бороду с проседью. Я слегка отклонился назад. На нем была соломенная шляпа, ослепительно белая рубашка на пуговицах и потертые шорты цвета хаки. Глаза спрятаны за зеркальными солнечными очками как у летчика. Темная кожа, но на испанца не похож. Загорелый.

– Простите, что? – первое, что мне наконец удалось произнести.

– Охо-хо! – отозвался незнакомец. – Еще воды?

И протянул мне пластиковую бутылку.

Я взял и начал осторожно потягивать воду; стараясь больше не вдыхать ее.

– Что случилось, малыш?

Я моргнул. Что же случилось? Что-то такое дома, женщина, сказавшая, что она из школьного округа.

Думаю, потом я закричал. Кажется, я дернулся вверх, зашатался, и сознание мое померкло.

Не знаю, сколько прошло времени, но я снова лежал на спине. Кто-то что-то держал надо мной, загораживая от солнца. Это был черный зонт, и я видел солнце, пробивавшееся сквозь черную материю, и спицы в ржавых точках. Худая рука, державшая ручку, была морщинистой. Я проследил взглядом и увидел, что она принадлежит женщине с черными как сажа волосами, коричневой морщинистой кожей и темными как ночь глазами.

Она заметила, что я смотрю на нее, и сказана что-то по-испански, в сторону. Я начал было подниматься, но какая-то другая рука, не женская, удержала меня и заставила лечь обратно.

– Давай-ка не будем, – это был прежний бородач. – Если, конечно, не хочешь снова потерять сознание. Здесь такая лужа засохшей крови! Я не видел ее сначала – ты лежал сверху, но я бы предложил тебе все-таки оставаться в лежачем положении, ладно?

Я заплакал, сотрясаясь всем телом. Я все вспомнил, каждую деталь, они словно вспыхивали передо мной, как искры, начиная с маминого крика: «Беги!» – и заканчивая лужами крови и глазами, неподвижно смотрящими в никуда.

Наверное, я снова потерял сознание.

А когда пришел в себя, направление потока света изменилось – солнце сдвинулось на полнеба ниже, начался ветер. Вместо зонта я лежал теперь под натянутым надо мной синим брезентом, мягко колеблющимся от легкого ветра. Чистый пластиковый пакет, наполовину наполненный водой, крутился вверху и покачивался в такт колыханиям брезента. Из пакета тянулась трубочка, и я рассматривал ее несколько минут, пока до меня не дошло, что она тянется к моей руке.

Раздался хруст шагов по гравию, затем освещение опять немного изменилось, потому что кто-то засунул голову в мое укрытие.

– Проснулся? – это была та самая женщина, что держала зонт. Она вглядывалась в мое лицо, стараясь определить, понимаю ли я ее, потом спросила: – Ты о’кей?

– О’кей? Да, ой, si! Я не говорю по-испански.

– О’кей. Хорошо. О’кей. – Она указала на пластиковую бутылку, лежавшую рядом со мной, почти полную. Дальше изобразила, что подносит бутылку к губам. – О’кей?

– Да. То есть о'кей.

Я попытался сесть, но она покачала головой.

– Нет. Лежи спокойненько. Отдыхай.

Я откинулся назад. Голова кружилась даже от легкой попытки сесть. На бедре я обнаружил кучу марли и бинтов. На лбу повязка была поменьше, и закреплялась она на затылке, в волосах; бинт стягивал голову, причиняя боль при прикосновении. Оказалось, что я лежу не на земле, а на носилках, похожих на раскладушку из мягкого материала. Поворачивая, но не поднимая голову, я смог разглядеть, что нахожусь уже не в овраге, а на какой-то возвышенности, и на несколько миль вокруг расстилается пустыня и низкие холмы.

Они переместили меня.

Перевезли? Перенесли?

Я снова попытался думать о прошлой ночи, но ничего не получалось, я завяз, и голова просто перестала работать. Сознания я не терял, но попытка думать, глядя в потолок, не удавалась: оно очень скоро угасало. Мозги словно тоже были стянуты марлей – белой, спутанной, а сквозь нее мысли не пробивались.

Я услышал чей-то крик снаружи:

– Эй, Консуэло! Нужна твоя помощь.

Женщина, сидящая рядом, снова потрепала меня по плечу и вынырнула из-под брезента.

Я услышал, как она ускорила шаг, почти побежала. Через минуту звуки шагов вернулись, эти шаги принадлежали нескольким людям, которые при этом еще кого-то или что-то тащили. Затем бородач и Консуэло привели с собой мужчину, поддерживая его с обеих сторон. Его лицо распухло, было залито кровью, хоть он и пытался двигаться сам, был беспомощен как дитя.

Бородач взглянул на меня внимательно и спросил:

– Эй, кореш, как думаешь, сможешь слезть с носилок? Мы привели тут кое-кого, кому они нужнее.

Я моргнул и осторожно сел. Перевязь на бедре натянулась, и голова слегка поплыла, однако в глазах не потемнело, как прежде. Я слез с носилок, освобождая их вновь прибывшему, затем подвинул их поближе и держал, пока его укладывали.

Они действовали, обмениваясь быстрыми и короткими репликами по-испански, из которых я понял только слово «бандитос». Консуэло вытирала кровь с лица мужчины, а бородач вешал еще одну капельницу на то же приспособление, что поддерживало мою. Он протер место на внутренней части локтя мужчины одноразовой салфеткой из распечатанного пакета и ввел под кожу иглу.