Попробую для лучшего объяснения своей позиции прибегнуть к помощи самого Гуревича. Когда при чтении возникает волнение? Тогда, когда имеешь дело не с формулами и аксиомами, а с людьми. Как, скажем, в рассказе Гуревича «А у нас на Земле». Землянин-космонавт в результате аварии попадает на планету, где царит феодализм. У него нет надежды вернуться на родину, и он вынужден жить среди невежественных обывателей. Его истории о Земле сначала слушают как забавные сказки, но в какой-то момент землянин становится помехой главному жрецу. Его приговаривают к смерти. Цена жизни — отречение. И должен-то он всего-навсего заявить о том, что Земли с ее непривычными порядками не существует, что он все это выдумал. Возникает ситуация, которую по-разному решили Джордано Бруно и Галилео Галилей. Тут уж речь не о темпоральных преобразователях, а о человеческой стойкости, принципиальности, о смысле жизни, наконец. И выдуманная судьба волнует хотя бы потому, что и вы, я думаю, не знаете, как бы сами решили эту дилемму, попав в аналогичную ситуацию… Впрочем, какие у меня основания подозревать кого бы то ни было в недостатке мужества: вы бы гордо отказались отречься, верно?..

Переключение внимания фантастики с конструкций на живого человека сняло те затруднения, которые мучили Александра Беляева. Известен эпизод: неудовлетворенный идиллическими картинками зрелого коммунизма, которые сам же был вынужден рисовать, ведущий фантаст 30-х годов обратился к ряду ученых и общественных деятелей с просьбой разъяснить, какие конфликты могут существовать в коммунистическом обществе. В этом, по-своему уникальном обращении можно увидеть еще одно подтверждение того, как много вещей в нашей стране было перевернуто с ног на голову. Ни спрашивающему, ни его корреспондентам не пришло на ум, что все должно происходить наоборот. Не фантаст должен запрашивать у ко-го-то футурологические прогнозы — фантаст должен их давать.

Но чтобы представить себе конфликты будущего, достаточно обладать воображением и знанием человеческой натуры. Право же, требования эти не выходят за пределы необходимого минимума, которым должен быть одарен любой писатель, а уж тем более претендующий называться фантастом. Возьмем, скажем, рассказ «Переписка» (1978 г.) тогда еще молодого фантаста Виталия Бабенко, который как раз и предпринял попытку преодолеть пафос произведений о героях-первопроходцах. Свой конфликт автор доводит до неприкрытой трагедии. Автор спрашивает: а в человеческих ли силах вынести полувековую разлуку с близкими? Вспомним, как легкомысленно решают эту ситуацию иные фантасты. Подумаешь, большое дело! Ну, улетел на три-четыре десятилетия, зато как предан науке! А ты, любимая, жди. Ведь любовь-то у нас тоже космическая. Бабенко утверждает, что есть предел, который живые, глубоко чувствующие люди переступить не могут. Психические срывы испытывают как те, кто улетел, так и те, кто остался.

Иные конфликты в размышлениях о будущем предлагал писатель Сергей Снегов, один из старейшин фантастического цеха.

Первое определение трилогии Сергея Снегова «Люди как боги» — «космическая опера». И чего там только нет: красавицы-змеедевушки, мыслящие мхи, «разрушители», похожие на скелеты, бессмертные галакты, говорящие и решающие интегралы псы, звездолеты, мчащиеся со скоростью, в тысячи раз превосходящей скорость света, пространства, кривизна которых крутится, вертится, как шар… К какому еще жанру можно отнести, например, апокалиптическое сражение, которое произошло на планете, сделанной из золота? В нем участвовали огнедышащие драконы, четырехкрылые ангелы, невидимки, головоглазы, призраки, изготовленные из силовых полей, а также обыкновенные люди… Попытки привить этот жанр на российской почве были еще в 20-х годах («Пылающие бездны» Н. Муханова, например), глубоких корней они тогда не пустили, другое дело сейчас…

Можно представить себе, как подобные приемы применяются, например, в сатирических или юмористических целях, но, честно говоря, я не совсем понимаю, как можно втиснуть их в рамки позитивной утопии, в основу которой положены мысли о великом предназначении человека во Вселенной. Ирония? Но к чему она относится и как сочетается с главной идеей романа, обозначенной в его названии? Снегов отважно идет на параллель со знаменитой утопией Уэллса. Он неоднократно декларирует великие свершения освобожденного человечества, благородную миссию землян, взявших под защиту всех слабых и обиженных во Вселенной. Мы уже касались того, как сложен этот вопрос, но герои Снегова без колебаний присвоили себе право судить и миловать всех подряд. А ведь боги — это не только те, кто держит в руках молнии, это еще и великие души.

