Местность стала выше, тракт вился среди пологих холмов, поросших редкими деревьями и кустарником, которые скрывали преследователя и преследуемого друг от друга. Однако расстояние между ними неуклонно сокращалось. Когда тракт вышел на открытое место, Ричард обернулся и вновь увидел своего врага, уже ближе, чем раньше. Ричард тут же поплатился за свою невнимательность. Он вновь упал с пони, но на этот раз удержал его за повод, причем сам избежал ушибов и не потерял времени на то, чтобы ловить свою лошадку. Перепачканный с головы до ног и злой на себя, Ричард вновь вскочил в седло и продолжил свою дикую скачку, ощущая взгляд Фулке Эстли, который, словно кинжал, вонзался ему в спину. Хорошо еще, что его пони был крепкой валлийской породы и несколько дней отдыхал, так что ему не было особенно тяжело под таким легким седоком. И все-таки пони стал сдавать. Ричард чувствовал это, но ничем не мог ему помочь. Тем временем показались крайние изгороди святого Жиля, дорога стала шире и тверже, и теперь мальчик слышал далекий стук копыт у себя за спиной. Здесь Ричард мог бы завернуть в приют, поскольку за прокаженными присматривали монахи из аббатства и брат Освин никому бы его не выдал без позволения аббата. Однако у Ричарда уже не было времени думать об этом и сворачивать в сторону.
Пригнувшись в седле, мальчик промчался через Форгейт, каждое мгновение ожидая, что вот-вот его накроет огромная тень Фулке Эстли и его рука схватит пони за повод. Вот уже Ричард свернул за угол монастырской стены и промчался прямо к воротам мимо опешивших работников, что шли домой после своих дневных трудов, мимо ребятишек, игравших с собаками на обочине.
Когда Ричард проскочил в ворота, Фулке Эстли находился в каких-нибудь пяти ярдах позади него.
Со своего места на хорах Кадфаэль заметил, что на этот раз к вечерне явились несколько постояльцев из странноприимного дома. В церковь пришел Рейф из Ковентри, как всегда тихий и неразговорчивый. Явился даже Эймер Босье, целый день искавший своего беглого виллана. С мрачным видом он молился, видимо, о том, чтобы небо ниспослало ему удачу в его поисках. Глядя на Эймера, Кадфаэль понимал, сколь тяжелы его раздумья, ибо тот хмурился на протяжении всей службы, как человек, пытающийся на что-то решиться. Возможно, его тяготила необходимость сохранить добрые отношения с влиятельными родственниками его матери, что заставляло его поспешить домой, сопровождая тело покойного Дрого, дабы соблюсти соответствующие приличия. А возможно, он размышлял о своем пронырливом младшем брате, вполне способном обойти его во время его отсутствия, претендуя к тому же на определенную часть в отцовском наследстве.
О чем бы Эймер Босье ни размышлял, он тоже стал свидетелем случившегося, наравне с монахами и прочими гостями монастыря, когда те после окончания службы вышли из церкви через южную дверь и последовали вдоль западной стены монастыря на большой двор, разбредаясь по своим делам перед ужином. Едва аббат Радульфус вместе с приором Робертом и прочими братьями вступили на большой двор, вечернюю тишину разорвал бешеный стук копыт, раздававшийся за воротами на утрамбованной земле тракта и резко перешедший в звонкий цокот на булыжном дворе, когда в ворота без остановки проскочил черный валлийский пони, а за ним рослый серый жеребец. Всадник на сером коне оказался бородатым мужчиной, — рослый и плотный, его лицо раскраснелось не то от гнева, не то от спешки, а быть может, и от того, и от другого. Мужчина резко наклонился и схватил за повод храпящего пони, на котором прискакал мальчик. Пони-то он схватил, но никак не мальчика! Тот испуганно завопил, выпустил повод и скорее упал на землю, нежели спешился, по другую сторону от рослого всадника, и словно птичка, летящая к своему гнезду, бросился к ногам аббата, упал лицом вниз и отчаянно обхватил аббата за лодыжки, плача, рыдая и цепляясь за его черные одежды, словно боялся, что его оторвут силой, и словно никто, кроме этого облаченного в черное человека, к которому он прижался как к незыблемой скале, не мог защитить его.
На большом монастырском дворе вновь установилась глубокая тишина, которая была столь внезапно нарушена. Аббат Радульфус поднял свой строгий взгляд от маленькой фигурки, прижавшейся к его ногам, и перевел его на взрослого мужчину, что оставил взмыленных лошадей стоять посреди двора и осторожно сделал несколько шагов навстречу аббату, несколько робея перед представителем духовной власти.
