Дух римского католицизма Достоевский неповторимо проанализировал и страшную тайну его открыл в «Великом Инквизиторе», устами великого инквизитора, когда тот говорил Христу: «Мы исправили подвиг Твой и основали его на чуде, тайне и авторитете [507].<…>Рассердись, я не хочу любви Твоей, потому что сам не люблю Тебя. И что мне скрывать от Тебя? Или я не знаю, с Кем говорю? То, что имею сказать Тебе, всё Тебе уже известно, я читаю это в глазах Твоих. И я ли скрою от Тебя тайну нашу? Может быть, Ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: Мы не с Тобой, а с ним [508], вот наша тайна! Мы давно уже не с Тобою, а с ним, уже восемь веков [509]. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные; мы взяли от него Рим и меч Кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию.<…>Долго еще ждать завершения его и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями, и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей» [510]. «Мы и взяли меч Кесаря, а взяв его, конечно отвергли Тебя и пошли за ним» [511].

Тайну социализма инквизитор открывает Христу как часть тайны католицизма: «Знаешь ли Ты, что пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха [512], а есть лишь только голодные? «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» — вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой. На месте храма Твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня…» [513]. И инквизитор говорит Христу, что они не отвергнут «Башню», а объединятся с ее строителями, социалистами. «…Мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя Твое, и солжем, что во имя Твое» [514]. А чтобы навсегда покорить их, «…мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ<„.>мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения<…>и мы всё разрешим…» [515].

Анализируя душу Европы до ее праоснов, Достоевский открыл, что тайна ее — дьявол. Одна и та же тайна таится в творцах человеко–бога и римокатолицизме. Это для Достоевского неоспоримая аксиома, неопровержимый пункт его «Верую», что побужд ает его высказать свое окончательное страшное суждение о католицизме. И он делает это в своем «profession de foi», дает заключение. Христос замутнен на Западе тогда, «…когда сама Церковь западная исказила образ Христов, преобразившись из Церкви в Римское государство и воплотив его вновь в виде папства. Да, на Западе воистину уже нет Христианства и Церкви [516], хотя и много еще есть христиан, да и никогда не исчезнут. Католичество воистину уже не христианство и переходит в идолопоклонство, а протестантизм исполинскими шагами переходит в атеизм и в зыбкое, текущее, изменчивое (а не вековечное) нравоучение» [517].

Исполненное таким страшным духом, заминированное такими взрывчатыми средствами, тело Европы может взорваться и рассыпаться в прах и пепел. Такой момент взрыва своей пророческой душой предчувствовал Достоевский и в 1880 году писал: «Да она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного. Муравейник, давно уже созидавшийся в ней без Церкви и без Христа (ибо Церковь, замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась там в государство), с расшатанным до основания нравственным началом, утратившим всё, всё общее и всё абсолютное, — этот созидавшийся муравейник, говорю я, весь подкопан [518]. Грядет четвертое сословие, стучится и ломится в дверь и, если ему не отворят, сломает дверь. Не хочет оно прежних идеалов, отвергает всяк доселе бывший закон. На компромисс, на уступочки не пойдет, подпорочками не спасете здания. Уступочки только разжигают, а оно хочет всего. Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит. Все эти парламентаризмы, все исповедуемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки, жиды — всё это рухнет в один миг и бесследно.<…>Всё это «близко, при дверях». Вы смеетесь? Блаженны смеющиеся. Дай Бог вам веку, сами увидите. Удивитесь тогда. Вы скажете мне, смеясь: «Хорошо же вы любите Европу, коли так ей пророчите». А я разве радуюсь? Я только предчувствую, что подведен итог. Окончательный же расчет, уплата по итогу может произойти даже гораздо скорее, чем самая сильная фантазия могла бы предположить. Симптомы ужасны. Уж одно только стародавне–неестественное политическое положение европейских государств может послужить началом всему. Да и как бы оно могло быть естественным, когда неестественность заложена в основании их и накоплялась веками? Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством как рабом, а ведь для этой единственно цели и слагались до сих пор все [519] гражданские (уже давно не христианские) учреждения Европы, теперь совершенно языческой. Эта неестественность и эти «неразрешимые» политические вопросы (всем известные, впрочем) непременно должны привести к огромной, окончательной, разделочной политической войне, в которой все будут замешаны и которая разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии» [520]. «И никогда еще Европа не была начинена такими элементами вражды, как в наше время. Точно всё подкопано и начинено порохом и ждет только первой искры…» [521]. «Люди пишут и пишут, но упускают из вида то, что самое главное. На Западе Христа потеряли {по вине католицизма), и оттого Запад падает, единственно оттого!» [522].

Дух Европы — наибольшая опасность для человечества и нашей планеты. Надо закрывать чувства, чтобы через них в тело наше не вошел дух Европы. Горделивому человеко–богу Европы нужно противопоставить православного Богочеловека Христа, Христа неискаженного. «Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, Которого мы сохранили и Которого они и не знали!» [523]. «Утраченный [на Западе — примеч. о. Иустина] Образ Христа сохранился во всем свете чистоты своей в Православии» [524], поэтому ничто иное и не требуется, ибо Православие — это все [525]. Православие хранит в себе все тайны: как людям можно достичь совершенства и братства, как можно решить все личные и социальные проблемы, не преткнувшись ни о человека, ни о Бога. Способ один: личное самосовершенствование по Христу и Христом [526]. Настоящей, непреходящей драгоценностью русского народа, по убеждению Достоевского, является его Православие. Россия велика не сама по себе, а Православием. Она — обладатель Истины потому, «…что она православна, что несет внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше, — Православие, что она — хранительница Христовой Истины, но уже Истинной истины, настоящего Христова Образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах» [527]. «И может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот Божественный Образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!» [528]. Запад похваляется человеком; Достоевский похваляется Богочеловеком: «Христос… сила, наша русская теперь сила» [529]. «…Вся Россия для того только и живет, чтобы служить Христу и оберегать от неверных всё вселенское Православие» [530]. «Суть русского призвания заключается в открытии русского Христа миру, Христа, не известного миру, но сохраненного в нашей Православной Церкви. По моему мнению, в этом вся суть нашей мощной будущей цивилизации и воскресения из мертвых всей Европы; в этом вся суть нашей мощной жизни в будущем» [531]. «Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру…» [532]. «Мы несем миру только то, что мы можем ему дать, и вместе с тем то, что ему необходимо — Православие, истинное и сильное, вечное исповедание Христа и полное обновление моральное… От нас выйдут Илия и Енох на борьбу с антихристом, с духом Запада, воплотившемся на Западе» [533]. «…Русский в огромном большинстве своем — православен и живет идеей Православия в полноте, хотя и не разумеет эту идею… В сущности [534], в народе нашем кроме этой «идеи» и нет никакой, и всё из нее одной и исходит…» [535]. «…Все народные начала у нас сплошь вышли из Православия…» [536]. «Русская вера, русское Православие есть всё, что только русский народ считает за свою святыню; в ней его идеалы, вся правда и истина жизни» [537].