— Я буду вам писать. И мне жаль, что вы от нас уезжаете — нам будет вас очень не хватать. Мы так все подружились. Если бы не это осложнение, вы могли бы приезжать сюда снова и снова. Может быть, когда-нибудь… когда все это забудется…

— Это никогда не забудется, и я никогда не вернусь в бухту Четырех Ветров, — сказал Оуэн.

Над садом стояла предсумеречная тишина. Слышался лишь монотонный шум набегающих на песчаный берег волн. Вечерний ветер перебирал струны пирамидальных тополей, наигрывая какую-то причудливую грустную мелодию. Тонкая молодая осинка вырисовывалась перед ними на фоне бледно-розового, с изумрудными прожилками заката, который наделил трепетно-призрачным очарованием каждый ее листок, каждую веточку.

— Красиво, верно? — сказал Оуэн тоном человека, решившего закончить мучительный разговор.

— Так красиво, что даже больно на душе, — тихо ответила Энн. — Мне всегда делается больно, когда я вижу совершенство. Ребенком я это называла «как-то чудно щемит на сердце». Отчего нам больно, когда мы встречаемся с совершенством? Может быть, от ощущения, что это предел, что лучше быть не может?

Тут появилась мисс Корнелия, как воплощение комедии, которая всегда из-за угла подглядывает за жизненными трагедиями. В присутствии мисс Корнелии любовь, страсть как бы съеживались и исчезали из виду. Однако положение вещей уже не казалось Энн таким безнадежным и горьким, как несколько минут назад. Но ночью она долго не могла сомкнуть глаз.

На следующее утро Оуэн покинул бухту Четырех Ветров. Вечером Энн пошла навестить Лесли, но не застала никого дома. Дверь была заперта, и в окнах не горел свет. Казалось, будто дом вдруг утратил душу. На следующий день Лесли не зашла к Блайтам, и Энн решила, что это дурной признак.

Вечером Джильберт должен был поехать в рыбацкую деревню, и Энн решила доехать с ним до маяка и побыть с капитаном Джимом. Но на маяке она обнаружила Алека Бойда, который заменял дядю, а капитана Джима не было.

— Ну и куда ты теперь? — спросил Джильберт. — Поедешь со мной?

— Не знаю. Спускаться вниз мне не хочется. Пожалуй, переправлюсь с тобой и погуляю на песчаной косе, пока ты не вернешься. Здесь на скалах сегодня скользко и страшно.

Оказавшись на песчаной косе, Энн отдалась колдовскому очарованию этой ночи. Было довольно тепло, и под вечер пал туман. Но когда взошла полная луна и туман немного рассеялся, гавань и берега превратились в волшебный, фантастический мир, скрытый за серебристой завесой. Черная шхуна Джона Крофорда, груженная картофелем, казалась кораблем-призраком, направлявшимся в страну, достичь которой не суждено никому. В криках невидимых чаек чудились вопли обреченных на гибель моряков. Большие песчаные дюны обернулись спящими великанами из северных сказаний. Энн бродила в тумане, дав простор своему богатому воображению.

Но тут впереди что-то замаячило… превратилось в человеческую фигуру… и двинулось к ней по утрамбованному волнами песку.

— Лесли! — изумленно воскликнула Энн. — Что ты здесь делаешь?

— Если на то пошло, ты-то что здесь делаешь? — спросила Лесли, пробуя засмеяться. Но попытка эта не удалась. Вид у миссис Мор был усталый.

— Я жду Джильберта. Он поехал в деревню. Я хотела побыть на маяке, но капитан Джим куда-то уехал.

— Ну, а я пришла сюда, потому что мне захотелось побродить. А на скалистом берегу особенно не погуляешь. Прилив сейчас высокий, и пляж скрыт водой. Я переплыла сюда на лодке капитана Джима и, наверное, уже час хожу здесь. Я не могу стоять на месте. Ох, Энн!

— Лесли, милая, что случилось? — спросила ее подруга, хотя прекрасно знала, в чем дело.

— Я не могу тебе сказать… не спрашивай. Я, собственно, не возражала бы, чтобы ты знала, но рассказать тебе об этом не могу. Никому не могу рассказать. Какой я была дурой, Энн, и как мне сейчас больно. Мне никогда в жизни не было так больно.

Лесли горько рассмеялась, Энн обняла ее за талию.

— Лесли, ты полюбила мистера Форда? Лесли резко остановилась.

— Как ты об этом узнала? — вскричала она. — Как ты узнала, Энн? Неужели это написано у меня на лице? Неужели это так заметно?

