Маршрут приобретал все более гребневый характер. Отдельные стенки можно было обойти справа, иногда попадались полки и гребешки, которые позволяли немного отдохнуть. Средняя крутизна заметно возросла, я подошел к самому сложному участку всего маршрута по юго-западной стене Эвереста.

Веревки здесь навешивали Бершов и Туркевич неделю назад, и теперь я по достоинству оценил их безупречную работу на труднейших скалах.

Оказывается, участок 7500–7700, который снизу казался нам ключом маршрута, значительно проще того, что встретилось на высотах 8000–8200. Как они лезли по этим микрозацепкам, присыпанным снегом, в тяжелой и громоздкой одежде, в рукавицах и кислородных масках, которые так мешают при тонком лазании! К тому же этот черный непрочный сланец плохо держит крючья, а трещины забиты снегом и льдом.

Наконец мы с Эдиком опять оказались в зоне прямой видимости. Он был метров на 120 ниже, и я с трудом докричался:

— Светлого времени не больше двух часов! С таким грузом до темноты в лагерь не успеем. Давай оставим здесь по девять-десять килограммов, а завтра вернемся…

Эдик кивнул, не снимая маски, и поставил рюкзак. Я попросил только не оставлять веревки; кислорода на завтра ему хватит того, что есть в лагере IV, а без веревок, крючьев и карабинов мы не сможем обработать дорогу наверх.

Оставив 3 баллона в снежной нише, я продолжал подниматься, досадуя на себя, на маршрут и на тяжелый рюкзак. Знал бы я, что здесь будет так круто, не канителился бы утром и не тратил времени на киносъемку.

Стенка шла за стенкой. Я пытался торопиться, но от этого работал менее рационально и быстрее расходовал силы. Надвигались сумерки, а лагеря нет и нет.

Вдруг снизу совсем близко слышу голос. Эдик? Как он сюда попал? Ведь разрыв между нами постоянно увеличивался. Эдик спрашивал меня, как лучше пройти эту веревку. Я объяснил и подождал. Оказывается, он оставил рюкзак, и это позволило ускориться. Молодец! Лучше хорошо отдохнуть в палатке и утром сходить за грузом со свежими силами, чем карабкаться всю ночь по этим сумасшедшим стенкам.

Еще 30 м., и мы на остром снежном гребне. Срублено несколько кубометров снега, и в этом проеме стоит палатка. Окоченевшими пальцами с трудом развязали рукав входа. В полном изнеможении вползли и некоторое время лежали в темноте…

Но уже через минуту я распаковал рюкзак и достал рацию. В назначенное время (18:00) мы не вышли на связь, так как находились на трудном участке. Внизу волновались, держали рацию на постоянном приеме. Мы сообщили, что у нас дела идут относительно нормально. Евгений Игоревич как мог ободрил нас и сообщил, что за нами поднимается группа Иванова, которая постарается помочь нам кислородом.

Я впервые был на высоте 8500. Обычно после первой ночи на новой высотной отметке болит голова и утром тяжело включаться в работу. А работа предстояла сложная, к тому же совсем неизвестная: дальше этого лагеря никто не ходил.

Чтобы исключить утренние неприятные ощущения, я решил попробовать спать с кислородом, расходуя 0,5 литра в минуту.

По связи вечером мы сообщили базе, что завтра возвращаемся за грузом, однако утром я предложил не терять рабочий день сразу двоим. Пока Эдик ходит за своим рюкзаком, я смогу начать обрабатывать маршрут. Эдик согласился.

Я взял 5 веревок, кручья, молоток, карабины. Подойдя к концу перил, оставил груз, повесив на себя только железо. Закрепил конец новой веревки, пристегнулся к ней зажимом и пошел, организуя промежуточные точки страховки. В случае срыва я повисал на системе: зажим, веревка, промежуточный крюк. К счастью, срывов удалось избежать. Этот метод — так называемая система одиночного хождения, — конечно, менее удобен, чем работа в связке, но все-таки он позволил нам выполнить дневной план. Неудобство заключалось в том, что каждый участок приходилось преодолевать трижды: вверх, вниз, вверх. Навешивая веревку, я лез, конечно, без рюкзака, потом возвращался, чтобы поднять его к подножию очередной стенки и достать следующую веревку. Если спустить эти скалы на высоту кавказских вершин, то они не представят особых трудностей для опытного скалолаза. Сложенные из горизонтальных слоев черного сланца с большим количеством трещин, они удобны для лазания при любой крутизне. Но здесь приходится работать не в легком свитере и не в галошах. На ногах тяжелые двойные ботинки по 2 кг. каждый с утеплителями, на руках толстые шерстяные рукавицы. Даже в этих условиях, не будь снега на каждой полочке, каждой зацепочке, можно было бы идти быстрее. И в довершение всего — трещины, очень мелкие, а скалы непрочные — трудно найти место для надежного крюка.

