– О'кей, – кивнул Сува и поднял руки – дескать, сдаюсь, не стреляйте! – Я из другого муравейника.

Сосед состроил сочувственную гримасу. Суве, против всех ожиданий, не стали заламывать руки, надевать наручники или, тем более, бить под дых. Парни были вполне миролюбивы.

– Пошли…

Шагали справа и слева, каждый на голову выше Сувы и почти вдвое шире в плечах.

– Куда мы?

– В изолятор, конечно. Посиди или– лучше– поспи, утром завтрак принесем, если “задержишься”… А коли склероз пройдет и вспомнишь отзыв – кричи.

– Да у вас, я вижу, процедура до деталей отработана…– Перед Сувой уже открывали металлическую дверь с круглым глазком.

– Еще бы – шастаете чуть не каждый день, – буркнул один из охранников. – При большом желании полгорода можно разнести!..

– Придержи язык, – буркнул второй.

Дверь захлопнулась. Ключ с характерным щелчком повернулся в замочной скважине, потом раздались шаги и все смолкло. Они ушли, а Сува зачем-то остался. Койка с жесткой “думкой” и солдатским одеялом, стул, унитаз под плотно пригнанной крышкой, поднятый сейчас откидной столик. Вполне цивилизованный застенок.

Сува быстро закемарил. Во сне он и вернулся домой. Гуня проснулся от толчка. Это дернулось старенькое тело Сувы, когда в него вошла хозяйская душа. Пес лизнул клошара в щеку, зашебуршился, пристраиваясь поудобнее к Сувино-му боку, и задремал снова.

…Электричка остановилась у пустой, мокроватой от недавнего дождика платформы. Поселок прятался за деревьями. Листва уже изрядно поредела, обнажив кряжистость приземистых изб, архитектурные изыски и купеческое варварство особняков, хрупкость и ненадежность жалких садовых времянок. Впрочем, Сува и Догоняй приехали сюда вовсе не за тем, чтобы любоваться человеческим жильем.

Жухлая трава, блестящие желтые и красные листья (те, что недавно опали) и прелые прошлогодние пахли терпко и пряно. Воздух – от ветра и наполнявшей его влаги – был холоден и пронзительно, почти по-морскому, свеж. Все эти октябрьские ароматы врывались в ноздри одновременно, и букет запахов пьянил не только совершенно обалдевшего от новых впечатлений Гуню, но и самого клошара, который черт-те когда в последний раз выезжал за город. Он даже и представить себе не мог, что на старости лет его может вот так – наповал – сразить, ошеломить скупая, неброская, отходящая уже ко сну подмосковная природа…

Они шли по песчаной лесной дороге, Гуня носился вокруг Сувы как угорелый – перескакивал через придорожные канавы, мчался между стволов сосен, снова оказывался у ног хозяина… Его длинные уши полоскались на ветру как флаги.

Пронзительно кричали кружащиеся над лесом стаи темных птиц. Сува не знал или просто перезабыл их названия за годы, бездарно просиженные в городе. Выстукивали дробь красноголовые дятлы, которых не так просто было разглядеть на красноватой повлажневшей коре. Прятались при приближении собаки и человека.

Одышки почти не было, не чувствовалась сегодня и больная поясница. Суставы гнулись, а голова была фантастически свежа. Сува чувствовал себя помолодевшим лет на десять. Ему вдруг захотелось петь, горланить несусветное, но он побоялся спугнуть очарование осенней природы. Клошар еще не знал, что это был последний в его жизни радостный день.

50

Шифровка

АХИЛЛ – КРАКОВЯКУ

Направляетесь на поиски похищенной комиссии ООН. Все свои проекты передать Глухому. Высшая срочность. Оружие не брать. Документы на имя Эндрю Крока и легенду получите у Норушки. Связник в Катманду – дневной портье отеля “Пегас”. Пароль: “Привет Шамбале”, отзыв: “В Лхассе тоже красиво”. Он обеспечит всем необходимым, включая шифры, и выделит проводника. Радиосвязь с Центром – каждый понедельник и четверг в одиннадцать вечера через спутник. Экстренная связь – через портье.

51

АНДЖЕЙ (5)

Честно говоря, Анджей обрадовался, получив приказ отправиться в Непал. Совсем не жалко было оборвать на середине дела. Да и не середина это вовсе, а полнейший тупик: все концы обрублены, все свидетели – в саванах.