— Милорд, — обратился к нему аббат, — это нечто, не предусмотренное нашим уставом. Мы не привыкли к столь внезапным визитам.
— Сожалею, что доставил вам беспокойство, милорд аббат. Простите меня, если я поступил против правил, но в этом виноват не я, а Ричард, — вымолвил Эстли с плохо скрываемым вызовом. — Это все его глупость. Я никак не хотел беспокоить вас попусту, рассчитывая догнать его раньше и препроводить домой. Сейчас я его возьму и позабочусь о том, чтобы он не тревожил вас и в дальнейшем.
Казалось, Фулке Эстли был совершенно уверен в себе, однако он не решался сделать еще пару шагов и схватить Ричарда за воротник. Его останавливал пристальный, немигающий взгляд аббата. Шедшие позади приора Роберта братья смешали свои стройные ряды и вышли на двор, широким полукругом обступив место действия. Они в недоумении глядели на скорчившегося у ног аббата мальчика, который протестующе бормотал нечто неразборчивое, поскольку все еще зарывался носом в складки черной сутаны аббата и не разжимал рук, сомкнутых вокруг его ног. Вслед за братьями подошли и гости монастыря, не менее монахов заинтересовавшиеся столь необычным зрелищем. Кадфаэль настойчиво перемещался по кругу, дабы занять место, откуда ему будет все видно, причем по ходу дела перехватил внимательный взгляд Рейфа из Ковентри и заметил скользнувшую по губам сокольничего улыбку.
Не отвечая Эстли, аббат вновь опустил хмурый взгляд на лежавшего у его ног мальчика.
— Замолчи, дитя, и отпусти мои ноги, — сухо вымолвил он. — Тебе ничего не угрожает. Встань!
Ричард неохотно разжал свои объятия и поднял перепачканное грязью и зеленью лицо, залитое потом и слезами искреннего облегчения, в которых не было, пожалуй, ничего удивительного.
— Отец, не отдавайте меня ему! Я не хочу возвращаться! Я хочу жить здесь, с братом Павлом, хочу учиться! Не гоните меня! Я и не собирался там оставаться! Меня поймали, когда я возвращался в обитель. Я ехал сюда, домой, поверьте мне!
— Вероятно, тут могут быть кое-какие разногласия по поводу того, где твой дом, — сухо сказал аббат. — Вот лорд Фулке предлагает проводить тебя домой, а ты утверждаешь, что уже дома. Что касается твоего мнения, то с этим можно и подождать. А вот с вопросом, где ты должен жить, пожалуй, нет. Встань, Ричард, и стой прямо, как положено. — Аббат наклонился и своей длинной, сухой рукой взял мальчика за руку и резко поднял его на ноги.
Впервые Ричард стоял вот так перед аббатом, чувствуя себя весьма неуютно под взором стольких глаз и смущаясь тем, что предстал перед всеми братьями в таком растрепанном и перепачканном виде. Кроме того, ему было стыдно своих слез и заплаканного лица. Он выпрямился и поспешно утер лицо рукавом. Поискав глазами среди монахов брата Павла, он нашел его, и ему стало немного легче. Однако брат Павел не бросился к своей заблудшей овечке, хотя в душе и жаждал этого, но, доверившись аббату Радульфусу, хранил молчание.
— Вы слышали, сэр, чего хочет Ричард, — сказал аббат, обращаясь к Фулке. — Вам, без сомнения, известно, что отец мальчика поместил его в монастырь под мою опеку и хотел, чтобы Ричард оставался здесь в обучении до тех пор, пока не повзрослеет. У меня есть должным образом засвидетельствованный документ, подтверждающий мои права на опеку мальчика, и именно отсюда мальчик исчез несколько дней назад. И до сих пор я что-то не слыхал о каких-либо ваших правах на Ричарда.
— Недавно намерения Ричарда изменились, — громко заявил Фулке. — Как раз прошлой ночью он добровольно поступил согласно с ними. Я не думаю, что следует позволять ребенку делать все, что он хочет, ибо его старшие родственники лучше знают, в чем состоит его благо. А свои права на Ричарда я вам сейчас растолкую. Ричард теперь мой зять, причем с ведома и согласия его бабушки. Прошлой ночью он вступил в законный брак с моей дочерью.
