– А я не буду трепать, я просто… помочь хочу…

Раньше Яр вздыхал тяжело. Теперь же просто вселенски тяжко, а потом склонил голову, позволяя потрепать себя по всклокоченной шевелюре. Шевелюре, в которой совсем недавно они с Сашкой обнаружили седину. Самарская тогда долго копошилась в волосах, выискивая еще хотя бы один седой волос, а Яр, чувствуя ее мягкие прикосновения, как-то прибалдел, практически заснув. Потом Саша целый день ходила, глядя на него внимательней, чем обычно. Видимо, смирялась с тем, что время летит непозволительно быстро, ну или вспоминая, как же давно они ступили на общую дорожку.

Он мог отказать любому. Любому человеку в целом мире, к сожалению, за одним исключением. Да она и не спрашивала. Ставила перед фактом. Мол, Самарский, готовься. У меня снова дело, а у тебя снова нервы, любимый.

– Спасибо, – его ответ был понятен без слов. И в том, что услышав благодарность, иронично хмыкнул, Саша даже не сомневалась.

– Почему я тебе салон не купил, а, малышка? – когда Яр снова поднял голову, Саша увидела, что в уголках губ играет улыбка. Вот и славно. Самое сложное позади. Теперь он в курсе, можно спокойно заниматься делом. – Ходила бы туда раз в неделю, забирала наличку, а всем представлялась бы как гипер-важная бизнесвумен.

– Потому, что ты меня любишь, и ты меня знаешь, и что я хочу делать, тоже знаешь, и одобряешь, – произнося каждый глагол, Саша загибала палец.

– О да, одобряю, – последний из которых Яр ухватил, раскрывая. Чего он точно не делал, так это не одобрял. Ему бы… чтоб она была всегда дома, всегда рядом, в безопасности. Она, дети, Глаша. Он-то заработает столько, сколько нужно, и даже в сотню раз больше. Но дело ведь не в деньгах. Ей хочется… А он… Если это нужно ей, значит, нужно и ему.

– Ну делаешь вид, во всяком случае. А я делаю вид, что твои дома мне еще не осточертели.

– Я неплохо делаю дома, на самом деле…

– А я неплохо делаю вид, что твоя бесконечная работа меня не бесит…

– А еще мы неплохо делаем детей… – Яр протянул очень уж мечтательно. Конечно, о таком можно рассуждать, когда дети с Глашей.

– Самарский… – теперь закатила глаза уже Саша, за что была поцелована в смеющиеся губы.

– Ладно, договорились, – в какой-то момент, оторвавшись, подняв на ноги сначала Сашу, следом поднявшись сам, Яр сложил руки на груди, окидывая жену внимательным взглядом. – Я делаю дома, ты делаешь дела, а вместе делаем детей?

Чувствуя подвох, но не зная еще, в чем он, Самарская аккуратно кивнула.

– Отлично, – этого было достаточно, чтоб ее тут же развернули, подталкивая прочь из гостиной, а потом и вовсе подняли на руки, бубня о том, что так будет быстрее. В спальню они добрались без происшествий. В очередной раз возблагодарили небеса за то, что Глаша согласилась окончательно переехать, а значит, дети под контролем. – Дома сегодня строить нельзя – церковный праздник. Не помню какой, но какой-то точно. Дела делать тоже. А детей можно.

– Самарский… – Саша снова закатила глаза, а потом прижалась к щеке мужа, целуя нежно-нежно, скользнула губами к уху, касаясь уже его, и шепнула. – Как же я тебя люблю.

– Я больше.

И последнее слово, как всегда, за ним.

***

– Алло, Настен.

– Угу, – шел пятый день совместного проживания.

Сегодня Глеб работал, а Настя ждала его дома. Девушке было не то, чтоб плохо, но не очень комфортно, непривычно.

К сожалению, его работу никто не отменял, а время для ее еще не настало.

Не желая ударить в грязь лицом, Настя вовсю училась… учить. Вспоминала, как строила урок раньше с малышами, занятия с которыми курировал Петя, поднимала учебники, которые уже по миллиону раз читала, но ведь вполне могла что-то забыть, смотрела записанные уроки именитых школ, делала кое-какие заметки… и жутко нервничала.

А когда уставала заниматься этим, решалась сыграть еще один тур в игре 'хозяйка Имагинской квартиры'. Настя готовила ему ужины, смахивала пыль с телевизора, который они даже иногда смотрели, застилала вечно скатанную клубком постель. Дважды ездила домой – создавала видимость проживания и там.