Ван Куо после долгих мучений все-таки сумел расшифровать кодированные слова из записной книжки Крота. В результате получилась таинственная цепочка из десяти слов, каждое еще можно было как-то проинтерпретировать, но в сумме… Итак, “пирамида”, “подвал”, “Лысый”, “машина”, “двадцать”, “пуп”, “покой”, “хвост” и еще раз “хвост”. Ну и что прикажете с этим делать?.. Если “пирамида” – это какое-то здание или учреждение, то в ее “подвале” сидит или работает “Лысый”, у которого есть необходимая кому-то “машина” стоимостью двадцать… ну, скажем, тысяч или с неким параметром в двадцать мегапшиков… Впрочем, быть может, речь идет о двадцати “машинах”. А затем и вовсе чепуха. Что за “пуп”? Пуп Земли? А где он находится? Хань-цы считают, что, конечно же, в Поднебесной, а мы?.. “Покой” там будет обеспечен кому? “Лысому”? В обмен на “машину”? Просто покой или вечный покой? И при всем при этом за “Лысым” (очевидно!) должен быть “хвост”. А повторение слова означает важность данного момента или то, что “хвост” обязан быть двойным?

В аналитическом отделе после упорного сопротивления “скушали” эти сведения. Выдержав паузу, они наверняка представят какую-нибудь наукообразную отписку и сдадут дело в архив. Знаем – научены горьким опытом… Так что и тут полный швах.

Прощание с Джилл не было тягостным для обоих. Как видно, у нее найдется достаточно дел на время разлуки, тем более что Анджей оставил ей на расходы достаточно круглую сумму – он никогда не страдал жадностью и, по сути, ничего не жалел для женушки, просто не мог дать больше, чем имел…

В последнее время Краковяк натужно делал вид, что по-прежнему влюблен в Джилл и верит в искренность своей ненаглядной, любимой, драгоценной законной супруги. На самом деле он изрядно устал от такой семейной жизни, но для католика здесь выхода просто нет.

Жена, по его глубокому убеждению, слишком много хочет и ничем не готова поступиться. “С жиру бесится, – сочувственно говаривал, бывало, Пьяческа, разоткровенничавшись после бутыли-другой. – Детьми вам надо обзавестись – моей теперь только хвостом и вертеть, когда трое за подол тянут…”

Впрочем, у них до детей дело-то как раз дойти и не могло – причем, по обоюдному согласию сторон. Анджей считал, что работа его слишком опасна. Его в конце концов шлепнут, оставив детей сиротами, или их самих могут взять в заложники… Ну а Джилл, скорей всего, просто не хотела связывать себя, надеясь в глубине души, что когда-нибудь сможет гораздо лучше устроить свою личную жизнь, да и свою чудесную фигуру панически боялась испортить.

В какой-то момент, когда стартовая эйфория супружества улетучилась и глаза раскрылись, Анджей вдруг со щемящей тоской и безнадежностью прочувствовал верность мысли: “Разве дети могут быть без большой любви?” В последствии Краковяк никогда не Говорил себе, что любит Джилл. Впрочем, не мог сказать он и обратного.

Наверное, все дело в том, что между Анджеем и Джилл никогда не возникало подлинного понимания, не говоря уже о единении душ. Что же касается постели, то тут как раз проблем не было.

Отчего он решил соединить свою судьбу с неблизким человеком – вопрос праздный, если не глупый. Молодость – время, не подходящее для анализа, для длительных проверок. Это период всеобщей скоротечности: самой жизни, чувств, а значит, и принятия решений.

Джилл была лишена той внутренней свободы, которую всегда обнаруживал в себе Краковяк. Ведь свобода вовсе не в легкости, с которой ты преодолеваешь человеческие законы и нравственные преграды, а в способности выйти за пределы навязанной стереотипами жизненной схемы, выглянуть из узкой накатанной колеи, по которой большинство безоглядно мчит от рождения до смерти, даже не представляя, что жизнь человеческую можно устроить как-то иначе.

Анджей прилетел в Катманду на рассвете. При посадке ему предстало поистине величественное зрелище: озаренные восходящим солнцем снежные вершины, лазоревые пятнышки горных озер, блеснувшие золотом речные излучины… А само небо, ох какое было небо над Гималаями!.. Жаль, что он не поэт! Слова Богу, что он не поэт: какая может быть работа, когда ты опьянен увиденным и голова полна хлынувших как из рога изобилия строк?..