Вопрос, видимо, отразился у нее в глазах, потому что Келл, который как раз в это время поднял голову, кивнул.

Рейвен в ужасе отвернулась.

— Я бы с удовольствием убил его, — услышала она. — Но не столько за это… Он повинен в ранней смерти моей матери после того, как сумел отобрать у нее обоих сыновей… И еще кое в чем… Так что родственной любви между нами не осталось.

— Значит, это он ударил вас в лицо? Когда вы были еще мальчиком?

Рейвен не сводила глаз со шрама на скуле — сейчас он казался ей огромным и угрожающим.

Келл кивнул.

— Он бил не только по лицу. Но с некоторых пор я начал сопротивляться. И даже давал сдачи.

Рейвен внимательно вслушивалась в эти слова. Ее несколько удивляла его откровенность. Она хотела бы знать, что за этим скрывается: желание завоевать ее симпатии или намерение скрыть — а то и оправдать — то страшное, в чем его обвиняет людская молва.

Интересно, сколько же еще секретов скрывается в бездонной глубине этих темных глаз?..

Она вернулась мыслями к его несчастной матери, чья судьба напоминала судьбу ее собственной родительницы, и спросила:

— И весь высший свет вы стали так презирать из-за нее?.. Из-за вашей матери? Из-за отношения к ней?

Он долго не отвечал. Потом произнес:

— Это было главным. Все родственники моего отца никогда не считали ее, ирландку, полноценным человеком. И с ними я не хотел иметь ничего общего…

Ей показалось, что он добавит еще что-то, но он замолчал.

— У нас в этом немало общего, — сказала она. — Ко многим аристократам я испытываю не больше симпатии, чем вы. Среди них полно жестоких, бездушных, мелочных. От них тоже в свое время страдала моя мать. Страдала и я. Но я не собираюсь терпеть ни их презрение, ни их снисхождение, не думайте! И с легкостью пошлю ко всем чертям тех, кто позволит себе по отношению ко мне подобные чувства.

Он поднял на нее мрачный взгляд.

— Звучит как тост, произнесенный в своей компании одним из членов лондонского бомонда, который только что на кого-то обиделся за общим столом. Почему-то не очень верится.

— Но это чистая правда, Келл!

— Тогда почему вы с таким упорством искали мужа среди самых высших представителей этой самой аристократии? В чем сами признались.

Рейвен несколько колебалась, прежде чем ответить со всей откровенностью.

— Больше всего, пожалуй, потому, — сказала она в конце концов, — что дала обещание матери перед ее смертью. Она, когда была молодая… она была отвергнута отцом и отправлена на острова Вест-Индии до конца жизни. Однако она всегда жалела себя и меня… Хотя, видит Бог, я ее не просила об этом… Она сожалела, что мы исключены из жизни общества, к которому принадлежали по рождению. И она мечтала… как о чем-то несбыточном… чтобы по крайней мере ее дочь обрела хоть какой-нибудь титул и была признана равной в высшем обществе. Это стало у нее просто навязчивой идеей… Она заставила меня поклясться…

У нее перехватило горло, она замолчала. Потом добавила:

— Мое обещание помогло ей спокойно отойти в мир иной. Она так страдала при жизни… От одиночества, из-за моего отчима… Из-за бесплодной любви…

Келл довольно долго молчал, затем сказал так тихо, что она еле расслышала:

— Да, я понимаю такого рода клятвы, как ваша. Своей матери я поклялся заботиться о своем брате Шоне.

Упоминание о Шоне отрезвило Рейвен, и она пожалела о своей откровенности. Однако решила вернуться к тому, с чего, собственно, начала весь разговор с Келлом.

— Пожалуйста, — сказала она, — не будем растекаться по древу. Я очень прошу вас пойти на вечер, который устраивает леди Уиклифф… Бринн. Ведь если я хочу восстановить свое имя… репутацию… не знаю, что еще — мы уже говорили об этом, — я должна хоть изредка бывать среди тех, от кого эта репутация зависит… Но без вас… если вы не будете стоять рядом со мной, никто ничему не поверит…

— Стоять! — повторил он с усмешкой. — Это как раз то, что мне сейчас труднее всего. С моей раненой ногой. А уж танцевать так вообще…

— Разве вы умеете танцевать? — решилась она поддразнить его. — С вашей ненавистью к светским удовольствиям…

В его глазах мелькнуло раздражение, быстро сменившееся смешливым удивлением.