Сегодня же решила, что должна сделать кое-что еще.

– Я задержусь сегодня. Мы тут совещаемся, не знаю, когда закончим.

– Хорошо, совещайтесь. А я… Глеб, я в Бабочку смотаюсь.

– Зачем? – мужчина напрягся. Зря.

– Хочу попрощаться со всеми. А сегодня многие должны быть.

Какое-то время он молчал. Настя даже успела представить, как в голове мужчины мысли сменяют друг друга. Неужели думает, что она пустится плясать на тумбе, испытывая ностальгию? Если так, то дурак. По людям, возможно, ностальгия и осталась, по работе – нет.

– Хорошо, тогда я за тобой в Баттерфляй и заеду. Телефон только не отключай.

Настя клятвенно пообещала не отключать и вообще вести себя прилично и прилежно. Обула любимые кеды, футболку 'девушка моряка', как тогда, схватила волосы в высокий хвост, взяла рюкзак, вставила наушники в уши, поехала на метро.

Так, как делала каждый раз, направляясь в Бабочку на работу.

***

На входе ей кивнул суровый охранник, она кивнула в ответ, а потом поздоровалась уже в голос. Раньше делала это редко, а теперь здоровалась с каждым. И прощалась тоже.

Первым делом – с Женечкой.

– Так значит, ты с Имагиным, да? – увидев ее на пороге кабинета, он даже с кресла своего кожано-пафосного подскочил, обошел стол, остановился в нескольких шагах, засунув руки в карманы. Перекатился с пяток на носки, глядя сначала на эти самые лаковые носки туфель, а потом уже на нее. Обижено. Кто бы сомневался? – Быстро он тебя… окрутил.

Не приди Настя исключительно ради того, чтоб попрощаться со всеми, оставив в памяти хорошее, молча хлопнула бы дверью после этих слов, и дело с концом. Но ведь Женечку ей тоже было за что благодарить – взял же в бабочки, относился хорошо, пусть и с некоторыми оговорками, платил исправно, не зверствовал.

– Это я его быстро окрутила, Жень. А он меня долго окручивал.

Она имела в виду одно, он понял другое. Объясняться смысла Настя не видела. Зачем? Они, в общем-то, никогда не понимали друг друга.

– Ключ в общей гримерке оставишь, ну и казенное имущество не выноси, – пытаясь хранить все такой же обиженный вид, Пир передернул плечами, бросая еще один взгляд побитой собаки на девушку.

– Пока, – а Настя только слегка улыбнулась. К Пиру пошла первому, в сущности, только потому, что это и должно было пройти быстро и без особых эмоций. Здесь она скорей соблюдала приличия, чем действительно хотела попрощаться.

Развернувшись, Веселова открыла дверь.

– И ты это… – оглянулась, когда Пир снова заговорил. – В случае чего, замолви перед Имагиным пару слов за меня, ладно? Баттерфляй ведь загнется совсем, если меня здесь не будет, а тебе не сложно.

Настя не ответила.

Хлопотать перед Глебом за Пира она не собиралась. Даже проработав здесь несколько месяцев, поняла, что Бабочке долго еще придется лететь очень низко, если у руля останется он.

А вот за кого могла бы и попросить, так это за другого человека.

***

Невообразимо длинные ноги были на месте. Снова, как когда-то, Настя зашла в зал, заставая там главную бабочку. Она была на сцене одна. Видимо, раньше тренировалась, а теперь отдыхала, свесив те самые ноги вниз, разминая шею.

Амина заметила Настю не сразу, а когда заметила, только бровь приподняла. Но очень уж удивленно.

– Как это тебя, личная бабочка Имагина, занесло в нашу дыру? Неужели шмотки забрать пришла?

– По тебе соскучилась.

Настя огрызнулась, но для виду и без злости.

Амина стала для нее… в какой-то мере образцом. Ася так до конца и не поняла таинственную танцовщицу, да никогда и не поймет, потому что главная бабочка этого не позволит. Ни ей, ни кому бы то ни было. Но именно Амина в чем-то стала ее крестной матерью. Научила, как нужно относиться к жизни, когда наступают сложные времена, как-то умудрялась зажечь, когда Насте казалось, в ней искры больше нет, а главное – помогла открыть глаза на Глеба.