— Нет-нет, просто мне это пришло в голову. Почему ты так на меня смотришь, Лесли?

— Ты меня презираешь? — яростным шепотом спросила миссис Мор. — Ты считаешь, что я безнравственна, лишена женской гордости? Или просто я кажусь дурой?

— Ничего подобного. Дорогая, давай обсудим это спокойно. Ты замучила себя мрачными мыслями и Бог знает чего напридумывала. Ты же знаешь, у тебя есть склонность, когда что-то не заладится, видеть все в черном свете. Но ты обещала не впадать в меланхолию.

— Да, но мне так стыдно, — прошептала Лесли. — Полюбить человека, которому ты не нужна, — да я вообще не имею права никого любить.

— Тут нечего стыдиться. Но мне очень жаль, что ты полюбила Оуэна, потому что от этого ты станешь только еще несчастнее.

— Но я же не виновата, что так случилось. Если бы я что-нибудь заподозрила, я приняла бы меры. Мне и в голову ничего подобного не приходило, пока он неделю назад не сказал, что закончил книгу и ему пора уезжать. И тогда… тогда я поняла… Мне показалось, что на меня обрушился потолок. Я ничего не сказала… просто не могла ни слова вымолвить… но Бог ведает, что у меня отразилось на лице. Боюсь, лицо меня выдало. Я умру от стыда, если он что-нибудь заметил… или заподозрил. Энн хранила вынужденное молчание — она-то знала, что он заметил. Аесли же как будто прорвало:

— Я была так счастлива этим летом, Энн, счастливее, чем когда-нибудь в жизни. Я приписывала это тому, что мы с тобой объяснились и между нами больше нет пропасти. Мне казалось, что это твоя дружба наполнила мою жизнь красотой и содержанием. Так оно и было отчасти, но не полностью. Теперь я знаю, почему мир предстал мне в новом свете. И вот все кончилось — он уехал. Как мне жить, Энн? Когда я вошла в дом после его отъезда, одиночество просто оглушило меня.

— Постепенно тебе станет легче, дорогая, — утешала Энн. Она всегда чувствовала боль своих друзей как свою собственную и потому не могла найти слов утешения, которые другие произносят без труда. Кроме того, миссис Блайт помнила, как слова утешения только усугубили ее боль.

— А мне кажется, что мне только тяжелее, — несчастным голосом сказала Лесли. — Мне нечего ждать от жизни. За одним утром будет следовать другое, а он уже не вернется. Он не вернется никогда. Когда я думаю, что никогда его больше не увижу, кажется, что огромная рука стиснула мое сердце и рвет его у меня из груди. Когда-то давно я мечтала о любви и думала, какое это будет счастье! А он так холодно и безразлично со мной попрощался. «До свидания, миссис Мор», — и это все, словно мы даже не были друзьями, словно я для него совершенно ничего не значу. Да я и не хочу, чтобы Оуэн в меня влюбился, но он мог бы проститься со мной поласковее.

«Господи, хоть бы Джильберт скорей вернулся», — подумала Энн, которая буквально разрывалась, всем сердцем сочувствуя Лесли и одновременно стараясь не выдать того, в чем ей признался Оуэн. Она-то знала, почему Оуэн так холодно простился с Лесли, почему не сказал ей обычных теплых дружеских слов, но объяснить это подруге она не имела права.

— Энн, это случилось помимо моей воли, — проговорила бедная Лесли.

— Я знаю.

— Ты считаешь меня виноватой?

— Нисколько.

— Ты не скажешь Джильберту?

— Лесли, да как ты могла подумать?

— Не знаю. Вы с Джильбертом так дружны. Я думала, что ты ему все рассказываешь.

— Все, что касается меня самой, но не секреты своих друзей.

— Я не вынесу, если он узнает. Но я рада, что ты знаешь. Мне не хочется ничего от тебя таить. Как бы только мисс Корнелия не догадалась. Иногда мне кажется, что ее проницательные добрые глаза видят меня насквозь. Хоть бы этот туман никогда не рассеивался: как бы мне хотелось спрятаться в нем… от всех. Не знаю, как я смогу жить дальше. До приезда Оуэна у меня бывали ужасные минуты, когда я была с тобой и Джильбертом, а потом я возвращалась домой одна. А когда появился Оуэн, он шел обратно со мной, и мы болтали и смеялись, как вы с Джильбертом. И меня никогда не одолевало одиночество и ревнивая зависть. А теперь! Конечно, я была дурой. Давай перестанем об этом говорить. Я никогда больше не буду надоедать тебе подобными излияниями.