Адриан Георгиевич был до такой степени пленен Лидией Чесуевской, что утром следующего дня, перед завтраком, просил у князя ее руки. В былые времена его сиятельство никогда бы не пошел на такой мезальянс (еще бы, род Чесуевских находился в отдаленном родстве с Романовыми, а родословное древо уходило корнями к римским патрициям), но о размерах состояния Адриана Георгиевича было известно даже и в той глухой местности.

Поэтому князь, держа долгую речь, под конец своего монолога прослезился и дал согласие на брак Лидочки с моим отцом. До этого, правда, потребовал от батюшки гарантий того, что он выделит сто тысяч на ремонт усадьбы и будет платить князю и его семье ежегодную ренту в размере пятнадцати тысяч. Отец, не колеблясь, ответил «да». Призвав к себе младшую дочь, князь Чесуевский сообщил ей (вернее, поставил перед фактом), что она станет женой господина Мельникова.

Лидочка пыталась возразить, уверяя, что не только не любит господина Мельникова, но видит его второй раз в жизни, тогда его сиятельство попросил гостя и жениха оставить его наедине с дочерью. И когда Адриан Георгиевич тактично покинул кабинет, надавал своей младшей пощечин, пригрозив, что если она вздумает противиться браку, то он запрет ее в подвале с крысами и будет там держать на хлебе и воде до тех пор, пока она не решится на брак с московским адвокатом. Аргумент был существенный, и дочь вынужденно признала правоту князя-отца.

Ни он, ни кто-либо иной не знал, почему Лидочка противится воле батюшки. Не только внешностью Лидочка походила на свою знаменитую прабабку, которой приписывали многочисленные адюльтеры, но характером и склонностями. Она уже целый год была любовницей сына соседа, графа Сипягина, с семейством которого Чесуевские враждовали не менее семидесяти лет (речь шла о нескончаемой тяжбе, передаваемой из поколения в поколение, за право владения небольшим прудом и березовой рощицей, находившимися на границе двух владений).

Граф Владимир Сипягин был полной противоположностью моему отцу — молод, красив и весел нравом. Ни его родители, ни родители Лидочки никогда бы не дали согласия на женитьбу своих отпрысков, поэтому им не оставалось ничего другого, как, руководствуясь «Барышней-крестьянкой» великого Пушкина, тайно встречаться в заброшенной беседке, егерской хижине или на старой кузне.

Владимир был вне себя от горя, когда узнал, что Лидочка выходит замуж за «старого сатира», как он немедленно окрестил моего отца. Но будущая моя матушка умолила его не противиться свадьбе и взяла с него слово, что он не выкинет какую-либо опасную глупость (например, не объявит всему свету, что любит ее).

Венчание Адриана Георгиевича и Лидии Осиповны прошло в церкви Никиты Великомученика за Яузой на Швивой горке. Затем последовал феерический прием в особняке отца, где присутствовали сливки московского общества, после чего молодожены удалились в опочивальню. К стыду своему, вынуждена сказать, что матушка моя терпела ласки со стороны моего батюшки, стиснув зубы, о чем он, конечно, не подозревал. Лидочка в фантазиях возвращалась к тем моментам страсти и неги с молодым графом Сипягиным, которые она переживала то в кузне, то в беседке, то на сеновале.

Мой отец запланировал провести медовый месяц на новомодном курорте Варжовцы у Адриатики. Туда их доставил «Экспресс-Адриатик». Только новоиспеченная госпожа Лидия Мельникова знала, что в том же поезде, но в другом вагоне, ехал и молодой Владимир Сипягин, который не хотел расставаться с любимой лишь из-за того, что она стала женой «старого сатира».

Молодожены остановились в одном из лучших отелей Варжовцов, «Palais de la Mer», в котором всего несколько лет спустя, в самый канун Первой мировой, был застрелен студентом-анархистом король той небольшой горной страны Павел IV. Пикантность ситуации заключалась в том, что Адриан Георгиевич и Лидочка занимали самый большой номер-люкс, а прямо под ними, в обыкновенном номере, проживал любовник моей матери, граф Сипягин.

