Понятно, что если Бог присутствует даже в мертвой материи, то неизмеримо больше он присутствует в растениях и животных (в живом). От Бога же, говорит Андреев, только Любовь, только Радость, только Свет. Значит, все живое (и растения, и животные, и люди) — источник любви, радости, света, все живое может существовать, если к нему относятся витально, одухотворенно, встречают и провожают с Любовью и Радостью. Однако в обычной жизни, говорит Андреев, мы видим иное — утилитарное, бездушное отношение и к растениям, и к животным. «Мы сами, — поясняет он, — часто не осознаем, что утилитарный угол зрения на существующее стал для нас чем-то вроде нашего второго «Я». Все на свете расценивается исключительно сообразно тому, в какой мере оно полезно для человека».
«… Нужно понять, — продолжает Андреев, — что человек есть существо в грандиозной цепи других существ, он совершеннее многих, но и ничтожнее многих и многих, и каждое из этих существ имеет автономную ценность безотносительно его полезности для человека».
И начинать здесь нужно с отношения к природе. Природа должна восприниматься как живое начало, живые стихии, стихиали. Мысленно полемизируя со своими научными оппонентами, Андреев пишет:
«Что за нелепость? — подумают иные. — Как будто мы не располагаем исчерпывающими данными, отчего и как возникают туманы, ветер, роса, не знаем механики образования дождя, рек, растительности? И такие сказки преподносятся с серьезным видом в середине XX столетия! Недаром автор намекает на то, что ему легче столковаться с детьми: зрелому человеку не пристало слушать такие басни».
Далее он делится с читателем своим первым осознанным духовным общением с природой.
«Лично у меня все началось в знойный летний день 1929 года вблизи городка Триполье на Украине. Счастливо усталый от многоверстной прогулки по открытым полям и по кручам с ветряными мельницами, откуда распахивался широчайший вид на ярко-голубые рукава Днепра и на песчаные острова между ними, я поднялся на гребень очередного холма и внезапно был буквально ослеплен: передо мной, не шевелясь под низвергающимся водопадом солнечного света, простиралось необозримое море подсолнечников. В ту же секунду я ощутил, что под этим великолепием как бы трепещет невидимое морс какого-то ликующего живого счастья. Я ступил на самую кромку поля и с колотящимся сердцем прижал два шершавых подсолнечника к обеим щекам. Я смотрел перед собой на эти тысячи земных солнц, почти задыхаясь от любви к ним, и к тем, чье ликование я чувствовал над этим полем. Я чувствовал странное: я чувствовал, что эти невидимые существа с радостью и с гордостью вводят меня как дорогого гостя, как бы на свой удивительный праздник, похожий и на мистерию, и на пир. Я осторожно ступил шага два в гущу растений и, закрыв глаза, слушал их прикосновения, их еле слышно позванивающий шорох и пылающий повсюду божественный зной».
Не правда ли, замечательное переживание и мироощущение? Еще обостреннее Андреев относится к животным, его возмущает и утилитарное отношение к ним, и охота.
«Нет права, — с болью восклицает Андреев, — у нас нет абсолютно никакого права покупать наши удовольствия ценой страданий и смерти живых существ. Если не умеешь иными путями ощущать себя частью природы — и не ощущай. Лучше оставаться совсем «вне природы», чем быть среди нее извергом. Потому что, входя в природу с ружьем и сея вокруг себя смерть ради собственного развлечения, становишься жалким игралищем того, кто изобрел смерть, изобрел закон взаимопожирания и кто жиреет и разбухает на страданиях живых существ».
При этом Андреев вовсе не ханжа, он понимает, что есть исключения из правил.
«Конечно, охота, как основное средство существования некоторых отсталых племен, никакому нравственному осуждению подвергнута быть не может. Надо быть фарисеем от вегетарианства, чтобы «изобличать» готтентота или гольда, для которых отказ от охоты равносилен голодной смерти. Да и каждый из нас, попав в подобные условия, может и должен поддерживать жизнь свою и других людей охотой: жизнь человека ценнее жизни любого животного.
