В столь поздний час брату Кадфаэлю едва ли стоило рассчитывать на срочную помощь из аббатства или из замка, да и едва ли кто мог пролить свет на случившееся в этом ночном лесу. Монаху не оставалось ничего другого, как встать на колени перед лежавшим и постараться уловить звуки сердцебиения или слабого дыхания. Однако, хотя тело Дрого Босье было еще теплым и не окоченело, дыхание не прослушивалось и сердце в его могучей груди, пронзенное, очевидно, ударом кинжала сзади, не издавало ни звука. Он умер, по-видимому, совсем недавно, однако кровь из раны уже не сочилась и по краям запеклась темной корочкой. Кадфаэль пришел к выводу, что Дрого умер не меньше часа назад, но и никак не больше двух. Седельные сумки Дрого убийца срезал и унес с собой. И это в Шропширских лесах! Где это слыхано, чтобы разбойники орудовали прямо у нас под боком! Быть может, какой-нибудь городской головорез, прознав о том, что Эймунд покалечен и не выходит из дома, решил попытать счастья в этом лесу, подстерегая одинокого путника?

Как бы то ни было, никакая задержка уже не могла повредить Дрого Босье, и оставалось надеяться на то, что при дневном свете удастся разглядеть какие-нибудь следы, которые помогут отыскать убийцу. Так что в сложившихся обстоятельствах самое лучшее было послать известие в замок, где оставалась ночная стража, чтобы Хью Берингар приехал сюда с самого рассвета. В полночь братья монахи встанут помолиться, и тогда печальное известие можно и нужно будет сообщить аббату Радульфусу. Ведь убитый был гостем монастыря и со дня на день ожидался приезд сына Дрого Босье, так что аббатству надлежало заняться всеми положенными хлопотами.

Увы, для самого Дрого Босье Кадфаэль уже ничего не мог сделать, однако он мог, по крайней мере, вернуть в конюшню его коня. Взяв того за узду левой рукой, Кадфаэль сел в седло и конь послушно последовал за монахом. Спешить было некуда, до полночи было еще далеко. Да и куда спешить? Если даже Кадфаэль доберется в аббатство до полуночи, поспать ему все равно не удастся. Будет лучше просто заняться лошадьми и дожидаться колокола.

Аббат Радульфус встал раньше всех и обнаружил Кадфаэля, который ждал у южного крыльца, когда тот выйдет из своих покоев. В дормитории колокол пробил, однако Кадфаэлю понадобилось совсем немного времени, чтобы доложить о мертвом человеке, который умер не по воле божией, но от руки человеческой.

Аббат Радульфус никогда не тратил слов попусту, не стал он этого делать и теперь, когда узнал, что один из гостей монастыря нашел свой безвременный конец в принадлежащем аббатству лесу. Известие об этом грубом оскорблении достоинства и еще более тяжком преступлении он принял в мрачном молчании, сознавая, что право и священный долг возмездия ложатся теперь не только на светские власти, но и на церковь. Он молча покачал головой и угрюмо сжал свои тонкие губы. Некоторое время аббат размышлял, но услышав шарканье сандалий приближающихся монахов, он спросил Кадфаэля:

— Ты послал известие Хью Берингару?

— В замок и домой.

— Стало быть, ты сделал все, что мог, во всяком случае, до рассвета. Убитого пусть принесут сюда, потому что сюда едет его сын. А тебе следует проводить шерифа прямо к тому месту, где лежит покойник. А теперь ступай. Я освобождаю тебя от службы. Иди и немного отдохни, а на рассвете присоединяйся к шерифу. Передай ему, что попозже я пришлю людей, которые принесут тело в аббатство.

Студеным утром с первыми лучами рассвета они стояли над телом убитого Дрого Босье, — Хью Берингар и Кадфаэль, гарнизонный сержант и двое стражников, — молчаливые, угрюмо глядящие на большое пятно запекшейся крови, напитавшей со спины богатое платье покойного. Трава была усыпана обильной росой, как если бы после сильного дождя; влага скопилась на меховой опушке одежды Дрого, и словно алмазы, капли сияли на осенней паутине.

— Раз убийца выдернул кинжал из раны, он наверняка унес его с собой, — сказал Хью. — Но мы все же поищем вокруг, а вдруг бросил. Говоришь, ремни седельных сумок были перерезаны? Значит, после убийства он вновь пустил в ход свой кинжал. Разумеется, в темноте куда проще было перерезать ремни, нежели расстегивать. А убийца, кем бы он ни был, не желал терять времени. Однако странно, что всадник подвергся такому нападению. При малейшем шорохе ему ничего не стоило пришпорить коня и избежать гибели.

