Появился не заросшим и страшным, с красными глазами и в вонючей футболке, а вполне гладко выбритым и в меру адекватным.

То, что на душе – хреново, не причина подставлять людей. А забив на работу, именно это он и сделал.

Утром Глеб созвонился с отцом, успокоил, поклялся, что все хорошо, позавтракал, даже в меру плотно, спокойно сложил оставленные Настей вещи в пакет, который должен был потом отправить на ее адрес. Только чуть позже… Через пару деньков, когда надежда совсем пропадет. Надел костюм, приехал на работу.

А теперь сидел в кабинете, подписывая все то, что должен был подписать раньше. Шел четвертый час дня, обед позади, осталось еще не так-то много, а потом конец смены, можно домой.

Зачем? А пофиг зачем. Просто нужна цель – спать, чтобы встать, встать, чтобы есть, есть, чтобы работать, работать, чтобы поехать домой, домой, чтобы спать. Чем не жизнь?

По внутреннему позвонили, Глеб, продолжая выводить подпись ровным почерком, взял трубку.

– Глеб Юрьевич, тут с проходной звонили…

– Что?

– Говорят, что вас там ждут.

– Пусть поднимаются.

– Не хотят, – в Глебе начало зреть раздражение. Детский сад, ей богу.

– Кто ждет?

– Девушка.

Сердце замерло. А потом забилось – быстро-быстро.

– Какая девушка? – голос же был притворно холодным и спокойным.

– Представилась Анастасией.

Бросив трубку, Глеб понесся прочь из кабинета. Обогнал слишком медленный лифт, стянул по дороге сковывающий движения пиджак, бросил на подвернувшийся диванчик, вылетел в холл.

Настя стояла у кофейного аппарата, спиной к нему. Что-то изучала. За стеклянными дверями и огромными окнами – дождь стеной, люди заходят и выходят, то и дело щелкая зонтами, стряхивая воду.

Кажется, Настя все же выбрала себе что-то, аппарат забрал у нее пятерку, потом еще одну.

Глеб мысленно поспорил сам с собой: если чай, все будет хорошо, если кофе – просто ничего не будет.

Заказать Веселова не успела. Почувствовала его взгляд, резко развернулась, а потом опустила голову, тут же покраснев.

Ей хотелось так много всего сказать, а сейчас и дышать-то получалось только через раз.

Понимая, что сама не подойдет, Глеб приблизился, остановился, но не заговорил. Так и стояли: она – смотря себе под ноги, он – сверля взглядом каштановую макушку.

– Привет, – первым не выдержал Глеб. Правда, произнося слово, он-то продемонстрировал чудо выдержки, потому что хотелось не говорить, а если говорить, то не это.

Услышав его голос, Настя вздрогнула, а потом набрала в легкие больше воздуха, вскинула взгляд…

– Ты не виноват. Я люблю тебя. Прости.

– Настька… – Глеб сжал ее в объятьях, пытаясь элементарно не задушить. А она опять расплакалась. Теперь потому, что стало легче. И уже совершенно неважно, собиралась Настя купить чай или кофе.

– Насть, – девушка высунула нос из-под одеяла, позволяя Глебу себя поцеловать, а потом снова укрылась с головой, переползая на его половину. – Я ушел. Чашку на кухне разбил случайно, вроде бы убрал, но ты там аккуратно, не поранься.

– Угу, – Глеб окинул скептическим взглядом укрытую белым одеялом фигуру, но, в конце концов, не удержался, снова подошел, ущипнул за очень уж вызывающе выглядывающий кусочек мягкой округлости, получил сонный, недовольный, практически укоризненный взгляд встрепенувшейся Насти, тут же сбросившей одеяло.

– Почему раньше не разбудил? – она села в кровати, окидывая его оценивающим взглядом. Выглядит опрятно, красиво – в костюме, выбрит, свеж, бодр. Не то, что она.

– Тебе рано еще. На вторую пару едешь?

– На вторую. Ты позавтракал?

– Кофе выпил, – Глеб снова наклонился, целуя теперь уже в щеку, выпрямился, отошел, взял телефон, отправил в карман. – На работе поем.

– Хорошо, – Настя снова посмотрела на Имагина, пытаясь просканировать внешний вид на предмет незамеченных пятнышек или прилипших волосков. Таких вроде не наблюдалось.

– Влад будет под подъездом в девять тридцать, он тебе позвонит.

