— Я сейчас опущу!

Уверен, даже Небо не ведало, что он имел в виду.

К моменту, как мы остановились на ночлег, я чувствовал, что разваливаюсь от усталости на части. Слишком много всего стряслось за день, и это еще мягко сказано, а варвар, какой бы он ни был крепкий, всего лишь обычный железный человек.

Я велел разбить лагерь, а затем… опомнился только утром — кто-то занес меня в фургон и даже раздел до исподнего. О-о-х, Гритт! Более того, на спальнике возле меня просматривался отпечаток тела… Я уловил знакомый аромат… Она просто спала возле меня… Просто спала!

Меня ждал завтрак. Яичница, поджаренные ломтики ветчины на хлебе. Кажется, все это приготовила Имоен. Что бы я без нее делал… Вдобавок к завтраку я получил странные взгляды моих праведников. Они словно что-то… готовились мне сказать. Хотели — но пока не решались. Пока я дрых, они, мне кажется, успели о чем-то перемолвиться. Гритт, что, снова настал день хреновых сюрпризов? Имоен, Виджи, принц, Крессинда… и даже Монго, который уже пришел в себя и внимательно смотрел на меня, немо шевеля губами. Все они знали некую общую тайну, которую собирались мне поведать, и я готов был заложить последние исподние штаны, что суть этой тайны меня бы ошеломила. Один Альбо сидел с отсутствующим видом и что-то бормотал себе под нос. Его освободили от пут, и это мне не понравилось. Не нравились мне его разговоры от имени Гритта…

На всякий случай я вновь велел его связать, а вернее, просто опутать веревками, чтобы они не нарушили кровоток. Он не оказал сопротивления. Потом я занялся гаремом, чувствуя на затылке внимательные взгляды моей четвертушки. Выяснилось, что девицы поставлялись Фаерано не просто так — он занимался эстетическим коллекционированием красивых женщин и не жалел на это огромных средств. Красивых девушек свозили к нему со всего света, похищали, покупали, везли через страны, где запрещена работорговля (за взятку это сделать проще простого, поверьте).

Они и правда были красивы. Все до единой. Безумно чувственны, ярки, они притягивали взгляд помимо воли даже в килтах и рубахах. В любом сообществе выделяются лидеры, были они и в гареме. Донни и Валеска. Валеска назвалась дочерью видного чиновника из Талестры, а Донни утверждала, что она — подлинная принцесса из пограничного с Талестрой Одирума. Она говорила громче всех, а затем — я упустил зерно конфликта! — обозвала Валеску мокрой курицей и вцепилась ей в кудри.

Старина Фатик растерялся. Зато не растерялась Виджи. На все про все ей понадобилось несколько хлестких фраз и две пощечины, которыми она наградила Донни и Валеску.

Моя… кошка!

После завтрака мы двинулись к Зеренге и катили до самых сумерек. Я ехал и не думал о том, кого оставил за спиной. Мое оружие сыграло свою роль, и я старался забыть о нем поскорее.

Привал. Костры. Трапеза. Мои праведники снова мне ничего не сказали, но я был уверен — они собирались сказать мне что-то крайне важное и — исключительно неприятное для меня.

Однако — не сказали.

Может быть, скажут утром?

Ночью в фургон, где я устроился в гордом одиночестве (начальник похода может себе позволить диктаторские замашки), проскользнула Виджи…

Объятия…

— Фатик?

— М-м-м… да?

— Это он, шрам, который оставил тебе кроутер?

— Он, Виджи.

— Тот, к которому ты допускаешь только любимую женщину?

— Да.

— Фатик, можно, я…

— А ты точно этого хочешь?

— Можно?

— А разве эльфийки этим занимаются?

— Можно?

Я запустил пальцы в ее густые волосы.

— Да…

Она мурлыкала мне в ухо. Большая счастливая кошка, упрятавшая до времени свои коготки.

Я повернул голову. Мурлыканье тут же смолкло. Виджи приоткрыла один глаз, внимательно глядя на меня. В полумраке мне почудилось, что зрачок у нее и правда кошачий.

— Пожалуйста, помурлычь еще.

Кончик ее острого уха зарделся — я ощутил это под своими пальцами.

— Не получается… Оно само, Фатик… помимо воли… когда я…

— Когда ты — что?

Она ткнулась носом мне в плечо и тихо рассмеялась серебряным смехом.

