«Интеллект ни в какой мере не разрешит наших проблем. Мысль многочисленными путями пыталась преодолеть затруднения и выйти за пределы страха и тревог. Мысль построила церкви, создала спасителей, гуру, мысль придумала разделение на национальности, внутри нации мысль разделила людей на разные сообщества, классы, воюющие друг с другом. Мысль отделила человека от человека, а создав анархию и великую скорбь, начинает изобретать способы объединения людей. Что бы ни делала мысль, она неизбежно порождает трудности и тревоги»,

Однако не слишком ли много чести для ума, интеллекта? Разве ум так уж всемогущ, разве он строит бытие? Безусловно, ум поддерживает и бытие, и культуру, и психологический тип человека, но только поддерживает, а не порождает. Существуют более могущественные силы, более общие, фундаментальные реальности, ответственные за бытие. Мысль сама следует за ними, опирается на них. Мысль и интеллект вообще не могут разрешить вечных проблем, перестроить жизнь или построить ее. Мысль проверяет себя, свой поиск и выбор, свои конструкции в жизни, в общении, в деле, в культуре. С одной стороны, Кришнамурти вроде бы сам говорит об обусловленности мысли культурой, традициями, памятью, с другой же — трактует ум чуть ли не как злого космического демона, создавшего назло людям противоречивый мир, борьбу, страдания, обман и т. п. Но все становится более или менее на свои места, если предположить, что Кришнамурти так же, как и Шри Ауробиндо, чужд идее культуры. Хотя он и говорит нередко о культуре, но понимает ее не в европейском смысле (т. е. как систему опосредования, как целое, определяющее все основные процессы жизни), а иначе. Для Кришнамурти культура — это тот же продукт ума, та же Майя. В данном случае он мыслит как Будда: мысль (знание) — это бытие, бытие — это мысль. Однако если Будда говорит: ложная мысль — ложное бытие, истинная мысль — истинное бытие (Нирвана), то Кришнамурти формулирует несколько иначе: всякая мысль — ложна, любое бытие, заданное мыслью, — ложно (ведет к страданиям, конфликтам, обману и т. п.). Ум по Кришнамурти напоминает демиурга, самостоятельно творящего противоречивый, конфликтный, неустроенный мир. Но ведь это ум человека, ум в человеке. Кришнамурти понимает, что ум и культура (традиции, верования, знания, ценности и т. п.) — взаимообусловлены, но точно так же он знает (уже в своей собственной эзотерической традиции умозрения), что ум — это не «Я», не истина, не реальность. Отсюда парадоксы: ум находится в человеке и вне его, порождает мир и обусловлен миром, ум — все и ничто.

В методологии анализ обусловленности мысли, ума, видения, отказ от существующей в культуре объективации (как задающей единственную реальность, объективное как таковое, как оно есть «на самом деле») называется «распредмечиванием». Кришнамурти и Н. Бердяев настаивают, следовательно, на распредмечивании мира; важность этой установки трудно переоценить. Однако распредмечивание — это не самоцель, а подготовка почвы для нового цикла познания и творения мира, для новых «опредмечиваний». Но Кришнамурти и Н. Бердяев фактически отрицают этот тезис: их пафос, идея фикс прямо противоположны методологическому подходу. Они отрицают необходимость опредмечивания, любой остановки и кристаллизации мира. Вместо опредмечивания они предлагают выход в трансцендентальную сферу. Кришнамурти говорит: нужно отбросить ум, нужно умереть, необходима свобода, творчество и тогда придет Реальность:

«Деятельность памяти, действия знаний, конфликт противоречивых желаний, искание свободы — все это включено в мозг, мозг может сделаться более тонким, расширить, накопить свои желания, но страдания будут продолжаться. Страдания не могут прийти к концу, пока мысль — только ответ памяти, опыта. Существует «мышление», рождающееся из полного опустошения ума, в этой пустоте нет центра и поэтому возможно нескончаемое движение. Из этой пустоты рождается творчество, но это не то творчество, которое складывается человеком. Творчество пустоты — это любовь и смерть…