– Угу, – Настя нахмурилась, но спорить не стала.

– Спи давай, – оглянувшись напоследок, Имагин отдал приказ, вышел из спальни, из квартиры, подъезда…

Настя же послушно опустилась на подушку, закрыла глаза, потянулась, потом снова укрылась с головой, пытаясь действительно заснуть. У нее есть еще законный час. Хотя и очень хотелось поворчать, злясь на Имагина, который, вопреки ее просьбам, привычно не разбудил.

Хотя сам ведь себе хуже сделал. Вот если бы разбудил – и ушел бы не голодный, и она чувствовала бы себя лучше. Он у них вроде как добытчик, но она-то тыл. Должна быть тылом. Вот уже полтора месяца, как должна быть тылом.

Во время поездки от бабушки до Киева, у Веселовой было достаточно времени на то, чтоб понять – стоит ей прийти к Глебу, стоит сказать, что она его любит, что не винит – все изменится. Изменится куда более кардинально, чем случилось бы, пройди та встреча с ее мамой так, как могло быть в нормальной семье.

Она больше не сможет спокойно жить дома, периодически сбегая на свидания с Глебом. Не сможет приходить домой и тихо ненавидеть Имагина, как делает мама, а потом нежиться в его ласках, так же сильно любя. Это было бы лицемерием. А еще издевательством. Как над мамой, так и над Глебом.

Нельзя было заставлять их мучиться. Хотя бы мучиться больше, чем они уже мучаются.

Видимо, это понимал и Глеб. И, как ни странно, даже Настина мама.

После разговора в офисе, они с Имагиным долго просто катались по городу. Дождь лил как из ведра, а они больше молчали, чем говорили. А если начинали говорить – то в основном извинялись. Первой не выдержала Настя, девушка просто запретила Имагину поднимать эту тему. Раз и навсегда. Она поверила бабушке. Не знала, почему именно, потому, что эта версия более походила на правду или потому, что она помогала хотя бы немного смягчить сердечные терзания, но поверила. О чем и сказала Глебу, а он не стал спорить.

Потом сидел в машине добрый час, снова за аркой, постукивая пальцами по рулю, периодически хватая телефон и откладывая его, нервничая, хуже малолетки.

Настя в это время собирала вещи и разговаривала с мамой… И он дико боялся, что этот разговор снова все разрушит. Боялся, но прекрасно понимал – Наталья имеет право рушить ему все. Но она не стала…

Глеб понял это, когда увидел в арке Настю. Одной рукой она вытирала слезы, а другой везла чемодан.

Он тогда не спросил, почему плачет, а она не спешила рассказывать. Но тот разговор с мамой навсегда отпечатался в Настиной памяти.

Еще с порога, боясь смотреть родительнице в глаза, Ася выпалила на одном дыхании, что ее Глеб не виноват и она… она его любит.

Наталья кивнула, на какое-то время скрываясь в ванной. Что Настя, что Андрей знали – там их мамочка в тысячный раз плакала. А потом женщина зашла в комнату дочери, села на кровать, следя за тем, как Настя опустошает шкаф.

Оказалось, что собрать если не всю свою жизнь, то значительную ее часть в один чемодан – это быстро и просто. Настя же справилась с этим заданием с особой резвостью еще и потому, что ее подгоняли мысли о том, как Глеб нервничает под подъездом, а мамино сердце рвется на расстоянии нескольких метров. Резать пуповину ей нужно было еще быстрей, чем это принято.

– Я приду в четверг, если… – Настя застегнула чемодан, выпрямилась, только посмотреть на маму никак не решалась, потому предпочитала гипнотизировать взглядом пол. – Если можно, – бросила один мимолетный взгляд, а потом опять под ноги.

– Настя… – Наталья же окликнула ее совершенно спокойно. – Настенька, – даже дважды. Дождалась, пока дочь осмелится посмотреть еще раз, постучала по покрывалу рядом с собой, прося присесть.

Чувствуя себя глупой шкодницей, Ася медленно подошла, опустилась, теперь смотря уже на покрывшиеся красными пятнышками из-за волнения ладони.

Наталья же явно собиралась разговаривать не так. Обхватила лицо дочери ладонями, повернула к себе, заглянула на самое донышко девичьих глаз. Сейчас ей было проще, чем дочери. Наконец-то настал тот момент, когда Наталья могла сказать, что в ней есть достаточно силы на то, чтоб взять хотя бы часть сомнений своих детей на себя.