— Это неправда, — жалобно сказала она и села прямо на пол возле двери. — В той комнате у тебя жила женщина, — она рукой махнула себе за спину. — Так ведь? И кто она?

Крюков подскочил к ней и рывком поднял с пола.

— Это твоя комната, слышишь? Твоя, — он говорил, приблизив свое лицо к ней, глаза в глаза. — За все время не было и дня, чтобы я не делал там уборку: стирал пыль, поливал цветы, раз в неделю — обязательно мыл полы… Я знал, что тебе должно понравиться в этой комнате. Тебе ведь понравилось? — Он двумя пальцами сжал ее щеки.

Василиса что-то промычала в ответ, не в силах открыть рта.

За дверью послышался неясный шум. Крюков отпустил Василису.

— Там кто-то есть, — сказала она и осторожно, прижавшись спиной к стене, отступила в сторону.

В дверь постучали.

— Женя, мальчик мой, открой дверь, — неожиданно раздался из коридора слабый женский голос. — Открой, прошу тебя, Женечка, все будет хорошо.

У Василисы от удивления открылся рот: она узнала голос бабушки Крюкова.

Крюков уткнулся лбом в дверь и беззвучно заплакал.

— Ты же сказал, что Ксения Тимофеевна в больнице, — проговорила Василиса, едва шевеля губами.

— Значит, вернулась, — огрызнулся он и в отчаянии обхватил голову руками.

— Это среди ночи-то?

— Женечка, выпусти девушку, прошу тебя… Не мучь меня, старую.

Следом послышался плач и стук в дверь.

— Видишь? Видишь, что ты наделала? — выпучив глаза, закричал он на Василису.

— Открой дверь, идиот.

— Нет только после того, как мы с тобой сфотографируемся, красавица моя, — он схватил Василису за руку и толкнул в сторону дивана.

Василиса лихорадочно соображала, что можно предпринять, но на ум ничего не приходило. От волнения она сняла очки и начала протирать их рукавом свитера.

— Не делай этого!

— Чего? — не поняла она.

— Не снимай очки!

— Что за бред? Почему?

Он подбежал к ней, вырвал из рук очки и нацепил ей на глаза.

— Вот так. Такую Малееву я люблю. — Его пальцы дрожали, и он засунул руки в карманы брюк.

— Хорошо, хорошо, — попыталась она его успокоить, — только позволь мне сходить в туалет, там есть зеркало, я приведу себя в порядок. Можно? Все-таки фотографироваться будем.

— Иди, только быстро, — он подозрительно посмотрел на нее долгим взглядом.

Василиса кивнула и, вымучено улыбнувшись, поднялась с дивана.

У нее созрел план. Войдя в «предбанник», она плотно притворила за собой дверь, быстро вытащила из кармана ключ и вставила его в запертую дверь. Так и есть! Ключ от кладовки. Она решила запереться в ней до тех пор, пока Крюков не уйдет из мастерской.

Яркий свет ослепил Василису. Зачем в небольшой кладовке такое освещение? Повернув ключ на три оборота, она с облегчением вздохнула и начала осматриваться. Первое, что ей попалось на глаза — большие стопки фотографий, разложенные на полках стеллажей. Взяв первую же фотографию, Василиса с отвращением отбросила ее в сторону — на ней была убитая женщина. Возможно, это один из тех снимков, что Крюков добывал с места преступления? Поборов чувство брезгливости, она взяла всю стопку в руки и начала быстро перебирать фотографии.

Лицо обдало жаром, сердце колотилось как бешеное. С каждым новым снимком становилось все страшнее и страшнее. Зачем хранить такое количество этой дряни дома? А что в следующей стопке? Она взяла верхнюю фотографию и тут же прикрыла рукой рот, чтобы не закричать: те же самые женщины были в очках. Точно в таких, какие носит сама Василиса.