Заканчивая обрабатывать третью веревку, вдруг услышал крик. Замер, стоя на мелких зацепочках, пытаясь сдержать дыхание. Прислушался. Тихо. Неужели слуховые галлюцинации? Кто здесь может кричать? Сейчас на этой высоте я один во всем мире. Альпийские галки иногда кричат очень пронзительно, но даже они не в состоянии сюда залететь. Ближайшая живая душа — Эдик, но он далеко внизу и за несколькими изгибами гребня. Значит, показалось. Тревожный симптом. До сих пор не замечал за собой отклонений от равнинных норм. Разве что память плохая. Так ведь и внизу вечно все забываю, только и живу на записных книжках. Выдал себе веревку, сдул пушистый снег с очередной полочки. Скорей бы выбраться на эту снежную шапку, подвигать пальцами в ботинках, на несколько минут сунуть руки под пуховку… Сколько же мне еще здесь вертухаться? Под стенкой в рюкзаке последняя веревка, но каким окажется рельеф дальше? Вдруг опять крик. Что за чертовщина? Теперь уже точно — не ослышался. Лихорадочно ищу место, где можно закрепить веревку. Как назло, ни выступа, ни трещин. В эту труху забить бы «морковку». Может быть, вот сюда зайдет швеллер? Хотя бы временно.

Быстро встегиваю карабинный тормоз. Съезжаю со стенки. Дальше несколько участков — просто держась за веревку руками. Надо спешить. Наконец отсюда маршрут виден далеко вниз. Ниже палатки на стенке замечаю Эдика. Видно только его голову и плечи.

— Что случилось?

Эдик не сразу поднял голову. Молча смотрит на меня, тяжело дышит.

— Что с тобой? Ты кричал?

Молчание. Я переминаюсь на месте в замешательстве.

— Мне спускаться? Нет?

Эдик отвернулся от меня и, кажется, начал двигать зажим по перилам. Внешне с ним все нормально. Так ничего и не поняв, я опять поднимаюсь к верхнему концу перил. Наваждение какое-то! Может быть, он хотел, чтобы я помог ему вытащить рюкзак, а потом передумал? Надо бы успеть сегодня навесить еще веревку. Как-то медленно у меня движется обработка. Скоро сумерки, опять холод собачий…

К 19 часам я навесил 4 веревки в добавление к той одной, что успела навесить группа Голодова, то есть как раз до половины пути к лагерю V.

На этом участке отдельные вертикальные стенки чередовались с длинными острыми снежными гребнями. На снегу сложность была не в прохождении, а в опасности улететь с внезапно обвалившимся карнизом и в неудобстве организовать страховку. Приходилось вырубать из снега тумбы диаметром 1,5–2 м. и обвязывать их веревкой. Вернулся я в палатку уже в полной темноте, около 8 вечера, опять страшно уставший.

Эдик лежал, не зажигая свечки, не разводя примуса. Он постанывал от боли.

В двух словах он сообщил мне, как завис на стенке уже при подходе к палатке. Пытаясь застегнуть второй зажим, он сделал что-то не так, и зажимы проскользнули по веревке. Самостраховка, на которой он висел, была закреплена слишком низко на груди, и рюкзак опрокинул его. Он прилагал все усилия, чтобы вернуться в нормальное положение, голой рукой хватался за мелкие зацепки, обмораживая пальцы до волдырей, но ничего не получалось. Груз был тяжел — ведь он захватил вчера еще и часть того, что не принес Наванг, вернувшийся в лагерь III. Рюкзак душил его поясным ремнем, а до перил было не дотянуться. В это время кончился кислород, и наступил момент, близкий к потере сознания. Ради спасения жизни надо было жертвовать рюкзаком. Расстегнув ремень, Эдик еще пытался как-то спасти груз, держа рюкзак за лямку на руке. Но удержать такую тяжесть, вися вниз головой, было трудно-ведь даже стоя на площадке, дыша кислородом, он едва мог надеть его на себя.