Мысль как таковая является источником страха. Мысль — это время, это завтрашний день с радостями и страданиями; если он обещает радость, мысль старается его удержать, боится его окончания; если он несет страдания, процесс, происходящий от желания избежать страдания, есть страх. И радость, и страдание приносят страх. Время-мысль и время-чувство приносят страх. Страх прекращается только при понимании мысли, всего механизма памяти и опыта. Мысль составляет весь процесс сознания, явного и скрытого; мысль не только тот предмет, о котором мыслят, она имеет собственную сущность. Мысль — это не только верование, догма, идея и рассудок, но и центр, из которого все это исходит. Центр — источник страха. Но что происходит в этом центре — просто ощущение страха или осознание причин страха, от которых летит мысль? Физическая самозащита — нормальное, правильное и здоровое чувство, но все формы внутренней самозащиты являются сопротивлением, собирающим силы, которые и являются страхом. Этот внутренний страх превращает внешнюю безопасность в проблему класса, престижа, власти, и так возникает конкурентная борьба и беспощадность.

Когда весь процесс мысли, времени и страха понят не как идея или интеллектуальная формула, тогда полностью прекращается страх, сознательный и скрытый. Самопознание — пробуждение прекращения страха.

И когда страх пришел к концу, тогда прекращается также возможность зарождения иллюзий, видений с их надеждами и отчаянием, и только тогда начинается выход за пределы сознания с его мыслями и чувствами. Это опустошение самых глубоких тайников, уничтожение глубоко скрытых желаний. И когда достигнута эта полная опустошенность, когда прекращается абсолютно все — влияния, оценки, границы, слова, — тогда в этом безмолвии времени-пространства появляется то, чему нет имени».

Н. Бердяев вторит Кришнамурти: нужно отказаться от падшего мира, необходим прорыв в Трансцендентальное, приобщение к Несотворимой Свободе, к тайне, и лишь тогда Личность обретет себя. Он пишет:

«Углубление моего философского познания привело меня к идее объективации, которую я считаю для себя основной и которую обыкновенно плохо понимают. Я не верю в твердость и прочность так называемого «объективного» мира, мира природы и истории. Объективной реальности не существует, это лишь иллюзия сознания, существует лишь объективация реальности, порожденная известной направленностью духа. Объективированный мир не есть подлинный реальный мир, это есть лишь состояние подлинного реального мира, которое может быть изменено. Объект есть порождение субъекта. Лишь субъект экзистенциален, лишь в субъекте познается реальность…

Объективная наука не только нужна человеку, но и отражает логос в падшем мире. Объективность, порождение объективации, есть падшесть. Человек познает как извне данную ему реальность то, что порождено им самим, порабощенностью субъекта. «Объект» для меня совсем не означает «предмет моего познания», это только известного рода соотношение в экзистенциальной сфере…

Я согласен назвать себя метафизиком, но избегаю называть себя онтологом, так как понятие бытия считаю проблематическим. Бытие есть понятие, а не существование… Наиболее враждебен я всякой натуралистической метафизике, которая объективирует и гипостазирует процессы мысли (выбрасывая их вне и принимая их за «объективные реальности»), применяет к духу категории субстанции, натурализирует дух. Моя философия есть философия духа. Дух же для меня есть свобода, творческий акт, личность, общение любви. Я утверждаю примат свободы над бытием. Бытие вторично, оно есть уже детерминация, необходимость, есть уже объект…

Когда я пришел к своей окончательной философии, для меня приобрели особенное значение идеи несотворённой свободы и объективации. Несотворённая свобода объясняет не только возникновение зла, непонятное для традиционных философских учений, но и возникновение творческой новизны, небывшего. Несотворённая свобода есть предельное понятие, вернее, не понятие, а символ, так как о несотворенной свободе, ввиду ее совершенной иррациональности, нельзя составить рационального понятия. Объективация есть гносеологическая интерпретация падшести мира, состояния порабощенности, необходимости и разобщенности, в котором находится мир. Объективный мир подлежит рациональному познанию в понятиях, но сама объективация имеет иррациональный источник…