Чуть позже, устроив голову на моей груди, она вновь завела медовую кошачью песню. Ее чувства смешивались с моими в один поток, временами бурный, временами — тихо шепчущий под музыку звезд. Так продолжалось до самого утра. Утром она спросила, почему на моей груди больше нет татуировки.

Я открыл ей правду.

Талаши ошиблась. Бедный кот едва успел спастись бегством от разъярившейся кошки.

Я подхватил панталоны и выкатился из фургона, успев обзавестись счетверенными росчерками царапин от ногтей Виджи на щеке и поперек груди. Упав, вскочил и удачно попал ногой в штанину с первого раза.

Над моей головой свистнул меч. Клянусь вам, еще вот столечко — и клинок снял бы с меня скальп, а может, и верхушку черепа.

Я не стал ловить бабочек и, как был одной ногой в панталонах, помчался к ближайшему дереву. Добавлю, что лагерь уже пробудился, и кое-кто из девиц как раз, позевывая, выбирался из палаток. Мой вид их взволновал, они, ахая, округлили рты и тут же прикрыли их ладошками.

У дерева я оглянулся: меня преследовал клинок и острые малиновые уши, торчащие из разлохматившейся золотой гривы.

И глаза. Огромные серые глаза с черными, как сама смерть, зрачками.

Великая Торба!

Меня едва не настиг удар меча, но я ловко укрылся за деревом (это был вяз — мрачный и старый, он тоже, казалось, смотрел на меня враждебно). Мы принялись кружить вокруг древесного ствола на рысях, причем Виджи, пронзительно шипя по-кошачьи, пыталась то достать меня мечом, то лягнуть босой ножкой. Ее нагота была дерзкой, совершенной, прекрасной…

Девицы ахали, старина Фатик что-то блеял, волоча на лодыжке панталоны и отсвечивая всем, чем меня (местами — щедро) наградила природа.

Страшная женская месть!

Затем, устав от забега, Виджи остановилась на некотором расстоянии от дерева. Вовремя: мои панталоны как раз зацепились за корень.

Я осторожно выглянул с другой стороны вяза, дергая ногой, чтобы освободить панталоны.

Ну и что сказать?

«Родная, я люблю только тебя?»

— Ты… — воскликнула она, тяжело дыша. — Ты!

— Я, родная…

— Как… как ты мог?

— Мог… не мог… иначе… я… Она богиня, у меня не стало сил сопротивляться. Чародейство, магия!

— Магия? — Она взмахнула мечом. — Магия грудей? Магия задницы?

— Ты не понимаешь…

— Я? Я чего-то не понимаю?

— Нет, ты понимаешь всё!

— Значит, я способна понять, что ты — просто похотливый сукин сын?

— Да, то есть — нет. Все не так, как ты думаешь!

— Значит, я и думаю неправильно?

— Правильно, Виджи, правильно!

Крылья ее дивного носа трепетали.

— А если правильно, то скажи мне — кто ты?

— Я! Я, Виджи, это я!

— Бабник и пьяница, как я поняла это еще в вашей конторе!

— Да нет же, я не пью с начала похода, я ведь дал тебе зарок!

— Зато с женщинами можно развлекаться, да?

— Эта богиня…

— А, ну конечно, дело другое — богиня!

— У меня не было к ней чувств!

— Конечно, простая похоть!

— Да нет же, дело шло о спасении мира!

Весь бивак слушал наш диалог с живейшим любопытством. Из палатки высунулся щетинистый Олник, над которым нависла Крессинда. Оба были… не сказать, что хорошо одеты. То есть — они вообще не были одеты, но я отметил этот факт лишь краешком сознания.

— Зачем ты это сделал? Чем ты думал? — Ее подбородок подрагивал — верный предвестник подступающих слез.

— Я был как под чарами! У меня отобрали волю! Подумай сама — нашему миру… нашему счастью остался ровно год… Даже меньше!

— Где он? — вдруг вскричала она. — Покажи мне его! Если ты солгал! Если ты только солгал!

— Сейчас принесу, — сказал я, ощупью натягивая панталоны. Я вернулся в фургон, обойдя Виджи по широкой дуге, и принес пояс. Мои щеки горели, царапины саднили. — В потайном кармашке, — проговорил я и сам добыл зерно Бога-в-Себе. — Я связан теперь с не рожденным богом одной нитью. Как и с тобой. Утратив кого-то из вас, я умру. Э-э… опусти меч, родная!