Поэтому же самому человек имеет право на самозащиту от паразитов и хищников. Хорошо известно, что многие джайны и некоторые последователи крайних течений буддийской этики пьют воду не иначе, как сквозь марлю, а при ходьбе на каждом шагу подметают перед собой дорогу. В Индии даже находились, кажется, такие аскеты, которые давали заедать себя паразитам. Ярчайший пример того, как любую мысль можно довести до абсурда!».
Что же Андреев предлагает? Во-первых, он устанавливает иерархию ценностей для всего живого, помещая человека на вершину пирамиды, но обязывая его исполнять нравственный долг перед животными.
«Развитие интеллекта и всех способностей человека, отличающих его от животного, потребовало неимоверного количества труда — и его собственного, и Провиденциальных сил, сверх того, груда, который был затрачен ранее на возведение животных от простейших форм до высших. На этом и основывается космическая иерархия ценностей, насколько мы се можем попять. Из нее следует, что ценность инфузории меньше ценности насекомого, ценность насекомого меньше ценности млекопитающего, ценность этого последнего еще далека от ценности человека, ценность человека невелика сравнительно с ценностью архангела или демиурга народов, а ценность этого последнего при всем ее масштабе теряется рядом с ценностью Владыки Света, Демиургов Галактики…
Но никакой этический принцип не должен рассматриваться изолированно; он не самодовлеют, он частность в общей системе принципов, определяющих ныне бытие Шаданакара. Противовес принципу духовной ценности можно назвать принципом нравственного долга. На стадиях ниже человека и даже на ранних стадиях человечества этот принцип еще не был осознан; теперь же его можно формулировать с точностью уже довольно значительного приближения. Вот эта формула: начиная со ступени человечества, долг существа по отношению к нижестоящим возрастает по мере восхождения его по дальнейшим ступеням».
Во-вторых, паразитов и хищников Андреев считает животными, которые подвергались демонизации, поэтому уничтожение их человеком оправдано.
«Но что же такое паразиты и простейшие не с материалистической, а с трансфизической точки зрения? Это существа, имеющие, как и большинство других насекомых, коллективные души, но крайне отставшие в своем пути. Собственно, тут даже не простое отставание, а активная демонизация Гагтупгром коллективных шельтов. В Нигойде эти шельты находятся в состоянии рабствования, разумны лишь отчасти, и им предстоит дорога становления, исключительная по своей медлительности и длине. Просветление им принесет только момент перехода нашей планеты в третий эон. Теперь же паразиты, т. е. существа, обладающие наименьшей ценностью, прозябают и жиреют за счет существ высшей, сравнительно, ценности — животных и человека. Поэтому мы вправе их истребить, ибо другого выхода на данном этапе нет.
Хищники существуют за счет смертей других существ той же ценности, т. е. животных, и за счет человека, существа высшей ценности. Те виды хищников, изменить хищную природу которых мы не в состоянии, постепенно должны быть в Энрофе истреблены. Постепенно — не потому только, что иначе это не осуществимо, но и потому, что за такой период времени могут обнаружиться средства к изменению даже их природы. Безусловно, природа многих хищных животных, особенно среди высших млекопитающих, может быть совершенно изменена. Достаточно вспомнить собаку, этого бывшего волка, ныне способного обходиться без мясной пищи совсем — и это даже несмотря на то, что человек никогда и не ставил себе задачи сделать собаку вегетарианцем. На полурастительную пищу собака была переведена вследствие чисто хозяйственных соображений человека, но успех этого мероприятия указывает на перспективы в этой области, едва еще приоткрывающиеся нашему опыту».
В-третьих, Андреев предлагает серию мероприятий, которые, с его точки зрения, должны способствовать оздоровлению человечества. Вот две группы таких мероприятий:
