Тишина и тьма.

В кармане он нашел огарок свечи в жестяной коробке, зажег его с помощью кремня и кресала и, освещая себе путь, нашел вертикальную шахту не далее пятидесяти шагов от этого места, где он остановился. Он вернулся назад в лагерь. Там он заснул, проснулся, поел и выпил оставшуюся воду, что означало необходимость встать и отправиться на поиски воды опять; заснул или задремал, а может, впал в состояние прострации, в котором он услышал голос, говорящий с ним.

— Вот ты где. Хорошо. Не бойся. Я не причиню тебе вреда. Я говорил, что это не гном. Кто когда-либо слышал о гноме такого же роста, как человек? Или кто когда-нибудь видел хоть одного, коли на то пошло. Их, друзья, увидеть невозможно, сказал я. А то, что мы видели, был человек, это уж точно. Тогда что он делает в шахте, сказали они, а что если он привидение, один из тех парней, которые погибли, когда потоки воды обрушились в старую южную шахту, может быть, они приходят сюда погулять? Хорошо, сказал я тогда, я пойду посмотрю. Я еще никогда не видел призрака, хотя слышал все о них. Я не боюсь того, чего нельзя увидеть, вроде гномов, а какой мне вред, если я увижу опять лицо Темона или старого Трипа, разве я не видел их во сне, в таких же забоях, продолжающих работать с потными лицами, точно так же, как в жизни? Почему бы нет? И вот я прихожу, но ты не привидение и не рудокоп. Ты можешь быть дезертиром или вором. А может, ты сумасшедший, так, бедняга? Не бойся, прячься, если тебе нравится. Что мне до этого? Здесь, внизу, есть место для тебя и для меня. Почему ты прячешься от солнечного света?

— Солдаты…

— Я так и подумал.

Когда старый рудокоп кивнул, свеча, прикрепленная колбу, качнулась и по своду штрека метнулись тени. Он сидел на корточках не более чем в десяти метрах от Геннара, его руки свисали между колен. Пучок свечей и кирка с короткой ручкой, инструмент замечательной формы, выглядывали из-за пояса. Его лицо и тело в неровном свете звездочки-свечки были грубыми и землистыми.

— Позвольте мне остаться здесь.

— Оставайся и добро пожаловать! Разве я владелец шахты? Где ты вошел? А, старый штрек над рекой? Тебе повезло, что ты нашел его, и хорошо, что ты пошел по этому пути к перекрестку, а не пошел вместо этого на восток. В восточном направлении этот горизонт тянется до провалов. Там очень глубокие провалы, ты не знаешь это? Никто не знает, кроме рудокопов. Они обнаружили провалы раньше, чем я родился, идя по старой жиле, которая проходила здесь и вверх. Я увидел однажды провалы, мой отец взял меня, ты должен увидеть это однажды, сказал он. Увидеть мир под миром. Пространство, которому нет конца. Пропасть, глубокая, как небо, и черный поток, падающий в нее, падающий и падающий до тех пор, пока огонь свечи не потухнет и нельзя будет следить за ним, а вода все падает в бездну. Звук ее доносился, как шепот, без конца из темноты. А дальше есть еще провалы, и еще ниже. Нет им конца, быть может. Кто знает? Пропасть под пропастью, блещущие кварцевыми кристаллами. Там кругом бесплодный камень. Все уже выработано здесь давным-давно. Это достаточно безопасная дыра, что ты выбрал, приятель, если бы ты не приковылял к нам. Что ты искал? Пищу? Человеческое лицо?

— Воду.

— В этом нет недостатка. Пойдем, я покажу тебе. На нижнем ярусе даже слишком много ключей. Ты повернул в неверном направлении. Мне пришлось работать там, внизу, по колено в этой чертовой холодной воде, прежде чем жила иссякла. Давным-давно. Пойдем.

Старый рудокоп оставил его в лагере, показав ему, где бьют ключи, и предупредил не спускаться вниз по течению, так как подпорки могли сгнить и шаги или звук могли вызвать обвал. Там, внизу, все балки, брусья были покрыты толстой блестящей белой шубой, возможно, селитрой или древесной плесенью. Это выглядело очень странно над маслянистой водой. Когда Геннар опять остался один, он подумал, что ему приснился белый тоннель, полный черной воды, и посещение рудокопа. Когда он увидел блики света далеко внизу тоннеля, то притаился за кварцевой глыбой с большим куском гранита в руке: весь его страх, гнев, горе здесь, в темноте, уступили место одному чувству; решимость не даваться в руки никому. Слепая решимость, тупая и тяжелая, как кусок камня, тяжелого, в его душе.

Это был всего лишь старый рудокоп, принесший ему толстый кусок сухого сыра.