Лидочка, прибыв на курорт, немедленно пожаловалась на легкое недомогание, которое осмотревший ее врач (подкупленный Владимиром) объявил острой реакцией на изменение климата и в качестве «средства лечения» выписал разноцветные сладкие плацебо-dragees и заявил, что молодой супруге вредно находиться на воздухе, а надо соблюдать постельный режим. Тот же эскулап посоветовал Адриану Георгиевичу не докучать Лидочке своим присутствием, а лучше принимать минеральные воды или от души развеяться в игорных домах, коих в Варжовцах было несметное множество.

Посредством такого нехитрого трюка и с помощью жадного доктора Лидочка и Владимир Сипягин избавились от общества скучного моего батюшки и, пользуясь тем, что большую часть дня тот проводил вне отеля, заботясь о покое жены, предавались играм Амура на супружеской кровати в номере-люкс.

Им сопутствовала удача — Адриан Георгиевич, впервые за многие годы вновь почувствовавший себя счастливым, был до такой степени слеп, что ничего не замечал. Три недели показались ему одним часом, полным блаженства. То же могла сказать и моя матушка, которая ежедневно принимала в своей спальне молодого графа. Что же касается моего отца, то, ссылаясь на мигрень и апатию, она отвергала его, лишь дважды за четыре недели уступив его законным супружеским притязаниям.

Судьба — большая насмешница, поэтому неудивительно, что я была зачата именно в Варжовцах, у лазурного Адриатического моря, на шелковых простынях отеля «Palais de la Mer». Но воистину удивительно, что моим отцом стал все-таки Адриан Георгиевич, осчастлививший мою матушку всего дважды, а не молодой граф Владимир Сипягин, побывавший в объятиях Лидочки несчетное количество раз. Объяснялось это просто — в детстве любовник моей матери перенес свинку, в результате чего был неспособен к воспроизводству потомства, о чем, разумеется, не подозревал, оставаясь пылким и страстным молодым человеком двадцати четырех лет от роду.

Трио (мой отец, моя мать и граф Сипягин) отправились в Россию, каждый довольный проведенным в Герцословакии медовым месяцем. По возвращении в Москву Лидочка принялась за обустройство нового семейного гнезда, не отказываясь от частых встреч с возлюбленным. Молодой граф поселился у своей троюродной тетушки, которая была соседкой Адриана Георгиевича, и едва ли не ежедневно проникал через потайную калитку в сад особняка моих родителей. Так возникло то, что во фривольных французских романах именуется метким выражением marriage a trois.[3]

Лидочка и Владимир до такой степени были увлечены друг другом, что потеряли всяческую бдительность. Они самоуверенно считали, что если их никто не разоблачил раньше, то не разоблачит и в дальнейшем. Правда, несколько раз их едва не застали в пикантной ситуации слуги, а однажды Владимиру пришлось спрятаться под кроватью, когда Адриан Георгиевич вдруг неожиданно вернулся домой из адвокатской конторы, чтобы преподнести своей жене безделушку — сапфировый браслет.

Когда Лидочка поняла, что беременна, и врач подтвердил это предположение, она ни секунды не сомневалась, что носит под сердцем сына или дочь от своего ненаглядного Володечки, а не от «старого сатира», как и она теперь за глаза именовала старого мужа. Этим ребенком была я.

Адриан Георгиевич, узнав, что у жены появится ребенок, первый раз за многие годы вознес благодарственную молитву. Радовался несоизмеримо и тот, кого Лидочка считала истинным отцом, ее любовник Владимир Сипягин. Каждый был доволен сложившейся ситуацией, и ничто не предвещало катастрофы, но та не заставила себя ждать.

Сначала по московским салонам поползли нехорошие слухи: говорили, что молодая мадам Мельникова, в девичестве княжна Чесуевская, обманывает своего мужа. Как обычно и бывает, о преступной связи знали все. За исключением моего батюшки. Когда же наконец кто-то из любезных его друзей сообщил ему эту весть, то отец вспылил и вызвал «гнусного обманщика» на дуэль. Только вмешательство прочих именитых москвичей разрядило обстановку — они unisono заверяли отца в том, что никто не замышляет интригу против его молодой жены, и указали на то, что граф Владимир Сипягин давно похваляется тем, что наставил рога «старому сатиру».