Увы, богоподобные земляне предстают в романе ограниченными, лишенными зачастую элементарной душевной чуткости, самовлюбленными существами, находящимися во власти низменных инстинктов. Подобная психология непременно должна привести главного героя Эли и его друзей на тропу войны. Для начала они решают покарать злобных разрушителей, которые уничтожают и порабощают другие галактические народы. В этом установлении конституционного порядка разрушители выглядят обороняющейся стороной, потому что против человечества они не выступали и даже не знали о его существовании. Ну, ладно, допустим, что они — некое несомненное зло, с которым необходимо бороться во имя галактического интернационализма. Однако люди сначала вступили в войну, загубили с обеих сторон множество жизней, звездолетов и даже планет, а уж потом начали разбираться, кто они такие, эти разрушители, и что ими руководит. Между прочим, выяснилось, что среди них есть славные ребята, оперевшись на которых можно было при более мудрой политике обойтись без истребительных войн. Но что до подобных соображений героям? Они так и рвутся в драку.

«Сейчас я покажу этим светящимся черепахам, что им далеко до людей!» «На атомы! — орал Лунин. — В брызги! Так их!», «Мы не уйдем отсюда, пока хоть один ползает!», «Ты разговариваешь с этой образиной, как с человеком! Я бы плюнул на него, а не улыбался ему, как ты», — это образчики рассуждений мальчика, сына Эли. — «Я хочу показать этому звездному проходимцу, что он встретился с высшей силой, а не с тупым животным!».

Говорить о просчетах Снегова трудно, потому что этот человек прошел сквозь ад ГУЛАГа. Но выпущенная книга отрывается от автора, и поэтому я не могу пройти мимо чуть ли не единственного произведения в отечественной фантастике, которое воспевает агрессивность и расизм. Хотел ли этого автор — не знаю…

Впрочем, те рефлексирующие годы преподнесли читателю многие образчики довольно странной фантастики. В повести Бориса Лапина «Первый шаг» (1973 г.) экипаж из восьми человек несется на звездолете к очень далекой звезде, достичь которой можно лишь через несколько веков. На место назначения прибудут лишь правнуки стартовавших с Земли. Автор достаточно профессионален, чтобы впечатляюще изобразить напряженную психологическую атмосферу, описать страдания несчастных, которые обречены провести весь свой век от рождения до могилы в тесных стенках этой тюрьмы, хотя и вполне уютной. К концу повести выясняется, что эксперимент над несчастными был еще более жесток, чем это представлялось вначале. Оказывается, на самом-то деле никакого полета не было, ракета оставалась на Земле. Правда, обитатели корабля об этом не знали, они верили, что совершают подвиг во имя человечества, только эта мысль и давала им силы жить. А понадобилась злая комедия для проверки — дисциплинированно ли будет вести себя экипаж, выдюжит ли. Дабы для науки ничего не упустить, по всему кораблю, в том числе в каютах, установлены незаметные глазки телекамер!

Да, эксперимент продуман на редкость тщательно. Тем, кто не выдержит испытания, предоставлена возможность покончить жизнь самоубийством в гудящем пламени реактора. В действительности не было ни пламени, ни реактора: человека, пережившего предсмертные муки, подхватывали заботливые руки экспериментаторов…

После знакомства с произведениями Лапина хочется вспомнить еще один рассказ Булычева — «Я вас первым обнаружил». Звездолет «Спартак» пять лет летел к чужой звезде. А на Земле из-за относительности времени прошел век. Еще век пройдет, прежде чем экипаж сумеет добраться домой. И вот на последней из посещенных планет космонавты обнаруживают записку, из которой узнают, что люди уже успели побывать здесь и в тот же год вернуться обратно. Наука открыла принципиально иные способы покорения пространства. Жертвы, принесенные экипажем «Спартака», оказались напрасными. С чувством разочарования экипаж отправляется в обратный путь: ведь на Земле их никто не помнит, не ждет, кому они там будут нужны через двести лет. Булычев никак не описывает переживания, которые охватили команду «Спартака», когда в динамиках они услышали звонкий голос: «С-партак», «Спартак», вы меня слышите? «Спартак», я вас первым обнаружил! «Спартак», начинайте торможение… «Спартак», я — патрульный корабль «Олимпия», я — патрульный корабль «Олимпия». Дежурю в вашем секторе. Мы вас разыскиваем двадцать лет!.. Я вас первым обнаружил. Мне удивительно повезло…»