Я встал.

— Что ж, Дживс, может, и обойдется. Во всяком случае. попытаться стоит. Я сейчас пойду, буду медитировать, надо подготовиться к предстоящему испытанию.

— Одну минуту, сэр, я принесу вам чай.

— Нет, Дживс, не до чаев сейчас. Надо сосредоточиться, вызубрить свою роль назубок до его прихода. Чую, долго ждать не придется.

— Не удивлюсь, сэр, если его светлость уже дожидается вас в коттедже.

Дживс как в воду глядел. Едва я переступил порог, как из кресла будто шаровая молния вылетела, и нос к носу со мной оказался Чаффи. Он глядел на меня со зловещим прищуром.

— Ага! — процедил он сквозь зубы, да и вообще вид его не сулил добра. — Явился наконец!

Я подарил ему сочувственную улыбку.

— Конечно, явился. И мне все известно, Дживс рассказал. Досаднейшая глупость! Когда я поздравлял Полину Стоукер с вашей помолвкой, мог ли я подумать, что мой братский поцелуй вызовет такой скандал.

Он продолжал уничтожать меня взглядом.

— Братский, говоришь?

— Исключительно братский.

— Папаше Стоукеру так не показалось.

— Всем известно, какой у старого хрыча грязный ум.

— Значит, братский? Хм!

Я выразил, как и подобает мужчине, сожаление:

— Наверное, не стоило мне ее целовать…

— Скажи спасибо, что меня там не было.

— …но ты же сам понимаешь, твой близкий друг, однокашник по начальной школе, по Итону, Оксфорду обручается с девушкой, которая тебе все равно что родная сестра, как тут не расчувствоваться.

Было видно, что в душе доброго малого происходит борьба. Весь взъерошенный, он метался по комнате, отшвырнул пинком табурет, на который наткнулся, потом начал успокаиваться. Разум восторжествовал.

— Ладно, — вздохнул он. — Но впредь, пожалуйста, поменьше этих братских проявлений.

— Ясное дело.

— Угомонись. Души в себе эти порывы.

— Само собой.

— Если тебе нужны сестры, ищи их в другом месте.

— Какой разговор.

— Когда я буду женат, я не хочу все время думать, что вот войду сейчас в комнату и застану сцену братско-сестринской нежности в разгаре.

— Ну что ты, старина, я все понимаю. Стало быть, ты не раздумал жениться на этой самой Полине?

— Не раздумал? Еще бы мне раздумать! Только последний идиот способен упустить такую девушку, согласен?

— А как же быть с кодексом чести древнего рода Чаффнелов?

— Что ты такое несешь?

— Ну как же, ведь если Стоукер не купит Чаффнел-Холл, ты окажешься в еще более плачевном положении чем раньше, когда не хотел признаваться ей в любви и мысль об Вотвотли словно червь в бутоне румянец на щеках твоих точила.

Его передернуло.

— Нет, Берти, не напоминай, я был тогда в полном помрачении рассудка. Не представляю, как я вообще мог докатиться до такого. Заявляю тебе официально, что мои взгляды радикально изменились. Пусть я гол как сокол, а у нее миллионы, мне на это наплевать. Если раздобуду семь шиллингов и шесть пенсов на разрешение архиепископа венчаться без оглашения и два фунта или сколько там надо, чтобы священник прочитал положенные строки из молитвенника, свадьба состоится.

— Великолепно.

— Что такое деньги?

— В самую точку.

— Любовь — вот главное.

— Золотые слова, старик. Я бы на твоем месте изложил ей эти взгляды в письме. А то вдруг она подумает, что раз ты опять на мели, то можешь и на попятную пойти.

— Обязательно напишу. И… ну конечно!

— Что «конечно»?

— А письмо ей отнесет Дживс. Тут уж можно не опасаться, что старикашка Стоукер его перехватит.

— Считаешь, он такой ловкий?

— Ха, прирожденный шпион. Только о том и думает, как бы перехватить письмо, по глазам видно.

— Нет, я о Дживсе. Как он передаст Полине письмо, не представляю.

— Забыл тебе сказать: Стоукер сманивает Дживса к себе на службу, предложил ему бросить меня. Сначала я взбесился от такой наглости, а сейчас думаю: великолепно, пусть Дживс у него служит.

Смысл тактической уловки был яснее ясного.

