В тот же самый миг дверь отворилась, и на пороге появился пятый барон Чаффнел. Он молнией сверкнул к ней и заключил в объятия, она такой же молнией сверкнула к нему и заключилась в его объятия.

Даже если бы они месяцами репетировали эту сцену, она не получилась бы такой убедительной.

Я всегда считал, что оценить человека по достоинству и понять, обладает он истинно рыцарской деликатностью или нет, можно лишь в обстоятельствах, подобных нынешним. Это лакмусовая бумажка. Придите ко мне и скажите: «Вустер, вы хорошо меня знаете, прошу вас ответить на один вопрос. Будьте судьей в споре: можно назвать меня, как говорится, рыцарем без страха и упрека или нет?», и я отвечу: «Дорогой Бейтс, или дорогой Катбертсон, или как там вас зовут, мне будет легче ответить на ваш вопрос, если вы признаетесь мне, как бы вы поступили, окажись вы в комнате, где два любящих сердца соединились после горестной размолвки на основе дружбы и взаимного уважения. Вы бы нырнули под письменный стол? Или остались стоять столбом и пялились на них вытаращенными глазами?»

Мои принципы незыблемы. Когда происходит примирение влюбленных, я не буду на них глазеть, я исчезну, насколько позволяют обстоятельства, и оставлю их наедине.

И хоть я не видел парочку из своего укрытия под стулом, зато слышал их воркованье превосходно, и поверьте, мне было ужасно противно. Я знаю Чаффи в общем-то с детства, и за все эти годы наблюдал его в самых разнообразных обстоятельствах и в разном настроении, и никогда, никогда бы я не поверил, что он способен на такое тошнотворное сюсюканье, которым он сейчас буквально захлебывался. Если я признаюсь вам, что «Не плачь, моя крошка, не плачь!» — это единственная фраза, которую я оказался в состоянии процитировать, вы получите хотя бы отдаленное представление о муках, которым я подвергся. Да еще на пустой желудок, а это уж та самая соломинка, согласитесь.

Полина, впрочем, принимала в диалоге не слишком активное участие. До сих пор я считал, что по части проявления чувств при моем появлении судомойка побила рекорд, о котором всем прочим нечего и мечтать. Однако Полина затмила судомойку. Она булькала в объятьях Чаффи, как радиатор, из которого сливают воду, и никак не могла прийти в себя. Совсем девица одурела.

Причина как будто заключалась в том, что в ту минуту, когда я себя обнаружил, точно дух во время спиритического сеанса, она находилась в состоянии тяжелейшего душенного потрясения и моя физиономия вроде как вбила гвоздь в крышку гроба. Словом, она так долго не могла выйти из роли хлюпающего радиатора, что Чаффи в конце концов догадался приостановить поток нежностей и решил докопаться до первопричины.

— Любимая моя, скажи мне, — услышал я. — Что случилось, мой ангел? Что испугало мою ненаглядную? Я должен знать, мое бесценное сокровище. Моя птичка увидела что-то нехорошее?

Пожалуй, пора присоединиться к их обществу, подумал я, и встал из-под стола во весь рост. Полина прянула, точно испуганная лошадь. Это меня раздосадовало, не скрою. Бертрам Вустер никогда не вызывал судорог у прекрасного пола. Случается, девицы при виде меня насмешливо хихикают, иной раз с тоской вздыхают и произносят безнадежно: «Ой, Берти, это опять вы?», но даже это лучше, чем такой сумасшедший ужас.

— Здорово, Чаффи, — сказал я. — Славный денек нынче.

Вы, наверное, подумали, что Полина Стоукер испытает великое облегчение, когда узнает, что причиной ее паники был всего лишь старинный приятель, но вы ошиблись: в ее глазах зажглось бешенство.

— Болван несчастный! — закричала она. — Что это за дурацкая игра в прятки? Как ты смеешь так пугать людей? И потом, к твоему сведению, у тебя вся физиономия в саже.

Чаффи тоже набросился на меня с обвинениями.

— Берти! — простонал он. — Господи, и как я не догадался, что это ты. Ты в самом деле полный, безнадежный, окончательный, бесповоротный кретин.

Нет, надо пресечь это безобразие железной рукой.

