Антон проследил, как они грузятся в машину, и ушел с дороги, лишь когда завелся двигатель. Лицо его в этот момент было как каменное, но в душе творилось нечто невообразимое. Антон был поражен. Еще никогда он не доводил людей до такого состояния. Еще никогда его так не боялись. Он подумал, что с сегодняшнего дня ему суждено быть другим человеком.
Антон вернулся к палатке. Изумленные зрители молча смотрели на него. Они теперь тоже видели в нем другого человека.
– Да-а! – наконец проговорила Вика, покачав головой.
Наташа бросила на нее какой-то странный взгляд, потом подошла к Антону.
– У тебя кровь. Дай вытру.
Она осторожно коснулась его лица ладонью, приложила к губе мягкий носовой платок, пахнущий духами. У Антона закружилась голова – гордая и неприступная Наташа залечивает ему раны! Он готов был ради этой минуты снова и снова лезть в драку и получать синяки и ссадины.
– Молодец, – тихо прошептала Наташа.
Рядом неподвижно стоял Алексей. Ему было невыносимо стыдно – и перед женой, и перед ее подругами. Да и перед Антоном, который был вынужден заступаться – даже не за самого Алексея! – за его жену.
Все растерянно стояли вокруг, не зная, что говорить и что делать. Антон понял, что пора разрядить обстановку. Он улыбнулся Наташе, отошел в сторону и полез в свою сумку.
– Света, – позвал он, доставая глянцевую коробку с фотоаппаратом. – Это тебе.
Он был готов, что сейчас девушка начнет отнекиваться, говорить: «Ну зачем! Такие деньги!» Однако, к его радости, реакция Светланы была совершенно иной. Она просто засмеялась и захлопала в ладоши. А вслед за ней развеселились и остальные.
Антон принял все благодарности, подставил щеку для поцелуя и отошел к кромке прибоя. Ему захотелось немного побыть одному и подумать, что же такое с ним сегодня произошло. Однако через пару минут рядом присел Алексей.
– Здорово ты умеешь, – заискивающе сказал он. – Я вот всю жизнь мечтал драться научиться.
– Думаешь, это так легко?
– Не знаю. Если каждый день, понемножку...
– Если «понемножку» – ничего не получится. Чтобы уметь что-то делать, нужно этим жить.
– И ты этим живешь?
– Приходится... – проворчал Антон, слишком поздно сообразив, что это плохо стыкуется с его невинной ложью насчет работы в КБ.
Но Алексей ничего не заметил.
– Завидую, – вздохнул он.
– Чему, интересно?
– Тому, что за себя можешь постоять. Тому, что других можешь защитить.
– Нечему тут завидовать. Никакого счастья в этом нет. Я, наоборот, тебе завидую, что тебе не нужно всего этого знать.
– Иногда нужно, как видишь.
– Но не так часто, как мне? Если бы ты на своей шкуре испытал эти тренировки, если б у тебя каждый день болели отбитые руки и ноги, ты бы перестал мечтать о всяких глупостях. Да и других защищать, знаешь ли... не очень-то хочется. С какой стати? Ты мучаешься, сам себя насилуешь, вечером до постели еле доползаешь, а кто-то другой в это время с девочками гуляет... А ты его вдруг должен защищать! Нет уж, пусть сам понапрягается, сам через все пройдет и поймет, чего стоит эта сила.
Алексей при этих словах помрачнел и окончательно упал духом. Антон понял, что сгоряча наговорил лишнего.
– Нет, к тебе это не относится, – горячо заговорил он. – Я просто хочу сказать... Вот все говорят, что добро должно быть с кулаками. А я понял: добро с кулаками – уже не добро. Вот ты на гитаре играешь – и играй. Не нужно тебе больше ничего, понимаешь?
Алексей, видимо, не очень хорошо понял его. Он, как и любой слабый человек, наивно считал, что сила решает все проблемы.
А день продолжался своей чередой. Ребята купались в море, фотографировались, играли с Динаром, дурачились... Но Антон уже не мог оставаться здесь. Очарование этой чудесной поездки было безнадежно утрачено. В тот же день он попрощался со всеми, добрался до аэропорта и вылетел на базу.
– Первый и третий, не собирайтесь в кучу, вас видно! Разбивайтесь по одному... Первый пошел, третий прикрывает. Вперед! Первый, тебя видно... Четвертый: попадание, выходи из боя! Живо, я сказал! Второй, где твое место? Не торопись, не дергайся...
