Около него негромко лаяли двуногие, но он почти не замечал этого. Какая-то девушка настойчиво повторяла:

— Кто ты? Ты меня понимаешь? Ты знаешь, где ты находишься? Какой сегодня день?

Потом лай прекратился, его развязали, а потом замотали снова в длинный влажный кусок ткани, так что он стал похож на кокон. И тут он почувствовал, что глаза у него закрываются. Для него всего этого оказалось слишком много. Он спал.

Следующее пробуждение было еще мучительнее, чем первое. Сначала ему бросились в глаза решетки, и он подумал, что он снова в зоопарке, в своей клетке. Вздохнув с огромным облегчением, он удивленно подумал, как это ему, взрослому волку, мог присниться такой глупый сон. Он помнил, что когда-то еще щенком он видел иногда во сне какую-то другую, совсем не похожую на настоящую, жизнь. И сейчас, наблюдая порой, как взвизгивают во сне его дети, как дергаются у них лапы и настораживаются уши, он вспоминал свои детские сны. Знакомые решетки успокоили его — кошмар кончился. Только почему он лежит, так странно вытянувшись? Он завозился, пытаясь свернуться в клубок, и тут же почувствовал, что ему что-то мешает, а потом упал на пол. Да, несмотря на решетки, это была явно не его клетка.

Кошмар продолжался. Свалившись с койки, он поднялся на четвереньки и принялся вышагивать по узкой длинной камере, где он теперь обитал. Но тут же обнаружил, что его успели переодеть во что-то длинное с развевающимися полами, которые неудобно путались в ногах и волочились по полу.

Еще хуже стало, когда двуногие заметили, что он поднялся. Они тут же примчались в его камеру, буквально втиснули его в какую-то одежду, которая, как оковы, стянула его задние ноги, и заставили его сесть на кончик позвоночника, что причинило ему противную боль. Потом в его правую лапу вложили какую-то металлическую штуку, зажали ее новыми отростками и приказали черпать ей жидкость из круглой миски, поставленной перед ним на столе. Все это было достаточно неприятно, но когда эти помои влили ему в рот, стало еще хуже. Разве это еда? Где его обычные кости? Разве об это можно поточить клыки? Они что, хотят, чтоб он все зубы потерял?

Он давился и выплевывал эту болтушку. Но ему не позволили. Двуногие быстро подхватили миску и принялись насильно запихивать это ему в рот. В отчаянии он смирился и доел все сам.

Теперь они решили научить его ходить на задних лапах. Он частенько видел, как проделывал эту штуку сидевший в соседней клетке медведь. Большой, толстый и неуклюжий, он очень развлекал двуногих, пытаясь, подражать их походке. Теперь ему пришлось на себе убедиться, что это не так легко, как кажется. Но в конце концов после того, как двуногие повозились, с ним подольше, он убедился, что вполне может стоять прямо. Только нельзя сказать, чтоб это ему нравилось.

Теперь его нос оказался на таком расстоянии от земли, что он ничего не мог почуять. Он не учуял бы сейчас даже кролика. Даже если бы кролик пробежал совсем рядом, подумал он с неожиданной жалостью к самому себе, я бы просто не смог его почуять, а если бы даже и почуял, то не смог бы догнать. Теперь от меня запросто удерет даже самый жирный и неуклюжий кролик, ведь не может же волк бежать за ним на задних ногах?

Они проделывали с ним еще много разных штук в этом новом большом зоопарке. И скоро он убедился, что, как бы ни были ему противны эти штучки, лучше их выполнять, все равно у двуногих есть масса методов, чтобы заставить его подчиняться. Правда, он так и не понял, зачем им нужно, чтоб он обтягивал ноги мешающей одеждой, или ходил на задних лапах, или проделывал другие глупости, которые они для него придумывали. Но раз они так хотят, что ж, он будет валять дурака. Со временем он даже научился немного лаять по-ихнему. Он мог пролаять: «Привет!», «Я голоден» и даже, после месяца стараний: «Почему я не могу вернуться в зоопарк?»

И получил обескураживающий ответ: «Потому что ты человек».

