Дальнейшая эволюция политики Древнерусского государства вела к неизбежному столкновению с Хазарским каганатом. Соответственно, радикально изменилась ситуация и резко ограничились возможности варягов, сузилась сфера их интересов, которые в итоге переориентировались с Востока на Византию; как и в самой Скандинавии, дружины викингов все более оказываются под контролем государства и постепенно вытесняются с политической арены.
В 965 г. киевский князь Святослав (со своим варяжским воеводой Свенельдом) осуществил дальний военный поход на Волгу, разгромил булгар и буртасов, разорил Булгар и уничтожил Итиль. Хазарский каганат перестал существовать. В 970-х годах грозной силой в припонтийских степях становятся печенеги. Регулярность движения по Волжскому пути, установившаяся за полтора столетия, нарушается.
Видимо, именно этим изменением сложившейся системы связей по Волжскому пути был обусловлен последовавший вскоре упадок Бирки. Дружины Святослава подрубили устои «серебряного моста», связывавшего Север Европы с Востоком. Лишь два дирхема (951 г. и 954 г.) поступили сюда после 944 г. В комплексах второй половины X в. нет синхронного им серебра, а к 980-м годам Бирка вообще перестала функционировать [282, с. 26].
Варяги, участвовавшие в походах Святослава, можно сказать, своими руками уничтожили основу процветания Бирки. Памятью о дунайских походах остались венгерские вещи в некоторых камерных могилах (№ 581, 644); варяжским дружинникам Святослава, павшим на Крарийской переправе, быть может, принадлежали найденные на Днепрострое мечи [176, с. 615; 186, с. 383].
В дальнейшем мы знаем варягов в войске Владимира; добившись в 980 г. киевского престола, князь спровадил наемников в Константинополь, где в 987 г. был создан варяжский корпус, в котором служили многие выдающиеся викинги конца X–XI вв. [34]. «Сага об Эймунде» повествует о варяжской дружине Ярослава в 1016–1020 гг. [189, с. 89–104]. Варяги Якуна (Хакона) сражались на стороне Ярослава в 1024 г. в битве при Листвене. «Кто сему не рад? Се лежит северянин, а се — варяг, а дружина своя цела», — заметил после боя победитель, князь Мстислав [ПВЛ, 1024 г]. Серии археологических комплексов с фибулами ЯП 52, ЯП 128, ЯП 227, ЯП 55, ЯП 73, ЯП 237, мечами W, Т, S соответствуют этим поздним этапам варяжского присутствия на Руси, в Киеве (могилы 123, 125), Шестовицах (курганы 42, 59), наиболее представительно — в Гнездове (раскопки М.Ф.Кусцинского — курган 13, С.И.Сергеева—34–23, 37–15, 74–16, 86–18, 90–44, В.Д.Соколова — 67, 29, 40, 47, Д.А.Авдусина Ц-2, 4, 26). В Швеции XI в. 20 рунических камней «Ингвара Путешественника» связаны с последним походом викингов «на Востоке, в Гардах».
Это военное предприятие Е.А.Мельникова совершенно справедливо отождествила с походом князя Владимира Ярославича в 1043 г. (139, с. 74–88). Первая часть "маршрутной схемы путешествия Ингвара и его дружины полностью соответствует реконструкции всех предшествующих варяжских походов. После неудачи русских войск в морском сражении и разгрома их под Варной, лишь часть русских воинов (спустя три года) вернулась домой. Ингвар с дружиной отправился «в Серкланд», где он сам и значительная часть его соратников погибли, оставшиеся смогли вернуться на родину.
По-видимому, после поражения под Варной, варяги отправились знакомым путем в Закаспии. Анонимная «История Дербенда», написанная в конце XI в. и дошедшая до нас в сочинении XVII в., сообщает о последнем по времени походе руссов в Закаспий в 40-е годы XI в. [147, с. 46–70]. Это известие не только позволяет включить поход Ингвара в серию «восточных походов» варягов, но и сделать попытку уточнить происхождение топонима «Серкланд». Его связывали с народом Serkir — сарацинами, с латинским Sericum — «шелк» [140, с. 206–207]. Не отрицая этих версий, добавим, что в интересующем нас районе одним из крупных политических образований был Серир (на территории Дагестана). В первой четверти XI в. сложились особо прочные отношения Серира с приморскими областями [37, с. 187], и, возможно, именно в это время название «Серир» стало известно в Закаспий скандинавам, а в форме «Серкланд» утвердилось для обозначения мусульманских стран. О том, что какая-то часть дружины Ингвара устремилась именно на Кавказ, свидетельствует и грузинская «Летопись Картли»: вскоре после 1043 г. 3 тыс. «варангов» по р. Риони поднялись с моря, и приняли участие в войне клдекарского эристава Липарита Багваши с царем Багратом IV [163, с. 164–172]. Гибель Ингвара в последнем из закаспийско-кавказских «походов русов» завершает, по существу, заключительный этап русско-скандинавских связей эпохи викингов.