Что было дальше, она помнит с трудом. Из-за двери раздавались ругательства Крюкова, который требовал, чтобы она открыла дверь. Весь пол был усыпан фотографиями, которые она сбрасывала и сбрасывала с полок. И везде одна и та же картина: женщины разные, а очки одни и те же. А вот и рисунки… Боже! Из-за такого рисунка она и оказалась в этом доме! Куча набросков и законченных рисунков, где она, Василиса, не то спящая, не то мертвая. И непременный атрибут — очки…

В дверь стучал кулаками Крюков. К этому вскоре присоединился грохот взламываемой металлической двери. Но Василиса, казалось, уже ничего не слышала и не чувствовала. Она лихорадочно искала что-то еще, что должно было поставить точку во всем этом кошмаре. И вот, наконец, взгляд ее упал на серебристый кейс. Щелкнув замками, она открыла крышку… и медленно сползла на пол: на аккуратно сложенной шелковой ткани, которую, похоже, он использовал как декор, лежал набор косметики и очки, точь-в-точь как у нее сейчас на носу…

Дверь в кладовку с треском распахнулась. Клубы пыли, ругань, незнакомые люди — все это Василиса наблюдала как будто со стороны. Она так и осталась сидеть на груде бумаг, подтянув колени к подбородку и держась руками за голову. В какой-то момент она увидела перед собой лицо Воронина и улыбнулась.

— Вот ведь ерунда какая вышла, — прошептала она и закрыла глаза.

— А ты знаешь, мне нравится, — сказал он, подойдя сзади к Василисе, рассматривающей свое отражение в зеркальной стене фойе главного корпуса.

— Правда? Немного странно, но на удивление удобно. Похоже, раньше мне попадались некачественные линзы. Во всяком случае, очки я больше никогда не буду носить.

— Вася, ну сколько можно, — Воронин обнял ее за плечи. — Я сейчас зайду к главврачу и пригрожу, что разнесу весь их санаторий к чертям собачьим, если они не вернут моей девушке душевное равновесие!

— Да? И кем ты ему представишься?

— Начальником всех начальников. Идет?

— О! Ты нагонишь на него страху, я чувствую, — рассмеялась Василиса.

Они вышли на улицу. Нежная, еще почти прозрачная зелень покрыла деревья и газоны, птицы заливались в песнях, а солнце уже пыталось припекать — пришел май.

— Кстати, а кому пришла в голову идея про писателя — тебе или Петровичу? — спросила Василиса, когда они присели на скамейку.

Воронин пожал плечами:

— Да это как-то само собой получилось. Петрович позвонил мне, типа, караул, спасай дуреху…

— Чево-о? — Она грозно посмотрела на Виктора.

— Извините… Так вот, не мог же я сразу признаться тебе, что частным детективом работаю. И в свою холостяцкую берлогу позвать тоже не мог. Не зная человека, реакцию его предвидеть сложно. А так, хотела ты работу с жильем — пожалуйста. И самое главное, Петраков как раз уехал в отпуск за впечатлениями. Писатели, понимаешь, должны накапливать впечатления, иначе творчество закиснет. Ключи он мне отдал, чтобы я мог воспользоваться кабинетом, книгами… Короче, я с ним созвонился, рассказал все, вот он и посоветовал тебе лапши на уши навешать.

— Лапши, значит, — Василиса прикрыла глаза и подставила лицо солнцу. — Раньше вы, Виктор Васильевич, так со мной не разговаривали. Вежливыми были, костюмчики с иголочки…

— Вась, не сердись. Ты знаешь, я боялся тебя — жуть как. И в костюмчиках мучился, не приведи, Господи! Ты мне казалась такая строгая, недоступная… но влюбился я с первого взгляда, как только увидел тебя во дворе с твоими друзьями.

— Не подлизывайся, — ответила она, не открывая глаз. — Петрович тоже начал подлизываться. На работу обратно зовет.

— Нет уж, дудки, хватит с криминалом в игры играть. На телевидение звали тебя? Звали. Чем плохо? Не нравится — еще чего присмотрим.

— Ты считаешь, что для Криминалки я совсем не гожусь? — Василиса открыла глаза и повернулась к Воронину. — Что ты понимаешь в журналистике!

— Я? — Воронин едва не подскочил. — Я в преступниках хорошо разбираюсь. Этого достаточно. А ты… пишешь, может, и хорошо, только в конкретной ситуации ведешь себя как ребенок.

— Это ты про Крюкова? Согласна, тут я ступила. Чего меня понесло к нему, до сих пор понять не могу. Картинка, что ты оставил на столе, напугала до смерти.

— Картинка? А сам Крюков не испугал тебя?

Василиса нахмурилась, тяжело вздохнула.

— Не поверишь — картинки меня испугали больше. Когда я поняла, что Крюков болен и его заклинило на мне, то… — она замолчала, не договорив.