— А я вот думаю, — заметил Кадфаэль, — что в этом месте Дрого Босье шел пешком, ведя коня в поводу. Мест он этих не знал, а тропа тут очень узкая, деревья растут густо, да и темно было или, по крайней мере, смеркалось. Видишь листья, что прилипли к его подошвам? Он даже обернуться не успел, хватило одного удара. Куда он ездил, я не знаю, но удар в спину он получил, направляясь домой, то есть в наш странноприимный дом, где он остановился. Конь его даже не испугался, он бродил рядом с убитым хозяином.

— Это говорит о том, что разбойник был опытный, — сказал Хью. — Только вот разбойник ли? Это в нашем-то графстве, у самого города!

— Трудно поверить, — согласился Кадфаэль и покачал головой. — Разве что какой-нибудь залетный грабитель, не из городских… Прознал, что Эйлмунд прикован к постели и рискнул пойти на дело. Но это всего лишь догадки… Браконьеры, скажем, сплошь и рядом отваживаются на убийство, если встретят состоятельного человека одного, да еще ночью. Однако от моих догадок мало толку.

На тропе уже показались люди с носилками, которых послал аббат Радульфус, чтобы те принесли покойника в монастырь. Кадфаэль опустился на колени прямо в росистую траву и сразу ощутил, что ряса его промокла. Он осторожно перевернул окоченевшее тело лицом вверх. Мясистое лицо Дрого осунулось, глаза, столь непропорционально маленькие на его массивном лице, были полуоткрыты. Мертвый Дрого Босье выглядел старше своих лет и куда менее высокомерным, — простой смертный, как и все прочие люди, даже отчасти жалкий. На руке Дрого, что прежде лежала под животом, оказался крупный серебряный перстень.

— Разбойник его не заметил, — сказал Хью, с некоторым сожалением глядя на лицо Дрого Босье, некогда столь властное, а теперь безвольное.

— Еще один знак того, что очень спешил. Иначе снял бы все драгоценности. Он даже не перевернул покойника, тот лежит как упал, головой в сторону Шрусбери, и значит я прав, он направлялся в аббатство.

— Говоришь, скоро приедет его сын? — спросил Хью Кадфаэля. — Что ж, пойдем. Покойником займутся ваши люди, а мои прочешут лес на тот случай, если остались хоть какие-нибудь следы. Впрочем, я сильно в этом сомневаюсь. А мы поедем в монастырь, посмотрим, что удалось выяснить аббату. Ведь кто-то же навел Дрого на след, раз тот вновь отправился в дорогу, причем так поздно.

Когда Хью с Кадфаэлем сели в седла и пустились в обратный путь по узкой тропе, солнце уже встало над краем луга, правда, все еще бледное и в туманной дымке. Первые солнечные лучи, пробившие туман, прорезали кусты, увешанные росистой паутиной, которая искрилась алмазным блеском. Всадники выехали на открытое место, где тропа шла мимо низинных полей. Кони шли по пояс в лиловатом море тумана.

— Что тебе известно об этом Босье такого, чего он не рассказал мне сам и о чем я не мог бы догадаться из разговора с ним? — спросил Хью Кадфаэля.

— Не так уж и много. Он хозяин нескольких маноров в Нортгемптоншире. А еще, один из его вилланов, по неизвестной мне причине, избил его управляющего, так что то несколько дней пролежал в лежку. А потом этот виллан поступил весьма разумно, взял ноги в руки и был таков, покуда его не схватили. Вот Босье со своими людьми и гонялся за ним до сих пор. Они, должно быть, потратили немало времени на поиски в своем графстве, но потом кто-то их надоумил, что беглец, по-видимому, подался в Нортгемптон, а оттуда куда-то на север или на запад. Вот они и рыщут в обоих этих направлениях. Должно быть, они очень высоко ставят жизнь этого виллана, признавая в нем хорошего мастера. Но мне совершенно ясно, что прежде всего они жаждут его крови, это им куда важнее, чем его умелые руки, каким бы хорошим ремесленником он ни был. Их ведет лютая ненависть, — с сожалением заключил Кадфаэль. — Дрого Босье принес ее с собой на наш капитул, так что аббат Радульфус и не подумал оказывать ему помощь в его слепом мщении.