Да, во многом ему пришлось усомниться с того кошмарного утра, но в одном он не сомневался никогда — он был волком.

И некоторые люди тоже признавали это.

Он убедился в этом, когда в его камере появились посторонние. Он сидел тогда, преодолевая боль, на конце своего позвоночника, на том хлипком и неудобном сооружении, которое люди называли стулом. И тут его чуткий нос уловил сладкий запах духов, которым поливают себя человеческие самки. Но и через этот душный аромат пробивался настоящий запах, запах самки. Ноздри его дрогнули, он подбежал к дверям и с загоревшимися глазами принялся их разглядывать. Не так привлекательны, как его подруга, но хоть, по крайней мере, покрыты мехом, а не хрустящей белой штукой, как работавшие здесь женщины.

Одна из них захихикала и сказала:

— Погляди только на этого волка!

Значит, и сами двуногие понимали, что прав он, а не тот, кто держал его в этом странном зоопарке, он не человек, он волк.

Набрав побольше воздуха, он запрокинул голову и завыл. Там, в лесу, услышав этот зов, все волчицы на милю кругом нервно вздрагивали и щурились, предвкушая наслаждение. Но вместо леденящего кровь, сжимающего желудок воя из горла у него вырвались какие-то короткие лающие звуки. Ему стало так стыдно, что в пору поджать хвост и заползти куда-нибудь подальше. Но теперь и хвоста у него не было.

Когда ему первый раз позволили посмотреть на себя в такую гладкую штуковину, которую они называют зеркало, он завизжал, как щенок. Куда девались его длинная морда, пышные бакенбарды, гладкий лоб, настороженные уши? Кто это уставился на него вытаращенными глазами? Бледное лицо, почти безволосое, только черные ниточки бровей косыми линиями прочертили крутой высокий лоб, со слабыми челюстями, а уж зубы… У него сердце сжалось, когда он подумал, что с такими зубами его не побоится вызвать на поединок даже самый дряхлый волк. И не только вызовет, но и победит, потому что сможет ли он что-нибудь сделать с такими зубами и с такими хилыми, мягкими безволосыми лапами?

А еще его, как и любого волка, раздражало, что они без конца гоняли его с места на место. Едва он успел привыкнуть к своей новой клетке и прозвать ее домом, как они перевели его в новую, на этот раз без решеток.

Если бы он мог прочитать медицинские карты, он бы узнал, что его считают близким к выздоровлению и признают почти «излечившимся».

Логово без решеток предназначалось для пациентов, пользующихся относительной свободой. Им уже разрешалось покидать больницу и погружаться в настоящую жизнь. Считалось, что так они лучше адаптируются к тому, чтобы в будущем жить самостоятельно. Он с нетерпением дожидался своего первого выхода, надеясь там, на воле, благополучно забыть все, чем ему забивали голову последние месяцы.

Но первый же день свободы почти разочаровал его, и он чуть ли не скучал по своему привычному логову. С нетерпением поглядывал он на медлительное солнце и не мог дождаться, когда же оно, наконец, сядет. Ему нужна была ночь!

Оставив за собой кишащие народом улицы, он вышел в предместье, взбудораженный теплым весенним воздухом и запахом оттаявшей земли. Он осторожно огляделся, опустился на четвереньки и побрел У бархатную темноту ночи. Но все эти месяцы хождения на задних ногах сделали его таким неуклюжим, что ему хотелось выть. Мешала одежда, мешали кожаные штуки на задних лапах, а снять их он не решался, потому что кожа на лапах была тонкой и нежной и он боялся пораниться.

Пришлось подняться на задние лапы, и он побрел вдоль неправдоподобно гладкой дороги.

Около него остановилась четырехколесная повозка, которая раньше так пугала его. Но сейчас даже его ослабевший нюх сквозь острый запах машины и сладкий аромат духов уловил настоящий запах — запах самки. И потому, когда она открыла дверцу и сказала «Садись, подвезу», — он не убежал, а присоединился к ней.

Сначала она пролаяла что-то приветливое, но потом, когда он начал делать с ней то, чего она хотела, чего требовал ее запах, лай превратился в визг. Конечно, это его не остановило, и он выполнил то, что всегда положено делать весной.