Он сел и заговорил с астрономом. Геннар ел сыр, потому что у него уже не осталось еды, и слушал, что говорил старый рудокоп. По мере того как он слушал, ему, казалось, становилось легче. К тому же, похоже, его зрение в темноте обострилось.

— Ты не похож на солдата, — сказал рудокоп, и он ответил:

— Нет, я когда-то был ученым, — но больше ничего, потому что он не осмелился Сказать шахтеру, кто он. Старик знал обо всех событиях наверху; он рассказывал о сгоревшем Круглом Доме на холме и о графе Борде. — Эти, в черных сутанах, увезли его в город, чтобы, как они говорят, представить суду Совета. Судить — за что? Он когда-нибудь кого-нибудь обижал, кроме кабанов, оленей и лисиц, на которых охотился? Или Совет, что будет его судить, состоит из лисиц? Что это творится повсюду: суют нос в чужие дела, отрывают от работы, эти костры, эти суды? Лучше оставить честных людей в покое. Граф был честным, настолько, насколько может быть честным богатый человек, справедливый лендлорд. Но вы не должны верить им, никому из таких людей. Только здесь, внизу, вы можете верить людям, которые спускаются в шахту. Что еще берет с собой человек сюда, кроме собственных рук и рук своего друга? Что лежит между ним и смертью, когда случится обвал в горизонте или подземная выработка рухнет и он окажется замурованным в штреке? Только их руки, и их лопаты, и их желание откопать его. Не было бы серебра наверху под солнцем, если бы не было доверия между нами здесь, внизу, под землей. Здесь, внизу, вы можете положиться на своих товарищей. И никто не придет, кроме них. Видели ли вы владельца шахты, одетого в кружева, или солдат, спускающихся под землю по лестницам, все глубже и глубже в шахту, в темноту? Никогда. Они храбры громко топать по травке. Ну а какой толк от сабли или крика в темноте? Мне бы хотелось посмотреть на них, когда они спустятся сюда.

Когда он пришел в другой раз, с ним был другой человек, и они принесли масляную лампу и жестяной бидон с маслом, а кроме того, еще сыра, хлеба и несколько яблок.

— Это Ханно подумал о лампе, — сказал старый рудокоп. У нее пеньковый фитиль. Если она будет гаснуть, дунь посильнее, и она разгорится снова. Вот здесь еще дюжина свечей. Малыш Пер украл много из коробки, там наверху, на травке.

— Они все знают, что я здесь?

— Мы — да, — сказал рудокоп коротко. — Они — нет.

Спустя некоторое время Геннар пошел по нижнему, уходящему на запад горизонту, по которому он шел в тот раз, до тех пор, пока не увидел свечи рудокопов, пританцовывающие как звезды, и он вошел в забой, где они работали. Они разделили с ним свою пищу. Они показали ему дороги в шахте, насосы и глубокий ствол шахты, где были установлены лестницы и висели шкивы с бадьями; он убежал оттуда, так как ему показалось, что всасываемый в ствол шахты воздух пахнет гарью. Они вернули его и разрешили работать с ними. Они обращались с ним как с гостем, как с ребенком. Они усыновили его. Он стал их тайной.

Мало приятного в том, чтобы проводить по двенадцать часов в день в черной дыре под землей всю свою жизнь, если ничего там нет, ни тайны, ни скрытых сокровищ, ничего.

Было серебро, разумеется. Но если раньше десять артелей по пятнадцать человек разрабатывали этот уровень и не было конца скрипу, лязгу и грохоту груженых бадей, поднимающихся на визжащем блоке, и пустых, опускающихся вниз, чтобы встретиться с гонщиками, бегущими с тяжелыми тележками, то теперь работала одна артель из восьми человек: всем за сорок, люди пожившие и не знавшие никакого ремесла, кроме ремесла рудокопа. В шахте оставалось еще немного серебра в твердом граните в маленьких жилках среди породы. Иногда они проходили один фут за две недели. «Это была замечательная шахта», — говорили они с гордостью. Они показали астроному, как устанавливать клин и подвешивать салазки, как подходить к граниту с прекрасно сбалансированным и остро отточенным кайлом, как сортировать и дробить руду, что искать, редкие яркие жилки чистого металла, как крошить богатую серебром породу. Он каждый день помогал им. Он был в галерее и поджидал, когда они придут, и окликал одного или другого, и весь день работал лопатой или кайлом или отвозил тележки с серебром по желобам, обшитым досками, к главному стволу шахты, или работал в забоях. Там они не позволяли ему работать долго; гордость и привычка запрещала это. «Послушай, не руби, как дровосек. Смотри: вот так, видишь?» Но потом другой просил его: «Ударь вот здесь, парень, видишь, по клину, вот так».