Голос инструктора вылетал из громкоговорителя, как будто какое-то материальное тело – липкое, едкое и навязчивое. От него хотелось спрятаться или отмахнуться. Но спрятаться было нельзя: инструктор сидел в прозрачной кабине на вышке и видел весь полигон, как свою ладонь. Стекло этой кабины было заляпано краской: бойцы любили втихаря выпустить по надоедливому наставнику очередь желатиновых шариков с красящим порошком.
– Второй, долго целишься, не надо целиться, прикрывай группу! Экономь патроны, ты все равно еще ни разу не попал. Шестой, не спи, тебя прикрывают...
Услышав свой номер, Антон насторожился. Он осторожно выглянул из-за укрытия, нашел глазами следующую точку и, низко пригибаясь к земле, метнулся вперед. Едва он достиг цели и упал, вжимаясь в горячий песок, как по краю бетонной плиты защелкали красящие шарики, подняв облачко оранжевой пыли.
– Шестой, прошел нормально, прикрывай второго. Пятый – попадание, выходи из боя.
– Я не убит, я ранен! – возмущенно заорал Обжора из-за кучи битого кирпича. – Вон, только руку зацепило.
– Ладно, оставайся. Еще одно такое «ранение» – вылетаешь без звука. Шестой, где прикрытие, не вижу огня!
Антон нашел удобную щель между половинок разбитой бетонной плиты и выставил ствол своего пневматического автомата. Угол обзора был невелик, но огневые точки «нечетных», кажется, с грехом пополам охватывал. Едва лишь уловив шевеление в разрушенной кирпичной будке, Антон выпустил туда остаток зарядов и мгновенно вставил новый контейнер с шариками.
– Шестой, продолжай огонь, твоему партнеру не дают пошевелиться, – зарокотал голос инструктора. – Смелее, смелее...
Антон понял, что выбрал неудачное место, так как главные события с этой позиции ему не видны. Он перекатился в сторону и выглянул из-за плиты, рискуя, что сейчас кто-нибудь влепит с десяток шариков прямо ему в лицо. Но удача на этот раз была на его стороне. Он сразу заметил Печеного, который оседлал поваленное дерево и, маскируясь в гуще ветвей, поливал из автомата неудобное убежище Гоблина. Антон понял, что Гоблина нужно спасать немедленно. Он вскинул автомат и всадил в Печеного полконтейнера. Шарики вылетали из ствола со звуками, похожими на сухие плевки, и разбивались о ветви, не достигая цели. Печеный мгновенно оценил степень опасности и, ловко извернувшись, свалился за ствол дерева. Краем глаза Антон заметил, что Гоблин не упустил возможности поменять позицию – он закинул автомат за плечо и быстро-быстро пополз на четвереньках к глубокой воронке с обрывистыми краями.
Антон вдруг понял, что непозволительно долго торчит на самом виду. Он откатился назад, когда шарики кого-то из «нечетных» уже взбивали песок совсем рядом. Теперь следовало немного подождать, пока Гоблин не освоится на новом месте и не обеспечит прикрытие...
Волосы взмокли от пота, тело было в пыли и чесалось, а вдобавок постоянно бил по ушам голос инструктора, не желавшего дать бойцам хоть минуту отдыха. Антону вдруг захотелось бросить или лучше разбить автомат, встать, плюнуть на все и пойти прочь отсюда, не обращая внимания на летящие шарики и окрики из громкоговорителя. Просто встать и уйти. А потом хорошо бы с разбега прыгнуть в речку, опуститься до самого прохладного дна, вынырнуть, шумно выдохнуть воздух и плавать, плавать, пока кожа не покроется мурашками...
В последние дни Антон стал очень раздражительным. Буквально все выводило из себя, и ему стоило труда скрывать это. Его доконали будни. Сначала в первые недели эта новая жизнь была интересна одной лишь своей новизной. Все переносилось довольно легко, тем более этот образ жизни избавлял от большинства унылых бытовых проблем.
Но теперь от новизны не осталось и следа. Теперь была только обыденность: изнурительные тренировки, строгий режим, ползание в грязи на тактических занятиях, подобных сегодняшнему. А самое худшее – изоляция. С каждым днем Антон все больше ненавидел забор, отделяющий его от мира. Он посчитал бы счастьем, если б ему разрешили выйти через ворота и пройтись по тропинке, никуда не торопясь и не наблюдая из-за деревьев. Он приобрел привычку стоять у ворот и ждать, когда кто-то войдет или заедет машина – казалось почти чудом, что снаружи есть другая жизнь. Свою поездку в Анапу он вспоминал, как чудесный сон, и дико жалел, что не задержался еще на день, не взял от той свободы больше эмоций, воспоминаний, счастья.
