Если игнорировать изъятия объектов и их фрагментов еще как-то удается ценой допусков, неточностей, недостающей массы и избыточных теорий, то просто игнорировать выдергивания людей, видимо, невозможно, напряжение сил, страхов, забвения чревато истерическим, а то и шизофреническим срывом. Навык игнорирования дыр в континууме подстрахован эвфемизмами и экивоками, вроде бы нечто прикрывающими, намекающими на что-то, но тем самым еще тщательнее скрывающими. Приведу примеры. Вот эвфемизм «серенький волчок» – на его месте, конечно, могла бы оказаться Баба-яга, злой дух или еще кто-нибудь…

Волки съедят, Баба-яга заберет – в одной только русской традиции таких формул десятки. Попробуем разобраться, каково содержание послания и его смысл. Послание разворачивает картину весьма и весьма далекую от действительности, действительность явно не имеет отношения к предостережению относительно диких зверей, которые водятся в диком лесу и могут растерзать. Серенький волчок – это совсем другое. Он ведь не водится в темной комнате, не бегает по тротуарам и городским улицам, не караулит в садиках и яслях. Зато во всех этих местах (и, похоже, во всех местах вообще) водится нечто совсем другое, иносказательно именуемое, например, Сереньким Волчком (далее с прописной). Или тем жрыкающим, сидевшим в оркестровой яме, но и там оно (он) было, конечно, в переодетом виде.

Странность Серого Волчка, его неуместность, проглядывает сквозь эвфемизм незатейливых высказываний. Зачем пугать детей? Зачем убаюкивать их теми же словами, которыми их только что пугали? Общим в семантическом поле глаголов «съест», «унесет», «заберет» является то, что не останется следов, поэтому не годится просто «убьет», «умертвит», несмотря на несколько большую степень реальности соответствующей угрозы. Есть и промежуточное состояние «по кусочкам не соберешь». Какие уж кусочки… В целом тотальность исчезновения обычно подчеркивается (иррациональность, правда, состоит в том, что подобные колыбельные адресованы собственным детям), куда более надежно сокрыто другое обстоятельство, а именно абсолютная непостижимость, немотивированность пришествия Волчка и его последующего деяния (что, наверное, впечатлило Норштейна и вдохновило его на «Сказку сказок»). В заговорах взрослых пришествие Серенького Волчка может быть вторичным образом мотивировано непослушанием, баловством, беспокоящим поведением и прочими пустяками, но такая мотивация только лишь затемняет тайну его Пришествия. Если в словах, которые сказаны в сердцах (будешь доставать – волку отдам), заметна подмена, привнесение некоторого «воспитательного резона», то в убаюкивающей колыбельной покров эвфемизма минимален: не ложися на краю… Всего-то заснул на краю – этого уже и достаточно для волка, уже и схватит, и утащит во калиновый лесок, под ракитовый кусток, умчит в тридевятое царство… А будешь предусмотрительным (послушным), ляжешь у стеночки и – что ж, с той же вероятностью или, лучше сказать, непредсказуемостью Волчок выхватит и оттуда.

Почему? А потому что в мире, по которому он шастает, нет стеночек, этот континуум не полон, он с дырками и прорехами: даже при самом строгом математическом слежении появляются объекты, не выводимые из континуума, не доказуемые и не опровергаемые в нем. Там, где выдергивают людей без объяснения причин (да и без наличия оных), там мы все на краю. И это «там» – здесь, вот в чем дело. Здесь, за соседним углом, в отчем доме, в детской спальне.

Думается мне, что не случаен интерес к простой детской песенке, не случаен и удивительный мультфильм Юрия Норштейна – воистину запредельная сказка, повествующая о том, о чем принято дружно молчать и что может быть озвучено лишь в двух тональностях – либо в тональности леденящего ужаса, либо в интонации детской колыбельной, всегда вмещающей в себя самую радикальную философию мира.

В связи с пришествием Волчка стоит сказать несколько слов о смерти, вещи весьма печальной, но все же привычной, медленно сглаживающей собственные разрывы и быстро – чужие. Когда хотят выразить непоправимость смерти, ее внезапность, «не укладываемость в голове», нередко говорят: «Смерть вырвала из наших рядов…» – и в этом случае называют смерть не своим именем, если угодно, клевещут на нее. Смерть не вырывает из рядов бесследно, ей предшествуют пуля, нож, болезнь, старость, усталость от жизни и сама жизнь в ее исполненности. Совсем не волчьи повадки у смерти, она плавно вписана в мир естественных феноменов, и лишь в том случае, когда с трудом помнящие говорят о внезапно пропавшем: «Где-то сгинул», они, возможно, приближаются к сути дела. При всей своей непоправимости смерть все равно остается внутри континуума умопостигаемости. Покинувшие мир посредством смерти не забыты, или, лучше сказать, память о них угасает медленно, некоторых из них мы помним до сих пор. Иное дело детский серенький волчок, он же Жрык, он же Выдра, запускающая свой коготь из ниоткуда и уносящая, возможно, первую попавшуюся добычу в никуда. Да хоть бы и под ракитовый кусток, поскольку любой ответ будет все равно гаданием на кофейной гуще: там нет локализации, никакой. То есть колыбельная права и еще в одном аспекте: хотя о месте обитания Волчка ничего не известно, не известно, так сказать, в позитивном плане, но апофатически очевидно, что эта нелокальность находится по ту строну добра и зла, причинности, да и пространства, поскольку она не локальность. Дело в том, что выдергивают людей непослушных, подлых, о чем-то задумавшихся, бегущих стометровку, а также покладистых, заслуживающих уважения окружающих, имеющих четверых детей. Максимальная точность возможной локализации и указана в колыбельной: просто оказавшихся с краю (крайних) с той уже отмеченной поправкой, что для Волчка не существует внутреннего, защищенного и заговоренного. Его внезапной добычей может с равной вероятностью стать и тот, кто тише едет, и тот, кто лезет поперек батьки в пекло, и тот, кто забрался в уголок, чтоб никто не уволок. Впрочем, привлечь внимание Волчка какой-нибудь особенной приманкой тоже невозможно, в этом его отличие от Бога и от дьявола.

О ней мы все еще ничего не знаем, кроме того, что естественный ход вещей подобных разрывов не предусматривает – об этом, в частности, говорит закон сохранения энергии, в том числе его современная формулировка, как сохранение импульса, четности и тому подобное. Но, во-первых, естественный ход вещей, собственно природа, греческий «фюзис», сам однажды установился по мере остывания Вселенной. Во-вторых, современная физика и прежде всего квантовая механика (и в ней теория Multiverses Эверетта – Дойча) подсказывают, в каком направлении может лежать объяснение. Я попробую кратко описать возможное применение инструментария квантовой механики в чрезвычайно адаптированном виде, используя всего несколько инструментов, которые в итоге сами как бы выдернуты[2].

Итак. Многие полагают, что самое полное уничтожение называется аннигиляцией. Частица сталкивается с античастицей, и в результате встречи обе они в своей экземплярности исчезают. Но при этом выделяется квант энергии, то есть исчезновение все же не является совсем бесследным. Стало быть, аннигиляция не годится для теории разрыва, она происходит внутри континуума, внутри Универсума в смысле Universe. Или иначе «ничто», возникающее в результате такого уничтожения, слишком предсказуемо, оно подчиняется правилам, в том числе и правилам арифметики.