– Тебе не холодно? – спросила она.

Сначала небо затянуло тучками, но теперь полностью развиднелось, и только ветер разносил повсюду соленые брызги.

– Надеюсь, будет теплее, если ты поделишься со мной своим пальто.

Она усмехнулась.

– Мне нравится, как работает твоя мысль.

Она указала на скамейку в дальнем углу кладбища:

– Вот сюда. Я здесь обычно рисую.

Эвэ широко распахнула свое пальто на скамье и жестом пригласила сесть. Когда я сел, мы оба в «его завернулись.

– Ого! – сказала она.

Я еле осмеливался вздохнуть.

– Что?

– Мы оба в нем помещаемся. Я думала, ты крупнее. В моей голове ты занимаешь гораздо больше места.

– Прости. Я всегда был маловат для своего…

Она меня поцеловала.

Я закрыл глаза и растворился в этом поцелуе.

Через секунду она отпрянула, и я сказал:

– Ты просто могла бы сказать «заткнись».

– Ты жалуешься, что ли? То есть…

На сей раз я остановил ее.

О боже.

Наши руки блуждали, ее руки направляли мои. Я чувствовал боль, но не ту, что терзала меня в предыдущие недели. Ее рука, двигаясь под моей рубашкой, наткнулась на мою рану, и я прямо-таки заорал ей в ухо.

– Прости. Мне только вчера сняли швы, и это место все еще… э-э… уязвимое.

– Швы?! А что случилось? – Она повернула меня и задрала на мне рубаху. – Господи Иисусе! Что произошло?

Я шевелил губами, но не мог ничего произнести.

– Гриффин! В чем дело? Кто-то ведь сделал это с тобой?

– Ну… да, – признался я.

– Почему? Это ведь от ножа, да?

– Да, – торопливо сказал я. – Он целился в мою почку.

Я встал, заправил рубаху и надел куртку.

– Холодно.

Она запахнула пальто.

– Кто это сделал?

– Я соврал твоим родителям.

Она выглядела сбитой с толку.

– Что? Почему ты не можешь прямо ответить на вопрос? Что это значит, что ты соврал моим родителям?

– Я не живу с родственниками. У меня нет дедушки и бабушки. У меня нет дяди. После того, как моих родителей… как они умерли, я жил у друга в Мехико, потом уже обзавелся собственным жилищем. Жильем в пустыне, о котором я тебе говорил.

– Какое это все имеет отношение к ране у тебя на боку?

Я с силой пнул ворох прошлогодних листьев, пожухлых и скрюченных, так что они разлетелись. Это было ошибкой.

– Ой! – Я заковылял, описывая круги и потирая левый бок. – Я пытаюсь сказать, что не хочу больше врать. Но и сумасшедшим мне тоже не хочется выглядеть в твоих глазах. А большая часть моего рассказа похожа на бред сумасшедшего.

Она подтянула под себя ноги, накрыла полами пальто и обхватила руками.

– Типа чего?

– Люди, которые убили моих родителей, пытаются убить меня. Во время покушения на меня убили моих папу и маму.

Было похоже, что она собирается заплакать. Она мне не верит. Думает, я больной.Я протянул руку и принял позу регулировщика на дороге, останавливающего поток машин.

– Подожди. Я докажу.

И я прыгнул.

Она сейчас закричит и убежит, думал я, сдирая копии газетных статей с фанерной доски в Норе.

И прыгнул обратно.

Она вскочила со скамьи, но не двигалась с места. Рот закрыт рукой. Увидев меня, отшатнулась и резко села обратно, так как ее каменный край ударил ее под коленки.

Я шагнул к ней, она тяжело дышала, и ее глаза расширились. Наконец она отпрянула. И я сразу понял, каково ей было, когда я шарахнулся от нее возле дома в тот момент, когда она пыталась взять меня под руку и случайно задела мою рану. Я подошел очень медленно и положил бумаги на край скамьи, но едва убрал руку, как ветер попытался их разметать, и мне пришлось придержать листки рукой.

– Слушай, сейчас все разлетится, если ты не возьмешь.

Я подвинул бумаги te ней поближе, стараясь держаться на расстоянии.

Она опустила руку, стараясь не соприкоснуться с моей, но тем не менее прижала листки к скамейке. Я выпрямился и отошел.