Обобщая данные исторических и археологических памятников, необходимо констатировать, что различные этапы и стороны этих отношений неравномерно отразились в разных группах источников. Систематизация сведений скандинавских саг в «Россике» Е.А.Рыдзевской, рунических надписей в своде Е.А.Мельниковой, археологических материалов, проведенная коллективными силами исследователей, подтверждает давно уже обоснованный вывод о том, что ни теория «норманнского завоевания», ни — «норманнской колонизации» важнейших центров Восточной Европы не находит в этих источниках подтверждения [236, с. 152–165]. Но зато все более отчетливо выступает многосторонний и глубокий характер русско-скандинавских связей, отнюдь не исчерпывавшихся использованием наемных вооруженных сил, или даже «призванием» князя в один из северных городов. Динамика постепенного накопления общего культурного фонда — будь то ремесленные приемы, орнаментальный стиль, погребальные обряды, ономастикой, эпические предания, наконец, политические идеи (реализованные, в частности, в династических браках XI–XII вв.), — свидетельство длительного развития отношений, охвативших — в разной мере — различные уровни экономической, общественной, политической, культурной жизни обеих сторон.
Области культурного взаимодействия между Русью и Скандинавией можно сейчас дифференцировать и обозначить лишь приблизительно; тем не менее они отчетливо выявляются в разных группах источников. Выделяются четыре уровня обмена.
I. Материально-ценностный: представлен артефактами и материальными ценностями, включая монетное серебро и различные категории вещей, от керамики (славянской — в Скандинавии, скандинавской — на ОТРП) до украшений. Обмен на этом уровне начинается в середине VIII в., достигая максимума в первой половине X в.
II. Семантически-знаковый: обмен знаковыми системами, художественными мотивами, образами. Надписи, граффити на монетах, заимствованные орнаменты, «вещи-гибриды», ономастикой, билингвизм свидетельствуют, что этот уровень обмена устанавливается в начале IX в. и достиг максимума в течение X в.
III. Социально-политический: социальные институты и нормы, их взаимопроникновение также было двусторонним (ср. заимствования: слав, «гридь» и сканд. torg); по изменениям погребального обряда, распространению новых социальных атрибутов начало этого взаимодействия относится ко второй половине IX в., максимум — ко второй половине X в.
IV. Идеологический: обмен духовными ценностями. Он находил выражение в политических и религиозных идеях, династических связях, в использовании общего фонда сведений при создании национальных литератур. Основные импульсы (включавшие и ряд «восточных» образов и мотивов [310, с. 177–339]) поступали из Руси на Север. Если «заморье» в ПВЛ выступает обобщенным воплощением представления об эпическом источнике единой великокняжеской власти, то и в композиции «Хеймскринглы» мотив пребывания конунгов-миссионеров «на Востоке в Гардах» фиксирует поворотные моменты в судьбах Норвегии. Русская летопись не сохранила никаких воспоминаний о северных конунгах, гостивших в Киеве; напротив, киевский князь Ярослав Мудрый, «конунг Ярицлейв» королевских саг — эпически обобщенный образ христианского правителя, воплощающий новые государственно-политические идеалы, не только родич и союзник, но в чем-то и образец для северных конунгов. Центр тяжести новых идеологических ценностей — скорее, на Руси, чем на Севере. Варягов-мучеников киевляне чтили как местных православных святых; а иноземная церковь Олава в Новгороде, первый зарубежный храм во имя христианского патрона Скандинавии, словно акцентирует сакральную значимость для норманнов того пространства, «Гардов», откуда начинался его провиденциальный последний поход.
