Несмотря на соперничество, Хой-нэн вторит ему: «Истина дзэна открывается сама собой изнутри, для ее узрения нет нужды ни в позе, ни в медитации, ни в какой-либо специальной деятельности» (из трактата Судзуки).
Итак, все дело в правильном уме (разуме), и не нужно далеко ходить за истиной, она здесь, под рукой, достаточно всмотреться в себя и в природу. «Тот, кто постиг природу Ума и постоянно живет в гармонии с природой и есть Будда или «просветленный». Будда — это олицетворение природы». Подобный подход, приведший к выделению дзэна из буддизма, напоминает и позицию Сократа с его призывом «познать самого себя», и позицию Декарта с его идеей метода и ясного мышления. Родствен он в некоторых моментах также доктринам исихазма и суфизма: это касается, например, признания возможности при жизни человека прийти к Богу, познать его и слиться с ним. Наконец, развивая учение Будды, дзэн настаивает на практическом, а не теоретическом, умозрительном познании жизни (точка зрения, с которой всегда боролась Веданта). Адепт, практикующий дзэн, не философ, а скорее мудрый человек, живущий созерцанием, увлеченный и увлекаемый не идеями, а самой жизнью. Да и можно ли при той относительности, на которой дзэн настаивает, что-либо познать, узнать истину и реальность?
Судзуки говорит, что дзэн несет новый взгляд на жизнь, делая человека «собственным господином, приводя его ум в состояние покоя, приводя жизнь человека в абсолютную гармонию с природой». Многие последователи дзэна подчеркивают этот момент обновления внутреннего мира, несущий новое видение и ощущение. Например, Судзуки пишет:
«Сущность дзэн-буддизма состоит в том, чтобы научиться по-новому смотреть на жизнь. Нужно оставить все наши обычные умственные привычки. Если нас не удовлетворяет жизнь, мы должны стремиться найти то, что даст нам чувство совершенства и удовольствия. Дзэн предлагает сделать это для нас, утверждая, что жизнь примет более свежий, более глубокий, более удовлетворяющий аспект».
Однако дзэн не был бы дзэном, если бы тут же не вносил поправку в сказанное: оказывается, переворот в человеке должен произойти сам собой, естественно, спонтанно, а не в результате усилий, противоречащих его природе. «Нет ничего ошибочнее, — пишет Уотс, — чем представление о дзэне как о системе самоусовершенствования или способе превращения в Будду». Лин-чи говорил: «Если человек стремится к Будде, этот человек теряет Будду».
Почему же дзэн постоянно вносит поправки — «да, да, но… все не так, и ничего нельзя определенно утверждать»? Отчасти это объясняется тем, что все наши утверждения относятся к миру сансары, который суть чистая иллюзия, поэтому ничего определенного о нем утверждать нельзя. Дзэн-буддисты считают также, что все наши ценности, различения, деления, оппозиции, все, что делает высказывания определенными, а мир организованным, — все это обусловлено умом, языком, сознанием, которые принципиально порочны, лживы (в силу подверженности страданиям и Майе). Таких пороков по меньшей мере три: отождествление факта с представлением о нем (т. е. понятия и вещи), подмена реальности языком, словами, преувеличение роли абстрактного, теоретического мышления.
«Поскольку понятие несравненно легче постигнуть, чем реальность, — пишет Уотс, — а символ гораздо стабильнее, чем факт, мы постепенно начинаем отождествлять себя со своими представлениями о себе… Если перестаешь это делать, все взаимоотношения между субъектом и объектом подвергаются внезапной и решительной перемене…»
Отождествление человека со своими собственными представлениями о самом себе создает у него особое и опасное чувство устойчивости. Ведь это представление относительно неизменно, так как опирается на тщательно отобранные воспоминания из прошлого, воспоминания, которые обладают фиксированным и неизменным характером. Общественная конвенция поощряет стабильность этого представления, поскольку весь смысл символов в их стабильности. Конвенция поощряет человека связывать представления о себе со столь же абстрактными, чисто символическими ролями и стереотипами, что помогает ему сформулировать у окружающих вполне четкое и понятное представление о себе».
Дзэн-буддисты считают, что представление не только о себе, но и о всех других реалиях (мире, прошлом и будущем, добре и зле и т. п.) есть результат социальной символизации, смешения реальности и представления о ней. Сама по себе реальность никакая, в том смысле, что не имеет положительных определений. Определенной, константной, измеряемой ее делают язык, понятия, символы. Освободившись от них, реальность становится неописуемой, невыразимой, самой собой:
Раз реальность неописуема, свободна от оппозиций и расчленений, то исчезает и необходимость что-либо выбирать. «Выбирать смешно, ибо выбора нет, — говорит Уотс, — все наши языковые и понятийные расчленения и оппозиции — лишь наваждение символов, которые притворяются реальностью». Поэтому:
А вот что пишет Судзуки:
«Мы обычно производим на свет слишком много слов и идей, принимая их за действительность… Дзэн стоит за непосредственное восприятие реальности. Он предлагает напиться из источника жизни вместо того, чтобы довольствоваться всякими слухами о нем… Разграничивать — это значит быть вовлеченным в водоворот рождения и смерти, где нет ни свободы, ни Нирваны, ни совершенства Будды… Вся беда в том, что язык — это самый ненадежный инструмент, который когда-либо изобрел человеческий разум. Мы не можем жить, не прибегая к помощи этого средства общения, ведь мы существа общественные, но если мы только примем язык за реальность или сам опыт, мы совершим самую ошибку и начнем принимать за лупу палец, который всего лишь указывает на псе… Запад слишком увлекся обобщениями, что привело к уходу от реальности. Реальность — в конкретном, а не в абстрактном… Дзэн и понятия — вещи несовместимые. Дзэн не имеет дела с языком. Тот язык, которым мы пользуемся в данный момент — это просто язык, а не абстрактные понятия… Поэтому многие ответы в дзэне звучат так: «Что такое Будда?» — «Будда». «Что такое реальность?» — «Реальность», или «Спроси у стены, спроси у самого себя и ты получишь ответ». Уотс замечает: «На вопрос, что есть Будда, разные учителя давали различные ответы. Ни один из них, однако, не превзошел ответ Дун-Шаня — «Три фунта льна».»
В собственном осознании, в своих декларациях дзэн — предельно антикультурен, на словах от отрицает все, на чем культура стоит, чем она держится. Культура немыслима без воспроизведения традиций, без социальной коммуникации, общения, без механизмов согласования, управления, без организаций. Однако все эти культурные образования, как известно, существуют только на основе языков, символов, понятий. Культура и живущие в ней люди принципиально семиотичны, в культуре все означено, выражено, операционализировано, все живет и своей, естественной и принципиально искусственной жизнью. Культура — это «кентавр система», т. е. естественно-искусственное образование, это гигантский семиотический «солярис», рождающий семиотических младенцев — вещи, знаки, машины, орудия, сооружения, организации, т. е. все, что мы в культуре видим. Отрицая язык, понятия, символы, дзэн отрицает культуру. Взамен он обещает прямой контакт с реальностью, с вещами как таковыми вне представлений о них. Что же, это соблазнительно, интересно, однако возможно ли выйти из культуры на прямой контакт с реальностью и с какой? Разве можно вытянуть себя из болота за волосы, разве существует какая-нибудь реальность вне культуры, вне сознания, вне языка? Если существует, то для кого, для какого существа это будет реальностью?