– Что это было? – В ее голосе прорывался еле сдерживаемый крик. – Как ты это сделал?

Я показал на бумажки.

– Там все написано. Смотри.

Она взяла мои листки, а я тихо сказал:

– У меня есть и другие рубцы – старые шрамы. Первые две истории как раз о дне, когда они появились, а мои родители были еще живы. Я знаю, там написано про наркотики, но это все хрень, верить этому не нужно. – Я указал на правое бедро, где была рана, которую я получил тогда. – В ту ночь они чуть меня не убили.

Она стала читать, время от времени взглядывая на меня, словно следя за моими передвижениями.

– Значит, тебя на самом деле зовут Гриффин О'Коннер?

Вот она дошла до третьей страницы и спросила:

– Кто такие Сэм Коултон и Консуэло… эээ… Монхаррас? – букву «х» она произнесла правильно, мягко.

– Сэм и Консуэло нашли меня в пустыне после… той ночи. Выходили меня, а потом мы с Консуэло уехали в Оахаку, где я жил у ее племянницы почти два года, пока «они» снова меня не нашли, так что мне пришлось уехать. После этого я жил сам по себе. Эти ублюдки держали Сэма и Консуэло в заложниках, стараясь добраться доменя. Когда я наслал на них службу иммиграции… ну, сама увидишь.

Она продолжила чтение. Дойдя до перечисления убитых, она перестала посматривать на меня, Я замер в неудобной позе, с прижатыми к телу руками. Я чувствовал, как опустились мои плечи, я весь ссутулился. Обвиняемый сидит на скамье подсудимых, ожидая вердикта присяжных.

– Так почему они хотят тебя убить?

Я покачал головой.

– Если бы я знал наверняка…

– Это имеет отношение к тому, м-м-м, – что ты сейчас сделал?

– Да, я думаю.

– А что ты сделал? – Она облизнула губы. – То есть я видела, что ты исчез, но куда ты делся?

– Домой, ну, в Южную Калифорнию. В пустыню.

–  Даврешь ты все.

Я покачал головой.

– Нет. Хочешь увидеть? – и сделал шаг вперед.

Она подняла руки вверх.

– Эй, парень!

Я снова отошел, уголки моих губ опустились. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Эвэ показала на дальний угол кладбища.

– Видишь тот угол у здания родильного дома? – Он был в двухстах ярдах от нас. – Прыгни туда. Покажи мне.

Я показал.

Сколько там могло быть «чувствительных»? Надеялся, что ни одного.

Я стоял там, на расстоянии в двести футов, и махал ей. Спустя какой-то момент она тоже подняла руку и жестом меня подозвала. Я вернулся, своим способом. На сей раз, когда я появился, она не дергалась.

– Я полагаю, это наркотики. Ты что-то подмешал в кофе?

Я покачал головой.

– Как ты это делаешь?

– Ну, просто делаю. Первый раз – когда мне было пять.

– Бумажный стаканчик из «Старбакса», там, в Мон-Сен-Мишеле – ты сказал, что привез его из Сан-Диего. Ты имел в виду то же утро, да?

Я кивнул.

Начинался дождь, ветер приносил крупные капли.

– Черт! – сказала Эвэ. – Меня так достала зима! Хочется тепла. – Она говорила расстроенным тоном, и я подумал, что дело не в погоде.

– Не в моих силах сделать погоду теплее, – сказал я. – Но могу взять тебя куда-то, где уже тепло.

Она не сказала «нет». Глаза еще смотрели диковато, но лоб она уже не морщила.

– Как насчет тайской еды?

Мы шли вниз по Кенсингтон-Хай-стрит, это было наше третье свидание, и Эвэ вдруг сказала:

– Давай зайдем.

Я подумал, что имелся в виду обувной магазин, но она потянула меня в сторону, па направлению к магазинчику на углу.

– Что такое? В аптеку?

– Да, в аптеку.

Я зашел следом за ней – в Нью-Джерси вечер только начинался, а в Лондоне уже было десять, и они собирались закрываться.

– Тебе что-нибудь нужно?

Она посмотрела на меня через плечо и тихо сказала:

–  Намнужно, – и покраснела.

Она купила презервативы «Дюрекс» и лубрикант, но деньги взяла у меня, потому что у нее была только американская валюта.

Лицо продавца ничего не выражало, а мои уши полыхали.