— Ну конечно! Встав под знамена Стоукера, он получит полную свободу передвижений.

— Разумеется.

— Отнесет твое письмо ей, а ее ответ тебе, ты ей снова напишешь, она тебе ответит, ты опять письмо, она — ответ, ты…

— Да, да, ты уловил суть. И в ходе этой переписки мы разработаем план, как нам встретиться. Слушай, ты не в курсе, сколько нужно ухлопать времени на свадебные формальности?

— Понятия не имею. Но если ты раздобудешь у архиепископа разрешение венчаться без церковного оглашения, можно провернуть все в два счета.

— Раздобуду я это разрешение. Хоть два, хоть три. Слава богу, гора с плеч. Я будто заново родился. Побегу, надо поскорее рассказать все Дживсу. Вечером он уже сможет быть на яхте.

И вдруг умолк. Опять стал мрачнее тучи, в глазах зачлось прежнее подозрение.

— Слушай, а она в самом деле любит меня?

— О черт, ведь она сама тебе это сказала.

— Сказать-то сказала. Но разве можно верить женским признаниям?

— Да ты что, опомнись!

— Они все такие насмешницы. Может, она смеялась надо мной.

— Стыдно, Чаффи.

Он горестно задумался.

— Все-таки очень странно, что она позволила тебе поцеловать себя.

— Я застал ее врасплох.

— Могла бы дать тебе по физиономии.

— Зачем? Она чутьем угадала, что я обнимаю ее как брат.

— Хм, как брат?

— Исключительно как брат.

— Ну что ж, может быть, — с сомнением вздохнул Чаффи. — Берти, а у тебя есть сестры?

— Нет.

— А если б были, ты бы их целовал?

— Беспрерывно.

— М-м-м… ну, не знаю… Может, ты и не врешь.

— Слово чести Вустера, ему-то ты веришь?

— Не особенно. Помню, на втором курсе в Оксфорде ты сказал мировому судье утром после Гребных гонок, что твое имя Юстас Г. Плимзол и что ты живешь в Далидже на Аллин-роуд.

— Тогда был особый случай, требовалась особая гибкость.

— А-а, ну что ж, конечно… да, ты прав… Так, наверно и надо было сказать. Но ты даешь клятву, что сейчас между тобой и Полиной совершенно ничего нет?

— Клянусь: ничегошеньки. Мы с ней сейчас со смеху помираем, когда говорим о том кратковременном с сумасшествии в Нью-Йорке.

— Смеетесь? Я что-то не слышал.

— Мало ли что не слышал.

— Ну ладно… пожалуй… что ж, там видно будет, а пока я пойду писать ей письмо.

И он ушел, а я сел, задрал ноги на каминную доску и стал приходить в себя. Да, денек выдался не из легких, я основательно подустал. Один только недавний обмен мнениями с Чаффи порядком истрепал нервную систему. Поэтому когда заглянул Бринкли и пожелал узнать, в котором часу я предполагаю обедать, мысль об одиноком стейке с жареным картофелем здесь, в коттедже, показалась мне малопривлекательной. Мне не сиделось дома, подмывало сбежать.

— Бринкли, я сегодня не буду обедать дома, — сказал я.

Этого преемника Дживса мне прислало лондонское агентство, и будь у меня время съездить туда самому и лично выбрать себе слугу, именно его я никогда бы не выбрал. Если кто не годится в камердинеры, так это он. Унылый, отталкивающий субъект с длинной испитой физиономией в прыщах и глубоко посаженными мрачными глазками, он с самого начала выказал нежелание поддерживать легкую приятную беседу между хозяином и слугой, к которой я так привык в обществе Дживса. Я с первого дня попытался установить с ним дружеские отношения, но толку никакого. Внешне он был сама почтительность, но в душе только и мечтал о социалистической революции, а Бертрама считал угнетателем и тираном, это было видно невооруженным глазом.

— Да, Бринкли, я сегодня обедаю не дома.

Он ничего не ответил, лишь поглядел на меня таким взглядом, будто примеривался, как будет вешать меня на фонарном столбе.

— У меня был трудный день, хочется ярких огней и вина. И то, и другое, насколько мне известно, водится в Бристоле. Заодно можно будет на какое-нибудь веселое представление попасть, как вы думаете? Ведь Бристоль один из самых модных туристических городов.