— Сожалею, — процедил я холодно и надменно, — сожалею, что испугал эту слабоумную девицу, но если хотите знать, что вынудило меня скрыться за письменным столом, объясняю: деликатность и благоразумие. Что касается кретинов, Чаффнел, не забудь: мне целых пять минут пришлось подслушивать твои бредовые излияния.

Я с удовольствием отметил, что его лицо залила краска стыда. От смущения он весь заерзал.

— А зачем ты слушал?

— Ты что же, думаешь, я это по своей доброй воле?

Он с вызовом вскинул голову, даже с какой-то бравадой.

— А почему, собственно, мне нельзя говорить так, как я хочу? Я люблю ее, черт тебя возьми, и пусть все это знают, мне плевать.

— Ну еще бы, — с нескрываемым презрением сказал я.

— Она — величайшее чудо, которое только сотворила природа.

— Нет, любимый, это ты — чудо, — возразила Полина.

— Нет, мой ангел, чудо — ты, — возразил Чаффи.

— Нет, ты, мое солнце.

— Нет, ты, моя драгоценность.

— Ради бога, — взмолился я. — Имейте совесть.

Чаффи метнул в меня злобный взгляд.

— Вы что-то сказали, Вустер?

— Так, ничего.

— Мне показалось, вы что-то произнесли.

— Тебе показалось.

— Вот и помалкивайте.

Моя тошнота немного поутихла, Бертрам явился в своей благодушной ипостаси. Я человек широких взглядов и потому милосердно решил, что нехорошо издеваться над влюбленным, который оказался в положении Чаффи. В конце концов, обстоятельства ведь были экстраординарные, попробуй не выйти за рамки приличия. Надо налаживать отношения.

— Чаффи, — примирительно сказал я, — не будем ссориться, нельзя нам этого себе позволить. Самое время дружески взглянуть друг на друга и весело улыбнуться. Да я больше всех на свете радуюсь, что ты и эта девушка, мой старый, добрый друг, похоронили печальное прошлое и честно, открыто начали все с самого начала. Полина, я ведь могу считать себя твоим старым добрым другом?

Она очень душевно рассмеялась.

— Надеюсь, бедное ты мое пугало. Ведь я знаю тебя гораздо дольше, чем Мармадьюка.

Я бросил взгляд на Чаффи.

— Кстати, по поводу Мармадьюка. Мы как-нибудь с тобой побеседуем на эту тему. Надо же столько лет держать такое безобразие в тайне.

— Не вижу никакого преступления в том, что человека при рождении нарекли Мармадьюком, — пылко возразил Чаффи.

— Кто говорит про преступление. Просто мы все отлично посмеемся над этим в «Трутнях».

— Берти, — Чаффи ужасно заволновался, — Берти, если ты когда-нибудь проговоришься этим бездельникам в «Трутнях», я найду тебя на краю земли и задушу собственными руками.

— Ладно, поживем — увидим. Но как я уже сказал, я очень счастлив, что вы помирились. Ведь я один из самых близких друзей Полины. Когда-то мы с тобой так весело проводили время, верно?

— Еще бы.

— Помнишь Пайпинг-Рок?

— Ага.

— А тот вечер, когда у нас заглох мотор и мы чуть не всю ночь мокли в дебрях Уэстчестер-Каунти под проливным дождем?

— Да уж, такое трудно забыть.

— Ты промочила ноги, и я проявил большую мудрость, сняв с тебя чулки.

— Эй, поосторожней! — не выдержал Чаффи.

— Не волнуйся, старина, я все это время вел себя в высшей степени благопристойно. Просто я хочу, чтобы все поняли: я старый добрый друг Полины и потому имею право радоваться вашему счастью. П. Стоукер — одна из самых очаровательных барышень на свете, и тебе повезло, старик, что она выбрала тебя, хотя у нее имеется серьезный недостаток — папаша, поразительно похожий на чудовищ из Апокалипсиса.

— Папа вполне приличный старикан, не надо только гладить его против шерсти.

— Слышал, Чаффи? Когда будешь гладить этого матерого бандита, непременно гладь его по шерсти.

— Папа не бандит.

— Прошу прощения. Я разговариваю с Чаффи.

Чаффи принялся скрести подбородок. В некотором смущении, я бы сказал.

— Должен признаться, мой ненаглядный ангел, он действительно иногда производит на меня впечатление человека несколько неуравновешенного.