Все это правда, но правда также и то, что лишь таковым будучи Достоевский мог познать тайну дьявольской природы, познать его злоумие, его сущность, его методы; только такой Достоевский мог выявить, что дьявол — единственный обезличиватель человеческой личности и что все обезличивающие теории и силы исходят от него; только такой Достоевский мог разоблачить тайну деятельности дьявола, который с помощью дьяволу подчиненных человеческих личностей создает свою дьяволодицею.

Достоевский — пламенный борец за человеческую личность, Достоевский — бунтарный богоборец и христоборец. Достоевский — анархист и нигилист. Достоевский — сподвижник дьявола. Достоевский — русский легион… Только такой Достоевский мог реально и опытно почувствовать и познать всю отвратительную физическо–метафизическую мерзость дьявола, а также ниц пасть страстно и бесповоротно пред «Пресветлым Образом Богочеловека Христа» и стать христоустремленным Достоевским, христолюбивым и христолюбимым Достоевским.

Достоевский несомненно и неопровержимо доказал одно: дьявол есть. Но если бы он не доказал так же несомненно и неопровержимо, что Бог есть, — горе ему, лучше было бы, чтобы его из колыбели сразу в гроб перенесли. Но еще хуже было бы нам, так как без Бога невозможно вынести ужасающее присутствие страшного дьявола Достоевского. От поверхности до сердцевины загорчил Достоевский жизнь наигорчайшей метафизической горечью, отравил ее отравой наиужаснейшего скепсиса. Из бурлящего вулкана своей кипучей души неустрашимый исповедник атеизма извергает лаву огнедышащего отчаяния и затопляет несчастных жителей жалкой планеты нашей. Славянский «дьяволодицеист» имеет при себе устрашающие аргументы: мир и человечество за него; через существование вот такого мира и такого человека он доказывает существование дьявола. Мир дьяволу подчинен, и человек дьяволу подчинен. Такой, какой есть, мир — это результат или отчаяния, или безумия. Такой, какой есть, человек — это переход и проход для некоего беспредельного отчаяния, которое на своем бешеном пути временно облекается в него как в тело свое.

Дьявол есть. Но разве можно жить в мире, где дьявол есть, а Бога нет?

Можно, — отвечает Достоевский, — но такая жизнь неминуемо завершается сумасшествием или самоубийством; третьего не дано. Можно для многих; и эти многие пусть бросают якорь души своей в пучину отчаяния и остаются навсегда в нем. Но для бурной души Достоевского невозможно жить в мире, где дьявол есть, а Бога нет. Такой мир не дает покоя Достоевскому, а все время вынуждает его неустанно искать Бога, Который мог бы объяснить и оправдать все существующее; такой человек вынуждает Достоевского искать бессмертия, которое могло бы осветить и осмыслить этот смертный фрагмент, называемый человеческой жизнью. Без Бога мир — невыносимая бессмыслица; без бессмертия человек — воплощение непростительной насмешки. «Нет Бога, нет бессмертия — чего ради тогда жить?» [241] ^— вопиет Достоевский. Весь мир, весь человек, все человечество — дьяволу подчиненные и не могут быть смыслом жизни. Достоевский пробивается сквозь них, вырывается из людоедской пасти этого трехмерного чудовища и погружается в океан Вечности, разыскивая смысл жизни; он проходит через все временное и смертное в человеке, отыскивая в нем микроскопические остатки бессмертного и вечного. И после мучительных и долгих исканий он решительно и бесстрашно выражает опытом обретенное убеждение: «Без веры в свою душу и в ее бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо» [242]. Только с помощью веры в свое личное бессмертие человек начинает быть человеком. В бессмертии человек обретает бессмертный смысл своей жизни, и в Вечном находит свое разрешение вечная проблема человеческой личности. «В результате ясно, что самоубийство, при потере идеи о бессмертии, становится совершенною и неизбежною даже необходимостью для всякого человека, чуть–чуть поднявшегося в своем развитии над скотами. Напротив, бессмертие, обещая вечную жизнь, тем крепче связывает человека с землей. Тут, казалось бы, даже противоречие: если жизни так много, то есть кроме земной и бессмертная, то для чего бы так дорожить земною‑то жизнью? А выходит именно напротив, ибо только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле. Без убеждения же в своем бессмертии связи человека с землей порываются, становятся тоньше, гнилее, а потеря высшего смысла жизни несомненно ведет за собою самоубийство… Если убеждение в бессмертии так необходимо для бытия человеческого, то, стало быть, оно и есть нормальное состояние человечества, а коли так, то и самое бессмертие души человеческой существует несомненно [243]. Словом, идея о бессмертии — это сама жизнь, живая жизнь, ее окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества» [244]. Лишь из этой одной веры в бессмертие души… выходит весь высший смысл и значение жизни, выходит желание и охота жить [245]. Эта вера есть единственный источник живой жизни на земле — жизни, здоровья, здравых идей и здравых выводов и заключений [246].

Идея бессмертия неизбежно постулирует существование Бога. Без Бога она ирреальна, абстрактна, бессодержательна. «Бессмертие души и Бог — это все одно, одна и та же идея» [247], — пишет Достоевский. Без идеи Бога идея личности невозможна; личность обусловлена Богом. Без Бога нет личности. Бессмертие души есть, потому что Бог есть; Бог есть, потому что бессмертие души есть. Одно содержится в другом; одно невозможно без другого. Бессмертие — в Боге. Бог имманентен бессмертной сущности человеческой личности. Присутствие Бога в человеческой природе проявляется в форме ощущения личного бессмертия. Если это ощущение разовьется в сознание, то оно от самосознания прокладывает самый надежный путь к богопознанию. В душе человеческой находится неопровержимое доказательство существования Бога. В этом его сила. Если бы это доказательство не было имманентным человеческому существу, его легко мог бы выдуть из человека ураган бунта Достоевского. Но оно имманентно, и потому естественно и неискоренимо. Оно — основа и потребность личности. Каждое чувство и каждая мысль, устремленные к беспредельности и бессмертию, — это плод таинственной деятельности Божией в тайнике человеческой личности. Без Бога — все смертно и проявляется через категорию смертности, с Богом и в Боге — бессмертие становится неопровержимой реальностью. «Если Бог есть, тогда я бессмертен» [248], — с полным правом утверждает Достоевский. Чувство личного бессмертия связывает человека с Бессмертным, расширяет до космичности и вечности его узкое и эгоистичное «я". «Размышляйте о человеческом «я», — пишет Достоевский в одном письме. — Если мое «я» все осознало, т. е. всю землю и ее аксиому, то, стало быть, это мое «я» выше всего этого, по крайней мере, не укладывается в одно это, а становится как бы в сторону над всем этим, судит и сознает его. Но в таком случае это «я» не только не подчиняется земной аксиоме, земному закону, но и выходит из них, выше их имеет закон. Где же этот закон? Не на земле, где все закончено и все умирает бесследно и без воскресения. Не это [249] ли намек на бессмертие души? Если бы его не было, то стали бы Вы сами‑то, Николай Лукич, о нем беспокоиться, письма писать, искать его? Значит, Вы с Вашим «я» не можете справиться, в земной порядок оно не укладывается, а ищете еще чего‑то другого, кроме земли, чему тоже принадлежит оно» [250].