— Ну и ну, — сказал он, — похоже, вы совсем не опасаетесь, что такой подозрительный субъект, как ваш супруг, может счесть ваши слова не в меру оскорбительными и поступить с вами, как Отелло со своей Дездемоной?

Рейвен облегченно рассмеялась.

— Что ж, это избавило бы меня от необходимости просить вас о чем-либо, а вас от исполнения моих просьб. Обещаю не злоупотреблять ими, а после того, как скандал уляжется, вообще оставить всякие претензии на вашу свободу, а также на показное проявление супружеских чувств.

Келл кивнул.

— Договорились. Я посещу этот чертов бал и даже буду вести себя прилично. Никого не убью… — Прежде чем она успела отреагировать на его странноватую шутку, он добавил: — А теперь, пожалуйста, удалитесь из этого злачного места, пока ваша репутация не покрылась еще более темными пятнами… И дайте мне покой, черт возьми!

После ее ухода Келл довольно долго не возвращался к чистке оружия и сидел неподвижно, словно окаменев.

Что ж, он, пожалуй, проявил слабину, согласившись отправиться в логово к ее великосветским знакомым, но, с другой стороны, почему не помочь человеку, который тебе симпатичен, а она… Да, он, несомненно, испытывает к ней симпатию… А возможно, что-то немного большее. Но только совсем немного…

Стряхнув с себя неподвижность, Келл снова поднес руку к лицу. К тому месту, где шрам.

Проклятый негодяй! Гнусный растлитель!

Он и сейчас испытывал тот же гнев, ту же ненависть, что охватили его много лет назад, когда он узнал о том, что проделывает дядя Уильям с Шоном. И сейчас чувствовал боль от ударов и как кровь стекает по его изуродованному лицу.

Подлец! Я убью тебя, если только посмеешь хоть еще раз дотронуться до моего брата!

Он кинулся с кулаками на дядю, ничего не различая от бешенства, нанося ему удары и сам получая в ответ. В какой-то момент он понял, что превосходит по силе этого взрослого мужчину. Еще немного — и он уложит его на пол или заставит убежать из комнаты, но тут последовал страшный удар по лицу, разворотивший ему скулу…

Однако открытая рана не помешала ему той же ночью вместе с Шоном покинуть дом дяди и направиться в Ирландию. В Дублине они надеялись затеряться так, чтобы их не нашли.

Прошло много долгих и трудных дней и ночей, когда их пристанищем были улицы. Зачастую мальчики находились на грани голодной смерти. Рану на щеке у Келла никто не лечил. Она чудом зажила, но остались уродливые шрамы. Однако они не шли ни в какое сравнение со шрамами, оставшимися в незрелой душе Шона от того, как с ним поступал его родной дядя…

А полгода спустя дядя Уильям разыскал их…

С трудом прогнав гнетущие воспоминания, Келл возобновил чистку оружия. Но рапира, которую он держал в руке, вернула его снова к мыслям о дяде Уильяме, который был, помимо всего прочего, искусный фехтовальщик и мог бы выиграть не один поединок на рапирах. Но вместо этого получил смертельное ранение от своего собственного оружия…

И поделом ему негодяю, — не в первый раз подумал Келл, стискивая челюсти. Да, туда ему и дорога… Даже если бы он, Келл, не был причастен к этому…

День званого приема — первого для Рейвен в ее новой роли, вернее, в двух ролях: оскандалившейся невесты герцога и супруги не вызывающего доверия человека — наступил быстрее, чем она ожидала.

Она уже оделась, отпустила служанку и теперь стояла перед большим настенным зеркалом, глядя на свое отражение.

Что она видела там?

Изящную молодую женщину в наряде золотисто-персиковых тонов, с высокой прической, заканчивающейся золотым обручем на иссиня-черных волосах.

Что ж, не так уж плохо — оценила она себя. Со вкусом и не вызывающе, а вызов, если потребуется, найдут в ее глазах и словах. Она готова к битве. К началу военных действий, если они будут объявлены. Наверняка они вскоре последуют…